Остров судьбы - Бекитт Лора. Страница 72

— Зачем… ты… меня… подобрал!

Дино устал считать моменты, когда Джулио смотрел на него с ненавистью. Впрочем, сейчас он его понимал, понимал, потому что не мог взять на себя хотя бы малую толику боли Джулио, в одночасье превратившегося из здорового, полного сил парня в беспомощного калеку.

— Разве ты хотел умереть?

— Не… хотел. Но теперь… хочу.

— Доктор Ларрей обещал при первой же возможности отправить тебя в Париж. Там о тебе позаботятся. Потом я тебя разыщу. Поедем на Корсику, к отцу и матери. Они будут рады. Навестим Бьянку, теперь она живет в Тулоне. Правда, я не знаю адреса, но думаю, нам удастся ее найти. Отец пишет, что Данте женился. Представляешь? Наш младший братишка тоже стал взрослым!

— Найди… опиум, — прошептал Джулио, — или… убей!

Дино понял, что сейчас брат не может думать и говорить ни о чем, кроме собственной боли. Едва ли Джулио осознал до конца, что его левая нога отрезана по колено, на левой руке не хватает трех пальцев, а на правой — двух. Телесные страдания пересилили душевные; последние нахлынут потом, а сейчас было бесполезно говорить о том, что человек может быть стойким перед роковой неотвратимостью и любить жизнь, даже будучи искалеченным ею.

Он не знал, где достать опиум, если его не было даже у Ларрея, и Джулио стонал и метался, вцепившись зубами в одеяло.

Дино оставил брата лежащим без сознания, оставил, не надеясь на то, что тот выживет: потрясения были слишком велики, а сил оставалось мало. Горячка не прекращалась, вдобавок начался изнуряющий кашель, и Джулио таял с каждой минутой. Но дольше Дино не мог ждать: война продолжалась, а он оставался солдатом.

Дино очутился в Париже через два месяца, с трудом добившись короткого отпуска. Дорога заняла много времени: по самым смелым подсчетам он мог позволить себе пробыть в столице всего лишь день. Наполеон собирался отправить вновь созданное войско в Пруссию, на передовую линию: молодые, плохо обученные солдаты нуждались в опытных командирах, к числу которых к тому времени принадлежал и Дино Гальяни.

Большинство его товарищей погибло, и он как никогда страдал от одиночества. Ему было не с кем поделиться своими мыслями, нечем укрепить веру в будущее. Даже лошадь Дино был вынужден оставить на границе, у русских крестьян, предварительно уверившись в том, что они не пустят конягу на мясо.

Небо над Парижем было по-весеннему ярким, улицы полны народа. Женщины надели яркие платья и новые шляпки, кое-кто украсил себя цветами.

Люди радовались тому, что зима прошла, они жили в ожидании чего-то необыкновенного, и Дино задавал себе вопрос: знают ли они о войне, о том, что за последний год французы потеряли более ста тысяч человек, не считая взятых в плен и пропавших без вести!

Он шел мимо булочных и кофеен, тоскуя по домашнему уюту, милым сердцу запахам, мелким радостям быта, которых был лишен много лет. Иногда Дино казалось, что он не помнит лица матери, а иногда… и Орнеллы.

Он подошел к Лувуа и принялся разглядывать афиши. Их было много; как правило, театральные афиши пестрели яркими красками, и их приклеивали выше всего. Сердце Дино замерло, когда он прочитал на одной из них: «Ф. Лесюэр [13]. «Пещера, или Раскаяние». Главные партии в исполнении Алессии Бачелли, Эмилио Масканьи, Огюста Демаре, Орнеллы Гальяни».

Спектакль шел сегодня, более того — он вот-вот должен был начаться. Дино купил билет и вошел в зал. Он чувствовал себя неловко в своей шинели среди нарядной публики. Ему казалось, что от него пахнет гарью и порохом, одиночеством и смертью.

Он не думал, что его заинтересует опера, он ждал лишь выхода Орнеллы и удивился, насколько сильно его увлекло то, что разыгрывалось на сцене.

Мрачная обстановка логова разбойников напомнила Дино родные края, а накал чувств — страсти, бушевавшие в сердцах соотечественников.

