Конец лета (др. перевод) - Стил Даниэла. Страница 52

— Дорогая, не будь глупенькой, — говорил Марк. Он встал и подошел к краю кровати, где нежно положил руку ей на лоб и медленно погладил ее длинные черные волосы, мягкие, как шелк. — Ты совсем не старая. Можно, я сяду? — спросил он. Она кивнула, и он присел на край кровати.

Но… два месяца? Она посмотрела на него взглядом, полным отчаяния. Ей так хотелось, чтобы это был ребенок Бена. Она подумала об этом впервые перед тем, как заснуть. Ей внезапно пришла в голову эта мысль. Но Дина в нее не очень верила, хотя, уже засыпая, ее вдруг осенило — головокружение, тошнота, постоянная склонность ко сну. Единственный, о ком она могла думать, был Бен. Она не хотела, чтобы это был ребенок Марка. Она смотрела на него с чувством разочарования и горечи. Два месяца беременности означали, что ребенок был от Марка, а не от Бена.

Это, должно быть, случилось в ту последнюю ночь перед моим отъездом.

— Не вижу ничего смешного. — Ее глаза наполнились слезами. Она была не очень довольна. Теперь он понял даже больше, чем знала она. Теперь он понял, что у нее был не просто другой мужчина, но человек, которого она любила. Это не имеет значения. Она забудет его. Ей предстояло заняться в ближайшие месяцы кое-чем поважнее. Она была обязана родить Марку сына. — Я не понимаю.

— Дорогая, не будь наивной.

— Я не беременела многие годы. Почему именно сейчас?

— Иногда такие вещи именно так и случаются. В любом случае это не имеет значения. У нас появляется еще одна возможность — создать новую семью, заиметь ребенка.

— У нас уже был ребенок. — Она походила на надувшуюся маленькую девочку, когда сидела, поджав под себя ноги и вытирая слезы тыльной стороной ладони. — Я не хочу больше иметь детей. — Во всяком случае, от тебя. Теперь и она сама знала правду. Если бы она действительно любила его, она бы хотела иметь его ребенка. Но это было не так. Ей хотелось ребенка от Бена.

Марк не скрывал своей смущенной радости и был невероятно терпелив.

— Вполне нормально чувствовать себя так вначале. Это бывает со всеми женщинами. Но когда приходит… Помнишь, как с Пилар?

Дина сверкнула на него глазами.

— Да, я помню, как было с Пилар. И с другими. Я уже прошла через это, Марк. И больше не хочу. Ради чего? Ради большего горя, ради еще одних сердечных приступов? Ради того, чтобы ты отсутствовал еще восемнадцать лет? В моем возрасте, ты думаешь, я смогу воспитать ребенка одна? И воспитать полукровку, наполовину американца или целиком француза? Ты хочешь, чтобы я прошла через это снова, соревнуясь с тобой за право на большую преданность нашему ребенку? Черт подери. Я не сделаю этого!

— Напротив, ты это обязательно сделаешь. — Его тихий голос был таким же твердым, как сталь.

— Я не обязана делать это! — Она теперь уже кричала на него. — У нас не феодальные времена. Я смогу сделать аборт, если захочу.

— Нет, ты не сможешь.

— Какого дьявола, еще как смогу.

— Дина, я не буду обсуждать это с тобой. Ты переутомлена. — Она лежала в кровати, плача в подушку. Переутомление едва ли подходило в данный момент для передачи ее состояния. — Ты свыкнешься с этой мыслью. Ты будешь рада.

— Ты хочешь сказать, что у меня нет выбора, не так ли? — Она пристально посмотрела на него. — Что ты сделаешь со мной, если я избавлюсь от него? Разведешься?

— Не говори вздор.

— Тогда не дави на меня.

— Я не делаю этого, я просто счастлив. — Он с улыбкой взглянул на нее и протянул к ней руки; его глаза смотрели совсем по-другому. Но она не ответила на его призыв. Через мгновение он взял ее руки и поднес к губам, целуя поочередно. — Я люблю тебя, Дина. И я хочу ребенка. Нашего бэби. Твоего и моего.

Она закрыла глаза, почти съежившись от его слов. Это уже было. Но он ничего не сказал, он встал, обнял ее и быстро провел своей рукой по ее волосам. И затем удалился. Она смотрела, как он уходил, растерянный и погруженный в мысли.

