Конец лета (др. перевод) - Стил Даниэла. Страница 50

— Ты звучишь странно. Что-нибудь случилось?

— Нет, нет. Я просто очень устал. Мы оба.

— Это понятно. Вы уже поговорили? — Она была неумолима. Он никогда не знал об этой стороне ее натуры.

— Не совсем. Лишь немного.

— Полагаю, это нелегко. — Он услышал, как она вздохнула.

— Да, это так. — Он замолчал, услышав шаги в зале. — Послушай, я перезвоню тебе.

— Когда?

— Позже. — И добавил: — Я люблю тебя.

— Да, дорогой, я тоже.

Он повесил трубку трясущейся рукой, услышав приближающиеся шаги. Но это был сторож, который пришел посмотреть, все ли у них есть. Убедившись в этом, он ушел, и Марк медленно погрузился в кресло. Так продолжаться не может. Он не сможет сохранить эту головоломную ситуацию навсегда. Ублажать звонками Шантал, успокаивать Дину, носиться между Калифорнией и Францией, скрываться и извиняться, забрасывая их обеих подарками во искупление вины. Дина была права. Это было почти невероятно трудно делать в течение ряда лет. Конечно, тогда Дина не догадывалась об этом, но теперь, когда она знает, все изменилось. От этого ему стало еще хуже. Он закрыл глаза, и в его мыслях сразу же возникла Пилар, его последняя с ней встреча. Они гуляли по пляжу. Она дразнила его, и он смеялся; он взял с нее обещание вести себя осторожно при езде на мотоцикле. И снова она засмеялась… Слезы потекли у него ручьем, и вся комната заполнилась звуками его рыданий. Он даже не слышал, как вошла Дина, ступая мягко как кошка, в одних чулках. Она медленно приблизилась к нему, обняв руками за плечи, сотрясающиеся от рыданий.

— Все в порядке, Марк. Я здесь. — Ее лицо тоже было залито слезами, и он смог ощутить через рубашку теплую влагу от прикосновения ее щеки к его спине. — Все в порядке.

— Если бы ты знала, как я любил Пилар… Почему я это сделал? Купить эту дурацкую машину. Мне следовало бы знать.

— Теперь это не имеет значения. Так должно было произойти. Нельзя винить себя на всю оставшуюся жизнь.

— Но почему? — В его словах звучала боль, когда он обернулся, чтобы взглянуть на жену. — Почему она? Почему мы? Мы уже потеряли двух малышей, и теперь наша единственная дочь. Дина, как ты это все можешь выносить?

Она усилием воли закрыла глаза.

— У нас нет выбора. Я думала… я думала, что сама умру, когда не стало двух малышей… Я думала, что не смогу прожить и дня. Каждый день я просто хотела сдаться, спрятаться в углу. Но не сделала этого. Я продолжала… так или иначе. Частично из-за тебя. Частично из-за себя. И когда появилась Пилар, я забыла о такого рода боли. Я думала… я думала, что никогда не смогу ощутить ее снова. Но теперь я снова вспомнила, что это такое. Только теперь все это еще горше. — Она опустила голову, и он притянул ее к себе, укрыв в объятиях.

— Я знаю. Если бы ты знала, как я хотел бы, чтобы у нас были те двое сыновей. У нас — у нас нет больше детей. — Дина молча кивнула, остро ощутив горечь его слов. — Я сделал бы все, лишь бы она вернулась.

Так они просидели в объятиях друг друга долгое время, пока наконец не отправились на прогулку. Было обеденное время, когда они вернулись.

— Хочешь, сходим в деревню и поедим там? — Он посмотрел на нее с выражением скорби и усталости, но она покачала головой.

— А почему бы мне не приготовить самой что-либо? Есть ли здесь хоть какая-то еда?

— Сторож сказал, что его жена оставила для нас немного хлеба, сыра и яиц.

— Пойду займусь тогда? — Она кивнула с безразличным видом. Она сняла свитер, который надела для прогулки, повесив его на большое кресло в стиле Людовика XIV, и направилась в кухню.