Появилась Орнелла, и Дино замер. Когда она запела, ему почудилось, что некогда тихо звенящий ручеек превратился в полноводную реку, а крохотная жизнь стала весомой частью Вселенной. Сейчас она пела не только для него; ей, не дыша, внимал целый зал.

Глядя на Орнеллу, он думал, что именно в этом и заключается настоящий корсиканский характер: добиться своего, не обладая ни нужным происхождением, ни деньгами, ни связями, никого и ничего не предавая, не имея четко выверенного пути, а лишь следуя за своей звездой, добиться только потому, что ты очень этого хочешь. Перед такими людьми судьба отпирает невидимые двери, закрытые для всех остальных.

Улыбка Дино погасла, едва он подумал, что оставил Орнеллу одну в этой, только с виду прекрасной, а на самом деле жестокой жизни, и что ей вполне мог помочь кто-то другой.

Он с трудом дождался конца представления и поспешил за кулисы. Не без труда нашел крохотную каморку, служившую Орнелле гримерной, и толкнул дверь.

— Это ты, Мадлена? Входи.

— Это Дино, — промолвил он, переступая порог.

Орнелла стремительно обернулась. Ее глаза казались большими черными точками, нарисованными на белом полотне лица. Она с трудом сложила губы в улыбку.

— Ты…

— Я, — сказал Дино и раскрыл объятия.

Он сразу понял, что ей никто не помогал, что она все вынесла сама, на своих плечах, в своем сердце — в том числе и ту пытку оскорбительным равнодушием, которой он подвергал ее последние четыре года.

Последовало несколько молчаливых, шатких, мучительных и счастливых мгновений, когда они соединяли взгляды, улыбки, души, вновь становились единым целым.

— Прости, — прошептал Дино, — я был неправ.

Глаза Орнеллы были полны слез, она дышала жадно, глубоко, словно готовилась к погружению или напротив — только что выбралась из пучины.

— Это я была неправа. Если хочешь, я больше никогда сюда не вернусь. Я согласна на все, лишь бы снова тебя не терять!

— Нет. Ты останешься здесь. И не только потому, что я снова должен уехать, а потому что я все видел, а главное — слышал. Человек должен быть там, где находится его сердце. «Орудие души» — такие слова знают только корсиканцы. Ты всегда чувствовала, что это значит, а теперь понимаю и я. Твой голос не только орудие души, это орудие Господа Бога, и не мне им распоряжаться. Это все равно, что приказать птице не петь.

Ее улыбка потускнела.

— Ты уезжаешь? Когда?

Дино не удержался от вздоха.

— Сейчас.

— Сейчас?! Почему?! Ты был на спектакле? Надо было прийти ко мне до начала оперы, я бы не стала петь! Мы поехали бы на квартиру, где я живу, и провели вместе хотя бы пару часов! Дино, не уезжай! Мы давали концерты для раненых, я видела, что делает с людьми эта война! Я содрогалась, когда слышала, сколько солдат погибло! А если… если ты не вернешься?!

Орнелла вцепилась в его шинель. Дино покрыл поцелуями ее руки, а потом приложил палец к губам и покачал головой.

— Вернусь, — тихо промолвил он, с нежной настойчивостью глядя в лицо Орнеллы. Ее черты изменило время, переживания, а сейчас — еще и сценический грим, который она не успела снять. И все-таки это была она, его неповторимая, верная красавица-жена. — У нас еще будет время. Императору как никогда нужны солдаты, и не только потому, что погибли тысячи и армия обескровлена. Ты знаешь, что происходит, когда слабеет не только тело, а и дух. Я безумно соскучился по семейному уюту и прекрасно помню, что у нас с тобой, хотя мы женаты шесть лет, еще не было общего дома. Пока император ведет своих солдат вперед, я буду служить ему верой и правдой, но если его заставят сложить оружие, немедля уйду в отставку.

— Такое возможно?

Дино долго молчал, потом обронил:

— Не знаю. Многие считают, что цена нашей славы слишком высока.

Орнелла задумалась. Несколько лет назад Лесюэр написал оперу «Барды», в которой прославлял Бонапарта. Опера имела большой официальный успех, однако публика встретила ее прохладно: с каждым разом народу в зале было все меньше, и зрители почти не хлопали артистам.