Тихий друг - Реве Герард. Страница 10

— Тебе ведь нравится работать в тишине?

И тут она предложила мне нечто вовсе неожиданное и в некоторой степени унизительное, однако как ни парадоксально это звучит, идея хорошо подходила к мыслям о здешней пустоте: не мог бы я присмотреть за домом на выходные, пока ее не будет? Я мог бы приехать в пятницу после обеда и побыть с ней немного перед отъездом… И она оплатит проезд, если я не против… На улице в последнее время болтается много шпаны, часто случаются кражи со взломом… А у нее в парикмахерской — дорогая мебель и аппаратура да еще магазин бижутерии, там, конечно, есть сигнализация, но если кто-то заберется в дом изнутри, проникнуть туда легче легкого… Я мог бы включать и выключать то там, то здесь свет, будто в доме полно народу…

Да, это унизительно: неужели я хорош только для этого… Я засомневался и стал искать возможность вежливо отказать. Вариантов море, но мне вдруг пришло в голову, что невероятно важно ответить сейчас согласием… (Глупость, конечно, редкостная, вся эта ерунда — только потеря времени, но что здесь такого необычного? Кто так не попадался: увидеть что-нибудь, вроде бы заказать, потом все-таки передумать; и есть еще возможность отказаться, но не решаешься и всю жизнь мучаешься, проклинаешь, но не выбрасываешь эту вещь, потому что «она стоила таких денег»? Или прийти в магазин, где, стало быть, собирался купить именно такой вот коврик, какой лежит у тебя перед дверью, точно такой, «что я купил у вас в прошлую пятницу» — будто продавец помнит каждого покупателя в лицо — и купить, но все-таки немножко другой, дрожа от ярости и сожаления, потому что золотисто-коричневые коврики «больше не производят» и, да-да, попросить продавца упаковать этот идиотский полосатый коврик, который еще и обошелся дороже… Правду я пишу или нет? И я еще промолчу о жутко дорогом и, как выясняется позже, совершенно бесполезном коврике, который вы покупаете у человека, постучавшегося в дверь; он упрашивает вас «только никому не говорить», потому что продает вам по цене ниже дозволенной… Естественно, вы никому не расскажете: вы его свернете и спрячете, но какой-нибудь шутник наверняка найдет его и прокаркает весело: «А откуда у тебя эта дурацкая тряпка?» Разве не все люди — братья? Не знаю, но что касается того, о чем я сейчас пишу, все; я обнимаю вас и хотел бы утешить, братья и сестры, в единой печали… А вы не поехали бы присматривать за пустым домом Кристины?.. И не пытайтесь врать ни себе, ни мне…)

VII

Таким вот образом, ровно неделю спустя, примерно в то же время я вновь оказался в поезде, направляющемся в южно-нидерландский портовый городок В. (Справедливости ради обязан упомянуть, что Кристина предложила приехать за мной и отвезти на машине, но я отказался: если она только увидит конуру, в которой я живу…)

Кроме смены белья, я взял с собой ручку, бумагу и чернила в совершенно невероятном, но для меня обычном количестве: целую упаковку бумаги формата А4, охапку перьевых ручек, три подставки под них же, две маленькие бутылочки чернил вторую я взял на случай, если разобьется первая — и еще пол-литра в большой, чтобы наполнять опустевшие чернильницы.

