Роковая красавица (Барыня уходит в табор, Нас связала судьба) - Туманова Анастасия. Страница 60

«Только б не выпили… Господи, дорогой, сделай, чтоб не выпили…» – молился Илья, по-дурацки надеясь, что сейчас произойдет что-то такое, что не даст Якову Васильевичу выпить с Волковыми. Что угодно, господи… Гром грянет, дом развалится, Настя ударит отца по руке и велит не пить со сватами, скажет, что не хочет замуж… Ведь не может же, не может она выйти за этого Федьку!

Гром не грянул. Цыгане выпили, встали, обнялись, и дом взорвался радостными поздравлениями. Цыганки кинулись к Насте, мужчины столпились за столом.

– Принесите гитару! Эй, гитару сюда! – заорал Митро. – Невеста плясать станет!

Тут же зазвенели сразу три гитары. Середина комнаты мгновенно очистилась, и Настя вышла на паркет.

– Ну, давай, давай, пхэнори! – подбодрил ее Митро, взяв рассыпчатый аккорд.

Настя приподняла руки, пошла по кругу, чуть заметно волнуя подол белого платья. Черные косы, откинутые за спину, мягко покачивались в такт.

– Дэвла, лебедица… – восхищенно сказал Ванька Конаков. – Право слово, сам бы засватал, да кто ж отдаст…

Илья молчал, чувствуя, как к горлу подкатывает горький ком. Не в силах отвести глаза, смотрел, как Настя останавливается перед женихом и, низко кланяясь ему, улыбается скупо, краем губ. Федька просиял. Вскочил, с победным видом оглянулся на цыган и под их одобрительное ворчание пошел по кругу вслед за невестой. Еще раз, другой, третий проплыло перед глазами Ильи бледное лицо Насти с будто примерзшей к нему улыбкой. Он сделал шаг назад. Отступил за спины цыган и незаметно выскользнул из комнаты.

Илья был уверен, что пойдет домой. Но в темных сенях, рядом с сундуком старой Малаши, его словно палкой ударили по ногам, и он сел на пол. Сильно, как никогда в жизни, болело сердце, в горле засаднило, стало трудно дышать. Илья спрятал лицо в коленях. Глаза вдруг сделались горячими и сразу же – мокрыми. Он вцепился зубами в рукав рубахи, но было уже поздно. К счастью, в сенях было пусто и никто не мог увидеть, как Илья Смоляков, первый тенор хора, известный кофарь и конокрад, таборный цыган, ревет как баба, уткнувшись головой в колени и колотя кулаком по холодному полу.

Скрипнула дверь из залы. Илья затих, торопливо провел рукавом по лицу, вжался спиной в стену.

– Ну что, доигралась? – послышался совсем рядом высокий гортанный голос, и Илья узнал Стешку. – Ну скажи мне, дорогая моя, зачем тебе это понадобилось?

– Ох, замолчи… – отозвался усталый Настин голос. Послышался шелест платья: она села прямо на порог.

– Молчать? Мне молчать?! – заголосила Стешка. – Да тут кричать надо, на всю улицу кричать! Если Яков Васильич ничего не понимает, так я сама все сделаю! Я к Илье пойду! Я ему все расскажу! Не допущу тебя за Федьку выйти!

– Не допустишь? – сдавленный смешок. – Смешная ты, право… Уж все сговорено, отец слово дал, а она кричит «не допущу». Не тереби меня лучше, я и так сейчас зареву.

– Заревешь, потому что дура! – убежденно сказала Стешка. – Илья, конечно, без головы, но и ты его не лучше. Да виданное ли дело – друг за другом страдать и носы друг от друга из гордости отворачивать?

– Это не гордость. Сто раз я тебе говорила. Он меня уже сейчас за шлюху держит, так что же потом будет? – Настя помолчала. – Знаешь, я даже рада, что свадьбу тут, у нас, сыграют. Волковы непременно простыни потребуют. Вот и пусть поглядит, какая я шлюха… А я через неделю думать о нем забуду.

– Да почем ты знаешь, что забудешь?! – завопила Стешка.

– Знаю. Насмерть разобьюсь, а забуду. Нельзя же всю жизнь мучиться… Вчера второй седой волосу себя нашла. Где ты седину в шестнадцать лет видела? У меня уже вся душа высохла, не могу больше… Я даже обрадовалась, когда мне тетя Маша вчера сказала. Мне ведь все равно ждать нечего… А теперь, даст бог, семья будет, дети пойдут. И вовсе, с глаз долой – из сердца вон. Все забуду. Вот так! – Настя поднялась с сундука.

– Дура! – крикнула Стешка, но Настя уже ушла. Стешка постояла немного в темноте, шумно вздохнула, проворчала: «Дура и есть…» – и вышла на двор. Она уже взялась за кольцо калитки, когда сзади послышались шаги. Обернувшись, Стешка ахнула:

– Илья! Боже праведный, ты откуда взялся? Что с лицом-то у тебя? Ты… да ты плакал, что ли?!

