Хосе Марти. Хроника жизни повстанца - Визен Лев Исаакович. Страница 8

— Сохрани их, Марти, — елейно сказал надзиратель. — Человеку всего дороже должна быть память о днях, когда он простился с крамольными заблуждениями.

— Человеку всего дороже должна быть свобода, сеньор, — ответил Пепе.

Маленькие причалы порта Нуэва Херона, столицы Пиноса, поразили Пепе своей живописной пестротой. Мокрые сети чередовались с корзинами рыбы, темнокожие рыбаки сваливали в кучи желто-розовые губки, перебирали шевелящихся крабов и лангустов. Казалось, Пинос живет полнокровной жизнью. Но на самом деле малолюдный остров уже давно служил местом ссылки. В мраморных рудниках работали рабы и политкаторжане. Они же рубили сосновые леса, копали белую глину в карьерах и добывали золото в штольнях, залитых отравленной мышьяком водой.

В имении «Эль Абра» на Хосе Сарда работало пятьдесят рабов и двадцать «политических».

Сарда поселил Пепе в комнате, где стояли железная кровать, шаткий стол и старый-престарый шкаф. На столе лежала библия. Набожный человек, Сарда хотел, чтобы все вокруг были примерными католиками. По вечерам Пепе мог зажигать свечу в высоком бронзовом подсвечнике. Сарда поручил ему занятия с детьми и изредка посылал с поручениями в Нуэва Херону. После «Сан-Ласаро» эта новая жизнь была поистине раем.

Но в декабре 1870 года Пепе пришлось покинуть Пинос. По-видимому, до прокурора дошли слухи о «строгом надзоре» над каторжником Марти. Как «опасного политического преступника», его ожидало заточение в крепость «Ла Кабанья», а затем — изгнание с Кубы.

15 января 1871 года трехмачтовый пароход «Гипускоа» вышел из Гаваны в Кадис. Хосе Марти не рассчитывал на отдельную каюту. Но угол трюма, предназначенный полицией для ссыльных, был так темен, сыр, грязен и вонюч, что все они отправились к капитану, и толстяк барселонец позволил им коротать время на палубе.

Вечерами пассажиры собирались на юте послушать бывших узников политической каторги. Пепе говорил мало, но однажды на ют пришел тот, кого он давно приметил и ждал, — полковник де Паласиос. Затянутый в светлый мундир, он облокотился на фальшборт и что-то шепнул своей даме, кивнув на ссыльных.

Пепе встал. Ему показалось, что тяжесть цепей снова тянет его вниз, что черная шляпа — «печать смерти» — снова надета на его голову.

— Может быть, уважаемым сеньорам будет интересно узнать, кто и за что умирал от непосильного труда в каменоломнях?

Я могу рассказать вам о Лино Фигередо. Двенадцатилетнего мальчика испанское правительство приговорило к десяти годам каторги за то, что его отец был повстанцем.

А бедный негритенок Томас? В одиннадцать лет он был осужден как политический преступник!

Мне не забыть еще одного узника — Дельгадо. Он был молод, не старше двадцати лет. В первый же день своей работы в каменоломнях этот гордый и смелый человек остановился на краю высокой скалы, куда втаскивал камни, махнул рукой товарищам и бросился вниз. По случайности он упал на кучу мелкого щебня, и это спасло ему жизнь. Содранная кожа черепа тремя лоскутами закрыла лицо несчастного…

Вы спросите, кто повинен в этом? По странной случайности один из тех, кто повинен в этом, здесь, среди нас. Оглянитесь! Вот он! Вот комендант страшной каторги, высокочтимый полковник де Паласиос! Он стоит здесь, он даже улыбается, и прекрасная дама, не подозревающая о его страшных делах, улыбается ему в ответ…

— Успокойтесь, успокойтесь, Марти! Сядь, Пепе!

— Нет! Пока среди нас есть такие люди, пока люди способны на такое, пока целые народы стонут в неволе, никто не может быть спокоен!

…Полковник дважды повернул ключ в лакированной двери каюты. Этот щенок узнал его! Мятежники способны на все, а до Кадиса еще семь суток плавания…

Толпа на юте не расходилась.

— Вы еще юны, Марти, — мягко говорил седой негоциант. — Вы еще забудете об этом. Не ожесточайтесь…

— Моя юность, сеньор, как и юность многих, кончилась в «Сан-Ласаро».

