Великолепный любовник - Брук Кристина. Страница 47

Он обхватил рукой ее ладонь, показывая, чего ему хотелось. Его распирало от желания, голова закружилась, когда он достиг кульминации, выбросив в воду мощные горячие струи семени.

Он горячо поцеловал возлюбленную и поменялся с ней местами, легко усадив ее на край ступеньки бассейна.

Вода стекала с ее тела, будто перед ним была сама Венера, рождающаяся из пены морской. Жемчужные капли воды дрожали вокруг ее сосков. Опустившись на колени на ступеньку ниже, Бэкенхем по очереди начал ласкать ее напряженные соски, водить вокруг них горячим языком, слегка покусывая их, пока Джорджи не уперлась руками в пол позади, подаваясь вперед навстречу его губам.

Тогда он схватил ее за бедра и притянул к себе. Широко разведя ее прекрасные ноги, окинул взглядом ее прелести.

Джорджи потрясенно вздохнула:

– О нет…

Он взглянул ей в глаза:

– Ты прекрасна. Позволь мне…

Ее губы задрожали, она откинула голову назад и закрыла глаза, отдаваясь неге.

Посчитав это молчаливым согласием, он положил ее ноги себе на плечи. Затем наклонил голову и жадными губами приник к влажному лону.

Много позже, когда, пресыщенные, они лежали рядом, Джорджи положила голову на его грудь. Бэкенхем сказал:

– Думаю, я знаю, в чем причина неприятности с повязкой.

Она не смотрела на него, не издала ни звука, лишь продолжила поглаживать его грудь. Он чувствовал себя идиотом, однако объясниться было необходимо. Так или иначе, правда всплывет. Бэкенхем не собирался ничего скрывать намеренно, но история с повязкой, не говоря уже о предстоящей конфронтации с Пирсом, навеяли воспоминания. Если им суждено быть мужем и женой, она должна знать все его тайны.

– Ты, наверное, слышала о моем дедушке, – начал Бэкенхем. – Живя в этом округе, ты должна была слышать. Его сумасбродство вошло в легенды.

– Конечно, я слышала о нем.

Он погладил ее по волосам. О некоторых вещах ей не следовало говорить, но он мог дать некое представление.

– Бывало, дедушка раздевался догола посреди ночи и брал ружье. Охота на браконьеров, как он это называл. Хотя мне говорили, что он никогда не охотился ни на кого крупнее уток. Слишком много выпивки, слишком много азартных игр. Дедушка проиграл Кловерли-Мэнор, это ты знаешь. Он был непостижимо экстравагантен. На момент смерти у него было семьсот пар сапог для верховой езды ручной выделки. Семьсот! И это в то время, как некоторые из его арендаторов не могли прокормить своих детей.

Она прижала ладонь к его груди.

– Ты все изменил.

Конечно, Бэкенхем сделал все, что мог, для своих арендаторов, продолжил процесс, начатый герцогом Монфором, когда тот стал попечителем. Но несправедливостей было совершено слишком много, Маркусу не удалось исправить все.

После недолгого молчания Джорджи рискнула спросить:

– Он… он бил тебя?

Маркус покачал головой:

– Никогда. Я ведь был наследником.

Ему повезло, по сравнению с другими детьми в семье, которые были в полной власти деда.

– Нет, он не проявлял физической жестокости. Пока был жив отец, мое существование было весьма сносным, но как только он умер…

Бэкенхем тяжело сглотнул.

– Старый граф превратил жизнь моей матери в сущий ад. Нет, он не избивал ее, его жестокость была иной – крики, угрозы и тому подобное. Как-то управляющий конюшней подарил маме щенка, самого слабого из помета одной из охотничьих собак моего деда.

На мгновение его голос сорвался, он продолжил с хрипотцой:

– Ты бы видела, как подобная мелочь может сделать женщину счастливой. Мы называли его Скемпером. В одном из приступов ярости дедушка взял Скемпера за шкирку и собирался бросить в камин.

– О нет! Он ведь не сделал этого?

– Нет, но мы знали, что он мог. Накануне он залил бутылку портвейна в горло одной из своих лошадей и убил ее. Щенок не значил для него ничего.

Старый граф был самодуром… Лошадь он держал в комнате в качестве домашнего животного. Людям постоянно приходилось смотреть под ноги, чтобы не наступить в навоз где-нибудь в коридоре.

