Истории моей мамы - Трауб Маша. Страница 10

– Вот и хорошо. Много налепила-то?

– Много. Даже не знаю, как так получилось. Наверное, на нервной почве. Заморозила. Хочешь, тебе завтра принесу. Скажи, а что со мной дальше будет?

– Значит, так, вареники приноси обязательно. И соседку угости. Если ты хоть рот раскроешь, что ходила к Лильке, я тебя сама в банку с краской засуну и валик в рот воткну, чтобы ты молчала. Поняла?

– Оль, как же так? Это же моя вина!

– Нет, это не твоя вина. Запомни, тебя там не было. Ты к Лильке ближе чем на сто метров не подходила. Поняла?

– Поняла. Но ведь это неправильно.

– А правильно, что твои мальчишки в детдом попадут? Или пока ты будешь в тюрьме сидеть, твой Николай найдет им новую маму?

– Оль, ты что? Нет, я же не хотела. Не специально.

– Только нашему суду ты это не докажешь. И я тебя могу спасти только сейчас. Кстати, Юрке Соловьеву тоже завтра своих вареников принеси. Очень он их любит.

– Принесу, как скажешь.

– Вот и договорились.

– А что мне сейчас делать?

– Иди и свари своим мальчишкам щи или борщ.

– А уху можно? – Неля вела себя как ребенок, которому нужно было четко сказать, что делать дальше.

– Можно и уху. Только Машку мою забери. Я еще поработаю.

– Машку… да, конечно. У меня еще тесто есть на пирожки. Заморозила на всякий случай.

– Вот и отлично. Иди, накорми детей. Я скоро приду.

Неля ушла. Я была уверена, что она сделает все, как я сказала. А я отправилась к Сидорову на работу, в управление.

Он сидел один в кабинете и пил водку, как воду.

– Давно сидишь? – поинтересовалась я.

– Давно, только без толку. Ни в одном глазу. Ты уже все знаешь?

– Да, Юрка Соловьев приходил.

Николай кивнул.

– Ну, чего домой-то не идешь? – продолжала я.

– Сейчас пойду. Посижу еще чуть-чуть и пойду.

– Тебе Лильку жалко?

– В том-то и дело. Не жалко. Я все думал, как от нее избавиться, и вот, накаркал. Раньше нет, не думал, а когда она стала Нелю доставать… Жена терпела, молчала. Но я?то знал. Лиля мне докладывала – как она звонила, что сказала. И вот тогда я хотел, чтобы с ней что-нибудь случилось. Ты не подумай, это я так, в запале. Не знал же, что так все выйдет. Я ведь тоже про ее астму ничего не знал. Я когда узнал, мне легче стало. И сейчас пью, а ничего, кроме облегчения, не чувствую. Как ты думаешь, Неля меня простит?

– Не знаю. Пойдем домой. Я Машку заберу. Ее твоя жена ужином кормит.

А потом было так, как я и предполагала. Неля уехала в Пермь. Не смогла жить в нашем поселке. Никто, кроме нас с Юркой, так и не узнал, что это она вылила растворитель. Николай думал, что жена ему измену не простила. Но дело было в самой Неле. Она из-за самой себя уехала. Николай катался первое время туда-сюда, в отпуск к семье ездил. Но переезжать в Пермь отказался. Даже ради семьи. Там он был никем, надо было все сначала начинать, а здесь ему было легче, проще. А Неля ни в какую не хотела приезжать в поселок. Они развелись. И Николай стал жить с очередной секретаршей – девчонкой, лет на пятнадцать его моложе. И все было так, как всегда. Неля мальчишек воспитывала, работала. А Николай по выходным водил свою новую жену, беременную, в кино. Жена была очень довольна – трехкомнатная квартира с отличным ремонтом, муж-начальник.

Чужие похороны

– Ну уж Зину ты точно помнишь, – начала рассказывать мама.

– Да уж, – ответила я.