Глава II

ВЗЛЕТ

ТАК ВОТ ТЫ КАКОЙ, МАДРИД!.

Что знал Пепе об Испании?

Отец, бесхитростно приукрашивая достоинства родного края, рассказывал ему о Валенсии. Школьные инспектора превозносили испанскую королеву по Праздникам 2 мая [17]. Испания чаще других стран упоминалась в литературных спорах Мендиве и его друзей, она была родиной и колыбелью величавого изящества кастельяно [18], средоточием и законодателем прекрасного, которое озаряло многие века и народы.

Но вместе с тем именно из Испании приходили корабли с солдатами, приезжали чиновники, именно туда уплывали кубинские богатства.

Может быть, Испания, ее народ, ее молодежь, литераторы и политики не знают о бесчинствах, творимых именем их великой страны на далеком острове?

В Кадисе юношу поразило обилие нищих. Слепые и безногие, горбуны и паралитики. Подав первую монету и услышав первое «Да поможет тебе бог!», Пепе угрюмо усмехнулся. Пока что бог помогал не очень-то.

Он взял билет до Мадрида. За грязным стеклом вагона проплывали холмы и горы, полоски полей чередовались с садами и пастбищами, где гуляли низколобые, черные, предназначенные для коррид быки. Иногда на дороге мелькала коляска, и в ней ежилась под кучей пледов элегантная дама, но чаще всего Марти замечал работягу ослика, по обоим бокам которого свисали тощие ноги его хозяина.

Изредка появлялись деревеньки: низкие беленые домики сбегали по склонам бурых холмов, и за ними, словно пастухи за стадами овец, зорко следили глазницами колоколен такие же беленые церкви.

Пепе ехал в Мадрид, не имея ни рекомендации, ни денег. Прощаясь у трапа «Гипускоа», дон Мариано успел сунуть сыну кошелек, но в нем были гроши. В кармане лежали два-три адреса кубинцев, сосланных в Испанию до него, но живут ли они еще в Мадриде? Ведь сумел же уехать в Нью-Йорк Мендиве…

Зима 1871 года в Мадриде была холодной. Ледяные порывы ветра с вершин Гвадаррамы срывали шапки и разматывали шарфы. Продрогший юноша в черном пальто с трудом нашел пансион некоей доньи Антонии на улице Десенганьо — этот адрес дал ему в гаванском порту один из провожавших друзей — и занял комнатку на втором этаже.

Из окна было видно немного: выложенная гранитной брусчаткой мостовая, вывеска страховой конторы, мелочная лавка и ателье фотографа. Но у комнаты было и неоспоримое достоинство — из булочной, помещавшейся в первом этаже, доносился восхитительный запах.

На следующий день Пепе разыскал земляка. Его звали Карлос Соваль, и он был сослан почти одновременно с Мендиве. «Вина» Карлоса была поистине анекдотична. Спасаясь от пуль волонтеров, он оставил в раздевалке театра «Вильянуэва» свое пальто. Испанцы, видевшие в каждом кубинце заговорщика, разыскали Соваля по адресу на подкладке пальто и немедленно отправили его подальше от кубинской сумятицы.

Соваль оказался хорошим гидом. В течение полутора недель Пепе был охвачен волнующей страстью узнавания. Он воочию увидел три Мадрида.

Первый фланировал вокруг фонтана на Пуэрто дель Соль [19] — наглый, крикливый и фривольный Мадрид богатых бездельников, видевших смысл жизни в посещении и обсуждении коррид, дам из полусвета, щеголяющих мантильями и поддельными бриллиантами, и модных липких господинчиков, существующих неизвестно на что.

Нищета второго Мадрида смотрела усталыми глазами детей и стариков из-за каждой дощатой двери кварталов Лавапьес и Ла Морериа. Пепе с содроганием бродил по узким улицам. Он не знал, что этот бедняцкий Мадрид уже находит пути к свету. Уже полтора года в Испании под руководством Поля Лафарга и Пабло Иглесиаса боролись за лучшую долю члены секции I Интернационала — первые испанские последователи Маркса.

Впрочем, тогда Пепе волновали не споры о собственности и капитале, а бои за свободу родной Кубы.