Джорджи вздрогнула:

– Что случилось с твоей бедной матушкой?

Бэкенхем стиснул зубы. Даже сейчас, более двадцати лет спустя, воспоминания разрывали его душу.

– Умерла от лихорадки. Думаю, в конце концов ее душа просто не выдержала испытаний. Матушка изо всех сил старалась жить, ради меня. Ей просто не хватило сил.

– Бедная леди. И бедный маленький мальчик.

Он почувствовал на своей груди горячую влагу – слезы Джорджи. Она по-прежнему не смотрела ему в лицо, и он был этому рад. Жалобы были не его стезей. Он ненавидел себя за то, что невольно стал причиной ее слез.

Нужно покончить с этой темой, чтобы никогда не возвращаться. Его горло сжалось, как в тот момент, когда он завязал бархатную ленту.

– Где-то на протяжении месяца мы жили с ним вдвоем – мой дед, я. И слуги. Боже, мне было всего пять лет от роду. Я ужасно его боялся. Несмотря на то что он никогда не поднял на меня руки, сама жизнь в атмосфере насилия, злобных криков, угроз и безумия, без мамы, к которой можно было обратиться за утешением, уже была довольно страшна.

Он сглотнул, в горле опять пересохло.

– В доме был потайной шкаф – тайное убежище для священника со времен преследования католиков. Всякий раз, когда дедушкин темперамент выходил из-под контроля, я запирался внутри, слушал и ждал, когда буря минует. Там было очень тесно и очень темно.

Дальше он мог не продолжать. Вот в чем была причина паники из-за повязки на глазах…

Приглушенное рыдание вырвалось из груди Джорджи. Ее плечи задрожали, и Бэкенхем прижал любимую к себе, позволив выплакаться, поглаживая по волосам и шепча успокаивающие глупости.

– Все в порядке. Это все в прошлом.

Он признался ей в том, чего никогда не говорил ни одной живой душе, он сказал всю правду.

Она подняла на него прекрасные глаза, вытерев слезы тыльной стороной ладони, и дала волю своему гневу:

– Но мои родители, соседи, родственники – почему же никто ничего не предпринял?

Маркус протянул к ней руку и пригладил яркие кудри, нежно заправляя их за ухо, удивляясь отваге своей дамы сердца. Джорджи выглядела так, словно хотела броситься назад в прошлое и выстрелить старому графу прямо в сердце.

– Мой дед был сам себе законом. Никто над ним был не властен, – проговорил он. – Пока моя мать не умерла и герцог Монфор не принял бразды правления. Не знаю, как его светлость сделал это. Я всегда думал, что он, должно быть, угрожал старику сумасшедшим домом, если тот не оставит меня в покое. В любом случае герцог перевез меня к себе, в имение Харкорт, а когда несколько лет спустя умер мой дед, стал моим опекуном. А я стал графом.

После небольшой паузы Джорджи произнесла:

– Я сожгу эту повязку. Убила бы себя за то, что сделала с тобой.

– Милая, ты не знала. Не могла знать. Я и сам никогда не отдавал себе в этом отчета. Это мне следует извиниться. Ты приготовила для нас особенный вечер. Спасибо, моя дорогая.

Он притянул ее к себе и поцеловал со всей нежностью, что была в его сердце. Когда она отстранилась от него, ее нос был красным, глаза застилали слезы. Бэкенхем взял ее лицо в свои руки и улыбнулся ей:

– Люблю тебя.

Никаких слов не хватило бы, чтобы выразить всю сложность его чувств, а эти слова подошли как нельзя лучше.

Взгляд ее голубых глаз выражал и неверие, и радость.

– О Маркус!

Джорджи уткнулась лицом в его плечо и разрыдалась.

Глава 20

На следующее утро Бэкенхем уехал в Брайтон, оставив Джорджи дома.

Шок предыдущей ночи не притупил ее решимости отменить предстоящую поездку любыми доступными ей путями – уговорами, мольбами, угрозами. Но ей пришлось отказаться от всех своих планов на следующий день, как только Маркус открыл ей правду о разногласиях с лордом Пирсом.

– Вчера вечером я не сказал тебе одного – обида Пирса корнями уходит далеко в прошлое, в поступок моего деда, – тяжело произнес Бэкенхем.