Возвращение. Танец страсти - Хислоп Виктория. Страница 11

Когда отец рассказал все новости о своей жизни за последние несколько недель, настал Сонин черед. Для нее это всегда было непростой задачей. Интриги в рекламном бизнесе были темным лесом для человека, который всю жизнь проработал учителем, поэтому она старалась сводить к минимуму разговоры о работе, пытаясь представить все так, словно она просто сочиняет рекламные ролики, — это непосвященному человеку понять было проще. Ее общественная жизнь являлась для отца такой же загадкой. В свой последний визит, однако, она рассказала ему о том, что начала посещать уроки танцев. Энтузиазм отца Соню удивил.

— А какими именно танцами ты занялась? Кто преподаватели? Какие туфли ты надеваешь? — засыпал он дочь вопросами.

Соня подивилась тому, как много знает ее отец о танцах.

— Мы с твоей мамой в молодые годы много танцевали, когда встречались и когда поженились, — сказал он. — В пятидесятых все танцевали! Казалось, мы все праздновали окончание войны.

— И часто вы танцевали?

— Дважды в неделю как пить дать! По субботам — всегда и частенько по воскресеньям и понедельникам.

Он улыбнулся дочери. Джек любил, когда она приезжала, он понимал, как, должно быть, непросто ей выкроить время в своем плотном графике на эти визиты. Тем не менее он всегда избегал разговоров о прошлом. Думая, что детям неинтересно слушать воспоминания родителях о былых деньках, Джек старался обходить подобные темы.

— Но говорят, что самое ценное в жизни — свобода, согласна? — улыбнулся он, надеясь на то, что, имея прекрасный дом и дорогую машину, его дочь не забыла об этом.

Соня согласно кивнула.

— Просто не могу поверить, что никогда не слышала об этом.

— Мы перестали танцевать вскоре после твоего рождения.

Хотя мама умерла, когда Соне исполнилось шестнадцать, было странно, что она никогда не знала об этой стороне родительской жизни. Как и большинство детей, она не слишком-то интересовалась тем, чем отец с матерью занимались до ее рождения.

— Неужели ты не помнишь, как сама в детстве занималась танцами? — спросил он. — Ты ходила на занятия каждую субботу. Смотри!

Джек порылся в комоде и отыскал несколько фотографий. Сверху лежал снимок Сони, бледной и самоуверенной девочки в белой балетной пачке, стоящей у камина в доме, где она родилась. Соню больше заинтересовали другие, на которых были запечатлены ее родители во время различных танцевальных праздников. На одной фотографии они вместе: ее отец — нельзя сказать, что он очень изменился с тех пор, однако волос на голове у него было побольше, — и мама, стройная, грациозная, черные волосы собраны в тугой пучок. В руках они держали кубок, а на обороте снимка карандашом была сделана надпись: «1953. Танго. Первое место». Было еще несколько фотографий, в основном с соревнований.

Соня в обеих руках держала по фотографии.

— Это на самом деле мама?

Она запомнила ее хрупкой полупарализованной седовласой женщиной. На снимке она была живой, сильной, и, что больше всего поразило Соню, мама стояла. Было непросто пересмотреть свое созданное за многие годы представление о матери.

— Мы все тогда были отличными танцорами, — заверил Джек дочь. — Нас учили правильно двигаться, мы вместе танцевали. Сейчас люди так не танцуют.

Эти снимки настолько растрогали Джека, что он молча смотрел на собственное изображение. Оно всколыхнуло воспоминания о том, как они с Мэри не всегда танцевали согласно правилам. Главное правило танца — ведет партнер, но в их паре не всегда было так. По едва уловимым движениям, были ли это танго, румба или пасадобль, Джек понимал, что Мэри желает, чтобы вела она. Они разработали собственный язык: легко сжимая предплечье Джека, Мэри давала понять, чего хочет. Она полностью контролировала танец. А как же могло быть иначе, ведь она начала танцевать с тех пор, как научилась ходить, и танцевала до тех пор, пока ноги были в силах носить вес ее тела.

Джек обнаружил еще один конверт с фотографиями. На каждой были запечатлены они с женой, застывшие в определенной позе, а на обороте стояли дата и танец, за который они получили приз.