– Идем, – сказал Илья вместо ответа и, сжав Стешкино запястье, потянул ее за собой.

– Эй, одурел? Куда ты меня тащишь? – завизжала та, но Илья, не обращая внимания на протестующие крики, пошел через улицу к дому Макарьевны. Перепуганная Стешка семенила за ним.

На задах огорода, за покосившейся, заросшей лопухами и полынью поленницей Илья выпустил Стешку. Та неловко села на гнилое бревно, потерла запястье.

– Чуть руку не оторвал, бешеный… Что с тобой? Последние мозги на репу поменял?

– Нет. – Илья сел рядом. – Что ты такое Насте про меня говорила?

– Ничего я не говорила, вот Христом-богом…

– Говорила. Я слышал. Что ты знаешь, рассказывай. Не скажешь – задушу.

В его тихом, охрипшем голосе не было угрозы, но Стешка все же отодвинулась подальше. Торопливо сказала:

– Я ничего, Илья, я понимаю… Думаешь, не понимаю? Я тебе все расскажу…

– Так что не было у нее ничего с князем, – мстительно закончила Стешка через пять минут. – Просто Настька дурой родилась и дурой помрет. Пожалела его, видишь ли, помчалась объяснять, что другого любит, будто не цыганка, а барышня кисельная… Эй, ты меня слышишь?

Илья не ответил. Стешка, сощурив глаза, смотрела на него.

– Слышишь, спрашиваю, или нет? Послушай, что скажу: иди к ней. Время есть еще, не завтра выдают. Скажи, что согласен ее взять, Настька согласится, честное благородное слово даю! Не будь дураком последним. На тебя-то мне наплевать, а вот Настьку жалко. И чего она только в тебе нашла? Я бы за такого дурня и за тысячу рублей не вышла бы! Иди к ней. Я помогу, вызову.

– А я бы тебя за миллион не взял, – глухо сказал Илья. – Не пойду я никуда.

– Ну и дурак! – взвилась Стешка. – И я дура набитая, что распинаюсь тут перед тобой. Права Настька, права! Не нужна она тебе! И никто не нужен, одни шалавы на уме! Ну, давай, морэ, давай, скачи, хвост задравши, в Старомонетный! К горничной, к прислуге, к гаджи своей беги! Думаешь, я не знаю? Да все знают, все цыгане знают, какой ты кобель! И Настька знает! Была ей нужда за потаскуна идти, мучиться всю жизнь… И… и… да пропади ты пропадом!

Она кинулась бежать. Илья проводил ее глазами. Опустил голову на руки. Долго сидел так. Солнце давно закатилось за дом, вокруг стемнело. По траве потянуло холодом, с улицы донеслась гитарная музыка, песня. «Сватов провожают…» – машинально подумал Илья.

Рядом зашуршали шаги. Илья догадался: Варька. Сестра подошла, села рядом. Он не глядя подвинулся.

– Я слышала, что Стешка кричала, – тихо сказала Варька. – Правда это? Илья?

Он не ответил.

– Почему ты мне ничего не сказал?

Снова молчание.

– Я ведь видела, что ты к кому-то ходишь. Конечно, это твои дела, я тут лезть не стану… А как же Настя? – Варька вдруг заплакала. – Дэвлалэ, зачем ты сделал-то так? Почему мне ничего не сказал?

– Зачем? Что бы ты сделала?

Варька, не ответив, всхлипнула. Илья смотрел в землю, вертел в пальцах сырую щепку.

– Почему ты к ней не пойдешь? Сходи, повинись, может, еще получится…

– Не пойду, – сквозь зубы сказал он. И вздрогнул от неожиданности, когда сестра погладила его по волосам.

– Одни слезы нам с тобой от этой Москвы.

– Уедем, Варька, – попросил он, утыкаясь в ее плечо. – Сил нет. Чего дожидаться? Наши наверняка уже снялись. Разыщем их. Будем жить, как жили.

– Уедем. – Варька обняла его, снова погладила. – Прямо завтра узел свяжу. Только ты не мучайся и не думай ни о чем. Я всегда с тобой буду, а на других – плевать.

В темноте Илья поднялся, нашел мокрую, холодную руку сестры, помог ей встать. Медленно, отводя нависшие ветви яблонь, пошел с ней к светящемуся окнами дому.

Глава 12

На углу Полянки и Старомонетного мигал фонарь. Серый конус света прыгал по мостовой. Погода портилась, по переулкам гулял ветер, небо было в тучах, между которыми иногда проглядывало мутное пятно луны. Где-то за церковью выла, лязгая цепью, собака. В конце улицы, у набережной, ругались извозчики. В переулке не было ни души. Илья, стоя под фонарем, смотрел на черный, без единого огня дом Баташева, ждал, когда откроется створка ворот, думал – не слишком ли пьян? Он не собирался напиваться, но то ли вино в кабаке оказалось чересчур крепким, то ли надо было больше брать закуски: в голове отчаянно шумело.