От вокзала я пошел пешком — Кристина объясняла, как добраться к ней на автобусе, но я забыл номер и был слишком погружен в собственные мысли, чтобы у кого-нибудь спрашивать, а просто стоять и ждать на остановке у меня не хватило бы терпения, — к ее дому, время от времени уточняя у прохожих направление. Один из них, худенький, красивый, хорошо одетый мальчик лет восемнадцати, улыбнулся мне в ответ с чуть большим энтузиазмом, чем принято, и мне показалось, что он почувствовал к моей персоне определенный, может быть, даже особенный интерес. Как и в большинстве таких случаев, я засомневался и решил, что это игра воображения. Но провести с этим мальчиком день, выходные, даже годы в бесконечном счастье — разве не заманчивей скуки, которая меня ожидала? Почему я не поговорил с ним, не назначил встречу? Среди моих знакомых таких полно: они заигрывают с потрясающей и ужасающей меня легкостью, по дороге на свидание договариваясь о встрече со случайным прохожим и тратя на это кокетство не больше усилий, чем им требуется, чтобы нагнуться и завязать шнурок. Но несмотря на ненасытный — хорошо хоть не постоянный — любовный голод, с которым я влачился по жизни, мне такие штучки давались с огромным трудом: даже когда инициатива исходила от другого, я сомневался и не верил, что незначительный разговор — попросить прикурить, разменять денег для автомата по продаже сигарет, узнать дорогу к пляжу, вокзалу или музею, — мог иметь своей целью нечто иное, чем то, что в нем буквально упоминалось. И если я все-таки решался остановиться и заговорить с незнакомым мальчиком — когда наконец решался, — земля уходила у меня из-под ног, и я знал, что его насмешливый отказ станет моей смертью, что у меня остановится сердце. (Говорят, я — распутник и проповедую «свободную» любовь — будто таковая может существовать на самом деле, — но я всегда понимал, что сексуальное деяние грешно, если ты не готов предложить партнеру любовь и дружбу; впрочем, я уже неоднократно говорил об этом. Но это в сторону, и не ломать себе голову.)

Между тем, когда я оглянулся, мальчик исчез. Жалея о своих колебаниях и трусости, я быстро пошел обратно, стараясь не срываться на бег, чтобы не привлекать внимания, и зачем-то посматривая на часы. На первом же углу, где мальчик, скорее всего, свернул, я огляделся, но его уже не было; должно быть, свернул на одну из улочек, пересекающих эту — передо мной был утопавший в садах район, где жили чистоплотные трудяги, — или зашел в один из ближних домов, прошел через палисадник и садик в кухню, как раз вовремя, чтобы помочь маме помыть посуду… «Улица Жимолости» — прочитал я; почему название улицы показалось мне таким дурацким, объяснить не могу.

Я тихонько брел дальше, пытаясь привести мысли в порядок. Что-то не сходилось: во всей ситуации было нечто нелогичное и противоречивое. Я ушел от Кристины на прошлой неделе в субботу утром. Почему она не попросила остаться на выходные? Куда-то собиралась?.. Или… Она кого-то ждала?.. Начнем с этого. А теперь она попросила пожить у нее эти выходные, но не для того, чтобы провести время вместе, а чтобы присмотреть за всей этой собственностью, пока ее не будет… С ума можно сойти: неужели для того, чтобы присмотреть за домом, действительно нужно было зазывать из другого города?.. Разве соседи не могли помочь? Или какая-нибудь нерадивая ученица (или ученик), которой нужно пересдать экзамены, не была бы рада позаниматься в доме, где никто не мешает?.. Или… не было никого… может, у нее не было никого: ни хороших соседей, ни друзей, ни знакомых… или никто не решался отпустить к ней домой своего красивенького сыночка из пятого или шестого класса гимназии, опасаясь за его невинную юность… Не славилась ли Кристина в этом богобоязненном городе рыбаков и матросов своим «легкомыслием»?..

Когда я дошел до улицы, где жила Кристина, мне показалось, что округа не производит такого внушительного впечатления, как в прошлый раз, ночью. И большой дом, и оба магазина были далеко не так колоссальны. То, что чудилось введением в великую, трагическую авантюру с молодой богатой дамочкой, при ближайшем рассмотрении превратилось в бесконечную скуку в тоскливом жилом районе.

Кристина открыла дверь. Она была рада меня видеть, да, мне показалось, что она даже облегченно вздохнула. То, что я, деревенский невежа, обычно не улавливающий чувства людей за их внешним поведением, это просек, уже о чем-то говорит. Она обняла меня на удивление непринужденно и дружелюбно и провела через прихожую. Казалось, на лице ее можно прочитать: «Наконец-то ты здесь. Теперь все будет хорошо». Между нами «что-то» было? Судя по поведению Кристины, да…

Мы сели в гостиной. Кристина хорошо выглядела. Она была в розовом платье — цвет, который ей очень шел и не полнил, — прическа и лицо тщательно ухожены. Рядом с кимоно, на том же подлокотнике, висел ее плащ.