Оставшись одна в полной темноте, она немного поплакала, размышляя, что же она должна сделать. Всё так переменилось. Почему она не знала? Почему не догадалась? Она должна была вычислить это раньше, но у нее было нарушение графика лишь один раз, и она полагала, что это все из-за нервного напряжения, связанного с открытием выставки в галерее и с ее постоянными любовными утехами с Беном, а потом — известие о Пилар, ее поездка… Она думала, что это продлится не более двух недель. Но два месяца? Как это может быть? И, Боже, это означало, что она все это время проводила с Беном, уже забеременев от Марка. Сохранить этого ребенка в себе сейчас было бы отрицанием всего того, что у нее было с Беном, а это бы разбило ей сердце. Этот ребенок был напоминанием о том, что она состоит в браке с Марком.

Целую ночь она не сомкнула глаз. На следующее утро Марк выписал ее из больницы. Они возвращались в Париж, в дом его матери. На следующий день он должен был уехать в Афины.

— Дела обстоят следующим образом: меня не будет в течение пяти или шести дней. За это время я заканчиваю все свои дела в Греции. Так что через неделю мы уедем из Парижа домой и останемся там.

— Что это означает? Я буду оставаться там, а ты опять разъезжать?

— Нет. Это означает, что я буду находиться там так долго, как позволят дела.

— Пять дней в месяц? Пять дней в году? Что-то в этом роде? — Задавая ему эти вопросы, она смотрела в окно. У нее было ощущение, как будто ее приговорили к повторению всей ее жизни в течение первых восемнадцати лет ее замужества. — А когда я буду видеться с тобой, Марк? Два раза в месяц за обедом, когда ты в городе и у тебя не будет запланированного обеда где-либо еще?

— Так больше не будет, Дина. Я обещаю.

— А почему бы и нет? Так было всегда.

— Тогда было все по-другому. Я кое-что понял теперь.

— Неужто? Что же именно? — Она чувствовала горечь разочарования, наблюдая за ним, сидящим за рулем, но его голос зазвучал мягко и печально, когда он заговорил, не отрывая глаз от дороги.

— Я понял, что жизнь очень коротка и проходит быстро. Мы уже поняли это вдвоем раньше, дважды, но я быстро забыл. Теперь я знаю. Мне об этом снова напомнили. — Дина склонила голову и ничего не сказала. Но он знал, что попал в цель. — После Пилар, после двух других неужели ты можешь лишить жизни этого ребенка?

Она была настолько потрясена тем, что он угадал ее мысли, что не отвечала в течение длительного времени.

— Я не уверена.

— Зато я вполне уверен. Это убьет тебя. — Ее напугал его тон. Может быть, он и вправду знал. — Вина, угрызения совести доконают тебя. Ты не сможешь никогда ни думать, ни любить, ни жить, ни даже рисовать. Я гарантирую это. — Одна только мысль об этом приводила ее в ужас. И, возможно, он был прав. — У тебя нет соответствующего эмоционального склада, чтобы быть столь хладнокровной.

— Другими словами, — вздохнула она, — у меня нет выбора.

Он не ответил.

В этот же вечер в девять тридцать они отправились спать, не сказав друг другу ни слова. Утром перед тем, как уехать, он нежно поцеловал ее в лоб. Он заказал такси до аэропорта.

— Я буду звонить тебе каждый вечер. — Он выглядел озабоченным, но явно довольным; в глазах у него уже не было такого ужасного беспокойства, осталась лишь горькая печаль — он все еще переживал по поводу утраты Пилар. — Я обещаю, дорогая. Буду звонить каждый вечер. — Он повторил фразу, но она смотрела мимо него.

— А она тебе разрешит? — Он пытался не замечать ее язвительного вопроса, но она намеренно взглянула на него, лежа в кровати. — Ты слышал меня, Марк. Я полагаю, она едет с тобой. Я права?

— Не говори глупости. Это деловая поездка.

— А в последний раз тоже была деловая?

— Ты просто нанервничалась. Давай прекратим. Мне не хочется ругаться перед отъездом.

— С чего это вдруг? Боишься, что это скажется на ребенке? — На какой-то безумный миг ей захотелось сказать ему, что это не его ребенок, но горькая правда заключалась в том, что, учитывая срок беременности, это был именно его ребенок.