Конец лета (др. перевод) - Стил Даниэла. Страница 18

— Alors, cheri [20]. — Она остановилась в нескольких сантиметрах от него, и на ее чувственных губах появилась улыбка, предназначенная для него одного. — Извини, что опоздала. Я остановилась по дороге, чтобы еще раз взглянуть на эти дурацкие браслеты.

Он встал, приветствуя ее, и сразу же его холодная невозмутимость вмиг исчезла. На его лице появилось выражение юноши, который был безумно влюблен. Ее звали Шантал Мартин, и она работала манекенщицей у Диора. По правде говоря, она была их лучшей манекенщицей уже в течение шести с половиной лет.

— Ты купила браслеты? — Нежным взглядом он обвел ее шею, и когда она покачала головой, каштановые волосы выбились из-под шляпы, которую он купил ей только что этим утром. Шляпка была восхитительной, хотя и несколько фривольной. Такова была и ее хозяйка. — Ну так что?

Смеющимися глазами она посмотрела на него, покачав головой снова.

— Нет, и снова я их не купила. — Неожиданно она извлекла маленький пакет, бросив ему на колени. — Вместо этого я купила тебе подарок. — Она откинулась на стуле, наблюдая, как он вскрывает его.

— Tu me gates, petite sotte [21].

— A разве ты меня не балуешь? — Не дожидаясь ответа, она подозвала официанта: — Senta!.. Cameriere [22]! — Тот мгновенно и очень услужливо принял заказ на рюмку «Кампари» и содовую воду. — А что ты будешь? — обратилась Шантал к Марку.

— Ты предлагаешь мне тоже выпить? — Она не разрешала ему брать инициативу на себя. Шантал любила делать все по-своему.

— Перестань же. Что ты будешь?

— «Скотч». — Она тут же заказала так, как он хотел. А он внимательно и долго смотрел на нее, пока они сидели под зонтом. Постепенно кафе стало заполняться людьми в красочных нарядах в преддверии ленча.

— Ты всегда будешь вести себя так независимо, любовь моя?

— Всегда. А теперь открой свой подарок.

— Ты невозможна.

Но это было как раз то, что так очаровывало его в ней. Она была невозможной. И он это любил. Подобно необъезженной лошади, свободно резвящейся на равнинах Камарга. Они были там однажды вместе, на земле французских ковбоев и красивых, диких, белых лошадей. После этого он думал о ней, только прибегая к иллюзиям. Неприрученная, всего в нескольких шагах от него, более или менее принадлежащая ему. Более или менее. Ему хотелось думать, что скорее более, чем менее. И все это уже длилось в течение пяти лет.

Ей сейчас двадцать девять. Когда они встретились, ей было двадцать четыре. Это было в первое лето, когда Дина отказалась поехать с ним во Францию. Для него было необычным проводить лето без нее; неловко было объяснять своей родне, что она не очень хорошо себя чувствовала, чтобы отправляться с ним в поездку в том году. Никто в это не поверил, но об этом говорилось только за его спиной и объяснялось тем, что либо она разводится с Марком Эдуардом, либо у нее нашелся любовник в Штатах. Они никогда не приняли бы настоящей правды — того, что она хотела быть дома, быть одной, рисовать, того, что ей претила мысль делить с ними Марка, что ей ненавистна манера его поведения, когда он был у них, ненавистно и то, какой становилась Пилар не без их влияния. Марк Эдуард был настолько шокирован ее отказом поехать с ним, что не мог не задуматься, что это могло означать теперь, когда она навсегда отказалась от мысли проводить лето каждый год с его родней во Франции. Он решил послать ей что-либо красивое вместе с письмом, где просил изменить свое решение. Он отправился в выставочный зал Диора, вспомнив свою встречу с восемнадцатилетней мечтательной красавицей, когда она давным-давно сидела у него в офисе.