Тетю Зину, которую на самом деле звали Дузима, было сложно не запомнить. Они с мужем Габой приехали на Север из Бурятии и считались местными знаменитостями. Нет, скорее, достопримечательностями. Тетя Зина работала поваром. Можно сказать, была гением кастрюль и половников, шеф-поваром всей округи, включая город. И могла сотворить ужин из ничего. Перловка? Да из нее такая каша получается! А рыбный бульон? Тетя Зина варила такой бульон из рыбьих голов! Она рассказывала, что училась у коренной жительницы Севера. То ли ханты, то ли манси. Я ее тоже видела – маленькая, почти крошечная, старушка с длинной косой, доходившей до пят. Тетю Зину она считала своей… Так вот бульон. «Никогда не наливай бульон в тарелку, – учила меня тетя Зина, – пей из кружки. Настоящий бульон нужно пить, как чай». Бульон был и первым, и вторым, и третьим блюдом. А уж домашний хлеб, который тетя Зина умудрялась печь из муки грубого помола… Это был самый вкусный хлеб, который я когда-либо ела. Банкетные столы были ее коньком – рыбу она выкладывала целиком, вырезала из обмороженной морковки цветы.

Тетя Зина была очень востребована, и ее вызывали в город, если ожидались почетные гости, был юбилей важного начальника или свадьба. Она предъявляла одно, но жесткое требование – машина. Повариху нужно было забрать от дома и довезти до кухни, где бы эта кухня ни находилась. Официально она работала в обычной столовой в нашем поселке лишь потому, что ей был выделен личный транспорт с водителем Шуриком, который мог преодолеть на своем «уазике» снегопады, заносы, завалы, разливы, половодье, снежную бурю и прочие погодные сюрпризы. Что бы ни происходило на улице, Шурик всегда стоял под всеми парами и ждал свою хозяйку.

Да, если кухня находилась выше второго этажа, то тетя Зина наотрез отказывалась ехать. Ни за какие гонорары не соглашалась.

Дело было вовсе не в капризах – она весила килограммов сто пятьдесят, если не больше, и спокойно себя чувствовала только в пределах кухни. И чем меньше была кухня, тем комфортнее было тете Зине. У нас в квартире, на крохотулечной кухне, она очень любила готовить. Пешком Зина ходить почти не могла. Боялась оступиться, упасть и больше не встать. И выше двух лестничных пролетов не поднималась – задыхалась. И только Шурик – жилистый, маленький, худющий, евший за пятерых под присмотром тети Зины, но никак не толстевший, мог погрузить ее в машину. Подсадить, подтолкнуть и мягко плюхнуть на сиденье. Тетя Зина приседала, крякала, задирала юбку, дубленку и кричала: «Готова, давай!» – и Шурик в этот момент вжимался плечом в мягкую попу своей начальницы и рывком бросал ее вперед. Он же следил за тем, чтобы тетя Зина не мерзла – а она, несмотря на полноту, была мерзлявой, – и включал в машине печку на полную катушку. Тете Зине нравился жар – рядом с раскаленной духовкой ей было хорошо. В дыму, чаду, когда уже все официанты и тети-Зинины помощники обливались потом, она лишь обмахивалась фартуком – довольная, счастливая, с легким румянцем.

– Давай я с тобой гулять буду, хоть по чуть-чуть, – предлагала мама.

– Зачем? – искренне не понимала тетя Зина.

– Ты похудеешь, будешь лучше себя чувствовать.

– Мне и так хорошо. Повар должен быть толстым. Кто ж поверит, что я вкусно готовлю, если буду тощая, как глиста, – хохотала тетя Зина.

– Ты скоро в дверь не будешь проходить! На тебя в самолете два места придется заказывать!

– А я на поезде ездить буду! – продолжала хохотать тетя Зина.

На работу она возила с собой табуретку, сделанную по спецзаказу, – шире и выше обычной, стандартной. Шире – чтобы уместить свое мягкое место, а выше – чтобы видеть то, что булькает в кастрюлях. Любимое положение тети Зины – сидеть на табуретке, на которую никто, ни при каких обстоятельствах больше не садился, болтать маленькими, пухлыми, как у младенца, ножками и отдавать указания.

С мамой они дружили на почве еды. Тетя Зина сумками возила нам дефицитные продукты. Мама предлагала ей деньги, но та всегда отказывалась. У нее было правило – «за сырую еду брать нельзя». Но если тетю Зину просили испечь торт или запечь мясо, то в этих случаях у нее была жесткая такса. Дорого. Однако никто не возражал – других таких поварих не сыскать. И никто не владел искусством из одной тощей курицы соорудить стол на десять человек. Тетя Зина фаршировала куриную шею, шпиговала грудки, жарила крылья и голени, а из остова варила роскошный суп. Даже кожа шла в дело – повариха фаршировала ее грибами и запекала.

К нам тетя Зина заезжала чуть ли не каждый день. Шурик выгружал ее из «уазика» и поднимал на второй этаж.