Она вернулась через двадцать минут, принеся на подносе сыр с гренками, поджаренную яичницу и две чашки дымящегося черного кофе. Она подумала, станет ли им лучше после того, как они поедят, имеет ли это хоть какое значение в самом деле. В течение недели все окружающие убеждали их, что им нужно поесть. Если бы это могло помочь! Еда стала безразличной для нее. Она приготовила обед Марку и для того, чтобы у них была возможность хоть чем-то заняться. Похоже, каждый из них утратил желание беседовать, хотя у них было что сказать друг другу.

Они ели молча. После еды разошлись кто куда; она пошла осматривать коллекцию картин на стенах галерей и залов, Марк в библиотеку. В одиннадцать вечера они отправились молча спать, а утром он встал, как только услышал, что она проснулась. До одиннадцати они не общались. Дина только что встала с постели и почувствовала недомогание, сидя на стуле перед туалетным столиком.

— Ca ne va pas? [78] — Он посмотрел на нее с беспокойством во взгляде.

— Нет, нет. Все хорошо.

— Твой вид говорит об обратном. Сделать тебе кофе? — Сама мысль об этом была ей противна. Она покачала головой почти в полном отчаянии.

— Нет, не надо. Спасибо.

— Тебе не кажется, что у тебя что-то не так? Ты плохо выглядишь все эти дни.

Она попыталась улыбнуться, но без видимого успеха.

— Мне не хочется говорить тебе это, дорогой, но ты тоже плохо выглядишь.

Он только пожал плечами.

— Ты не думаешь, что у тебя язва, Дина? — У нее было обострение язвы после смерти их первенца, но болезнь не повторялась с тех пор. Она покачала головой.

— У меня нет боли. Я просто измучилась за все это время и подчас чувствую себя плохо. Это всего лишь усталость, — продолжала она с деланной улыбкой. — Это неудивительно. Никто из нас не спал нормально. Нам обоим пришлось бороться с громадной разницей во времени, длинными перелетами, потрясением… Я считаю это чудом, что мы еще держимся на ногах. Я убеждена, ничего серьезного нет.

Но Марка ее слова не убедили. Он увидел, что она качнулась в тот момент, когда поднималась. Власть эмоций делает странные вещи с человеком. Это побудило его снова вспомнить о Шантал, пока Дина пошла принимать душ. Он хотел позвонить ей снова, но ей нужны были подробные сообщения, она жаждала новостей, а их у него не было, за исключением того, что он проводил выходные дни с женой и они оба находились в жутком состоянии.

В душе Дина стояла, подняв кверху лицо, и пока вода стекала у нее по спине, думала о Бене. В Сан-Франциско было два часа утра, и он еще спал. Она легко представила себе его лицо в кровати, спутанные темные волосы, одна рука на груди, другая где-нибудь у нее на теле. Нет, возможно, он был в Кармел, и она стала вспоминать выходные дни, проведенные там. Как это все отличалось от этих дней, проведенных с Марком. Казалось, что ей и Марку уже нечего было сказать друг другу. Все, что у них осталось, — это прошлое.

Она наконец выключила душ и какое-то мгновение стояла, глядя через окно в сад, растираясь ворсистым полотенцем малинового цвета. Этот дом ничем не походил на дом в Кармел. Замок во Франции и коттедж в Кармел. Шелка малинового цвета и удобные шерстяные старые вещи. Она подумала об уютном пледе, который покрывал кровать Бена в загородном доме, когда увидела шелковое покрывало в оборках в одной из комнат этого дома. Все это напоминало контраст между двумя укладами ее жизни. Там — простая, незамысловатая реальность жизни с Беном, с его идеями «демократии», когда они по очереди готовили завтраки и выносили мусор через черный ход во двор, и здесь — извечно пустой блеск ее внешне благополучной жизни с Марком. Она прошлась расческой по волосам, глубоко вздохнув.

В комнате рядом со спальней Марк читал газету, нахмурив брови.

— Ты пойдешь со мной в церковь? — Он взглянул на нее поверх газеты, как только она вышла из ванной; в плотно запахнутом халате она стояла перед гардеробом. Она кивнула и достала черную юбку и свитер. Они оба соблюдали формальный deuil [79], который означал ношение сверху донизу одежды черного цвета, как это все еще принято во Франции. Единственной деталью, которую Дина в отличие от свекрови исключила из своего туалета, были черные чулки.

Дина выглядела до странности некрасиво в траурном наряде, с черными волосами, туго стянутыми в узел на затылке. И снова на лице у нее не было косметики. Ей это было безразлично.