— А что стало со всеми этими красивыми платьями? — не удержалась от вопроса Соня.

— К сожалению, когда Мэри перестала танцевать, она отдала все платья в магазин, торгующий подержанными вещами, — ответил Джек. — Она не могла держать их в шкафу.

Хоть Соня и удивилась, узнав о такой важной странице жизни отца, о которой она даже и подумать не могла, она прекрасно поняла, почему они перестали выступать и почему никогда даже не упоминали об этом. Когда мать забеременела Соней, она заболела рассеянным склерозом и очень скоро оказалась прикованной к инвалидной коляске.

Соня хотела бы еще посидеть с отцом, узнать побольше об этом аспекте жизни родителей, но почувствовала, что и так задала слишком много вопросов. Отец уже спрятал фотографии назад в конверт.

Остался лишь один снимок, который лежал лицом вниз на кофейном столике. Соня подняла его и повернула, прежде чем отдать отцу. На нем была изображена группа детей в шерстяных кофтах домашней вязки. Двое сидели на бочке, двое других стояли, прислонившись к ней. На лицах застыли натянутые улыбки. Несколько столиков на заднем плане наводили на мысль о том, что снимали у кафе, а булыжная мостовая — о том, что кафе расположено где-то на материке.

— Что это за дети? — спросила она.

— Родственники твоей мамы, — ответил отец, не желая развивать эту тему.

Соне уже пора было прощаться. Они с отцом обнялись.

— Пока, дорогая, хорошо, что ты пришла, — улыбнулся он. — Желаю приятно провести время на танцах.

Возвращаясь в тот вечер домой, Соня представляла себе родителей, скользящих в танце по паркету. Возможно, ее сегодняшнее открытие пролило свет на то, почему она не может представить свою жизнь без танцев.

Несколько минут Соня молчала, пережевывая бутерброд в кафе Гранады. На стол возле нее капала томатная паста и сыпались хлебные крошки. Когда она подняла голову, ее внимание привлекла серия дешевых полотен, написанных маслом, на которых были изображены женщины в длинных гофрированных платьях. Они отражали сложившийся образ Испании, эту легенду поддерживал каждый ресторан.

— Ты не шутила, когда просила научить тебя фламенко? — спросила Соня у Мэгги.

— Нет, не шутила.

— А не слишком ли это мудреный танец?

— Я хочу научиться лишь основам, — самоуверенно заявила Мэгги.

— А есть ли в нем что-то второстепенное? — вопросом ответила Соня.

Ей представлялось, что во фламенко нет ничего второстепенного. В этом танце — целая культура, и Соню несколько раздражало то, что Мэгги этого не понимает.

— Почему ты так сердишься? — огрызнулась Мэгги.

— Я вовсе не сержусь, — ответила Соня. — Мне просто кажется, что ты похожа на англичанина, купившего дешевую турпутевку, который просит научить его, как стать тореадором. Подобное кажется просто невероятным.

— Ладно. Если ты не хочешь учиться фламенко, меня это не остановит, понятно?

Подруги нечасто ссорились, а когда такое случалось, они обе очень удивлялись. Соня даже себе не могла объяснить, почему ее так раздражает отношение Мэгги к фламенко, желание подруги нахвататься верхов этой культуры, но чувствовала, что своим поведением Мэгги выказывает неуважение к танцу.

Они молча доедали бутерброды, пока наконец Мэгги не заговорила первой.

— Кофе? — предложила она, желая разрядить атмосферу.

— Con leche [16], — улыбнулась Соня. Они не могли долго дуться друг на друга.

Когда полуденное солнце поблекло до желтовато-коричневого зарева, Соня с Мэгги вернулись в гостиницу. Улицы были совершенно пустынны: ни машин, ни пешеходов, магазины наглухо закрыты. Они тоже последовали испанскому распорядку и решили поспать пару часов — полуденная сиеста. Минувшей ночью Соня почти не спала и сейчас чувствовала себя полностью вымотанной.

Хотя занавески едва защищали комнату от солнца, ничто не могло помешать Соне забыться крепким сном. Обычно звука машинного клаксона или воя полицейской сирены, хлопанья дверей в коридоре было достаточно, чтобы она проснулась, но сейчас она несколько часов находилась в состоянии блаженного забытья.