Он просидел до конца демонстрации всей коллекции одежды, делая записи, разглядывая манекенщиц, внимательно изучая модели платьев, пытаясь решить, какие наиболее соответствовали ее стилю, но его внимание постоянно отвлекалось от одежды, переключаясь на манекенщиц, в особенности на одну из самых эффектных. Она была ослепительна, ее движения завораживали его. Все, что от нее требовалось, она делала гениально: кружилась, поворачивалась, притягивала — ему казалось, его одного, — и он сидел в кресле почти бездыханный. В конце сеанса он попросил провести его к ней, всего лишь на миг испытывая смущение, не больше. Когда она вышла навстречу ему в невероятно узком шерстяном платье черного цвета, с забранными вверх волосами светло-каштанового цвета на очаровательной головке, с невероятно голубыми глазами, колюче-жгучими и нежными, он захотел схватить ее в объятия до полного изнеможения. Будучи человеком рассудка, умеющим быть сильным и сдержанным, он никогда ранее не был во власти подобных ощущений. Это одновременно пугало и завораживало его, и Шантал, похоже, знала, какую власть она имела над ним. Она пользовалась этой властью мило, но вполне решительно.

Вместо того чтобы купить платье для Дины, Марк пригласил Шантал в ресторан и стал угощать ее, заказывая рюмки спиртного одну за другой. Не успели они допить бутылку шампанского в баре отеля Георга V, как, к своему собственному изумлению, он попросил ее разрешения снять для них комнату. В ответ на это она слегка хихикнула и дотронулась до его лица своей изящной длинной рукой.

— Ah, non, mon amour, pas encore [23].

A когда же? Он хотел закричать на нее, но не смог. Вместо этого начал ухаживать за ней, уговаривать, задарил подарками, пока наконец она не покорилась с наигранной скромностью и так застенчиво, что все его тело, душа и разум чуть не сгорели в пламени ее прикосновений. Они провели выходные дни в квартире, предоставленной ему другом, которая располагалась в фешенебельном районе на авеню Фош. В ней была спальня, навевавшая романтические грезы, и балкон с видом на тихую рощицу.

Он запомнил на всю жизнь каждый звук, запах и мгновение тех выходных дней. Уже тогда он понял, что ему всегда будет не хватать мадемуазель Шантал Мартин. Она проникла во все его поры, и он уже никогда не сможет почувствовать себя так раскованно ни с кем, кроме нее. Она опустошила и обворожила его, никогда ранее он не терял голову от желаний, обуревавших его. Эта неуловимая, утонченная, фантастическая Шантал. Так продолжалось все пять лет. В Париже, в Афинах и в Риме. Каждый раз, приезжая в Европу, он брал ее с собой и, естественно, представлял в отелях, ресторанах и магазинах как «мадам Дьюрас». С годами они привыкли к этому. Это стало частью его и ее жизни теперь. Об этой стороне его жизни Джим Салливан, его компаньон, знал очень хорошо, чего, слава Богу, нельзя было сказать о его жене. Дина никогда не узнает. Не было оснований сообщать ей об этом. Он убедил себя в том, что это ни в чем ее не ущемило. У нее остался Сан-Франциско и свой маленький мирок. А у него была Шантал и более широкий мир. У него было все, чего он хотел. Пока у него была Шантал. Он молил Бога, чтобы это продолжалось без конца. Но этого Шантал ему никогда не обещала.

— Итак, мой дорогой, вскрой же наконец подарок!

Ее глаза дразняще смотрели на него, и его сердце учащенно забилось. Он открыл пакет. Это были часы для ныряльщиков, которые ему так понравились в то утро, когда он сказал, что забавно было бы приобрести их для поездок на пляж и на Антиб.

— Мой Бог, ты просто сумасшедшая, Шантал!

Часы были дьявольски дороги, но она отмела все его возражения самым естественным образом. Теперь, когда она уже не работала у Диора, она могла себе это позволить. Три года назад она уволилась со своей основной работы и открыла агентство по предоставлению услуг манекенщиц. Она ни за что не согласилась бы жить в квартире, снятой им для нее в Париже, с тем чтобы заниматься там исключительно уходом за собой и ждать его визитов. Она предпочитала не зависеть ни от кого, и менее всего от него. Это его и возмущало, и пугало одновременно. Она в нем не нуждалась, хотя и любила — в этом-то он, по крайней мере, был убежден. Что бы она ни делала в его отсутствие, когда он был в Штатах, она любила его. В этом он был уверен, что подкреплялось и чарующими часами, которые они проводили вместе.