Белое пламя дракона - Крымов Илья. Страница 64

– Ну… ты же не будешь меня отчитывать на пороге смерти?

Тобиус мрачно усмехнулся:

– Если вкратце, то Тьма – это старые боги Валемара. Галефарней утверждает, что большинство из них погибло с приходом новых, единых богов, но те, кто выжил, слились воедино, став Тьмой. Думаю, тот, кто поселился здесь, прежде мог быть каким-то мелким божеством леса, питавшимся подношениями людей, но…

– Но когда его забыли, он стал брать силой то, что раньше ему отдавали добровольно! Да! Поняла! Как выкручиваться будем?

Тобиус дотронулся пальцем до набалдашника жезла и извлек из артефакта лоскуток бледно светящихся энергетических линий. Оба клинка Эммы были укутаны в заклинания Светящаяся Паутинка.

– Эти чары не продержатся долго, сталь не любит магии. Сейчас я создам Незримый Гонг, и попытаемся прорваться к выходу. Ты готова?

– Полностью! Покажем им!

Необоснованная, но искренняя вера ученицы в лучшее неожиданно сильно подстегнула те же чувства в Тобиусе. Он удивленно почувствовал, как на его собственных губах появляется улыбка, а из души уходят сомнения и страх.

Он сплел энергетические потоки, расставляя точки концентрации силы и систему знаков, закончил магический речитатив и пробудил заклинание. Для живых Незримый Гонг едва слышен, словно призрак, отдаленное эхо самого малого подобия истинного звука, но для духовных сущностей он звучал оглушающим грохотом. Не самое сложное заклинание магии Духа, но ничего большего Тобиус не мог. Рогачи, беспрестанно бившиеся о Серую Стену, разом отшатнулись, а когда защитное заклинание рассеялось, они оказались заторможены. Маг и стальная дева бросились обратно, туда, откуда пришли, расчищая дорогу зачарованными клинками и жезлом. Они основательно проредили призрачную рать и почти вырвались из западни, когда прослойка земли вспучилась, и из-под нее выметнулись черные корни. Необычайно гибкие и быстрые, они опутали беглецов, невзирая на магический огонь и добрую сталь, а потом сдавили так, что у волшебника и морфа затрещали все кости.

Балахонщики потеряли интерес к живым – теперь их участь была предрешена, и слуги этого места умиротворенно следили, как дерево начинает шевелиться. В его черном стволе пролегла длинная вертикальная трещина, которая со скрипом распахнулась, словно пасть, являя гнилое выеденное нутро, заполненное костями: ребрами, позвонками, прочими частями многочисленных и разнообразных остовов. Но не черепами.

Тобиус видел, как короткие ветви удлиняются, превращаясь в мощные клешни, и живо представил себе процесс декапитации, после которого его, Тобиуса, череп окажется на одном из черных штырей, а порабощенный дух обзаведется маской, балахоном и погаными рогами-ветками. Он станет рабом этого места и сущности, которая поселится в нем. Сжав челюсть до скрежета зубовного, волшебник попытался выговорить заклинание, но корни вытягивали из него всю магическую силу. Когда исчезли последние иоры гурханы, магу стало так плохо, что его вырвало. Впервые в жизни он оказался полностью отрезан от магии, и это было ужасно.

На губах вместе со вкусом рвоты возник горький привкус поражения. Внезапно все закончилось, его недолгий и бестолковый путь по жизни подошел к концу. Действительно совершенно внезапно. Он не думал, что все будет так нелепо, представляя собственную смерть иначе. Чего он ждал, первый и единственный раз отказавшись следовать по Путеводной Нити?

Но тяжелее всего было из-за Эммы, которая продолжала упорно сопротивляться. Из ее тела вылезли клинки, но толку от них было чуть – ведь корни, обвивавшие ее, являлись частью сущности, которая не боялась материального оружия. Эмма что-то кричала, обращаясь к нему, но Тобиус не слышал ни слова, лишь приглушенное гудение и ропот далекой грозы. Чего она хочет от него? На что она надеется? Это он виноват. Это он привел их сюда. На смерть.

– Ты в скорлупе, – сказала фигура в синем плаще, коей серый маг не видел и не слышал.

Тобиус вдруг почувствовал себя запертым в скорлупе безысходности. Страшные клешни щелкали все быстрее, Эмма извивалась в нерушимой хватке, а он был бессилен. Волшебник поймал взгляд отчаянных глаз ученицы, на которые навернулись слезы, и увидел движение ее губ. Не слыша голоса, он прочитал по ним: «Борись!»

И тогда Тобиус выгнулся в своей скорлупе и саданул о нее затылком. Серый маг извивался и бился в конвульсиях, вопя как сумасшедший, мотал головой из стороны в сторону, разбрасывая слюну и пену, и колотил затылком в одному ему известную преграду. Он бил и бил, визжа и воя, пока, запрокинув голову назад в очередной раз, вдруг не почувствовал, будто его темя раскололось. А потом в эту «рану» ударила молния, и запах рассеченного мозга, запах крови сменился вонью горелой плоти и обугленных костей, а боль была такой, словно каждую клеточку его тела варили в кипящей смоле. Вдруг полог реальности приоткрылся перед волшебником, и он увидел вселенную, полную разноцветных звезд, полыхающих в бесконечной тьме, пересеченной мириадами энергетических потоков.

По одному из потоков, словно по дороге, мчалась кавалькада всадников, чей образ должен был испугать его до смерти, но не смог. Тобиус бесстрастно следил, как всадники, одетые в уродливые черные латы, скакали на лошадиных скелетах или же иных чудовищах непотребного вида, сопровождаемые сворой призрачных псов, и оглашали величественную тишину этой вселенной лаем, кровожадными воплями и голосами охотничьих рогов. Ему бы следовало бежать, прятаться, делать хоть что-нибудь, но волшебник оставался неподвижным призраком, а всадники уже скакали мимо него со свистом, гиканьем и хохотом, обдавая леденящим душу холодом.

Лишь один отстал от кавалькады, развернул костяного скакуна и медленно пустил его вокруг Тобиуса. Латы его были особенно богато изукрашены, хотя казалось, что время уж вволю поиздевалось над ними, сорвав часть золотых вставок, проев металл ржавчиной, изуродовав некогда искусные чеканные узоры. С широких плеч всадника ниспадал черный плащ, дырявый во множестве мест; а лицом служил голый череп с редкими зубами и пустыми глазницами. Его пересекала длинная косая трещина, и, казалось, черепушка не развалилась еще только благодаря черному обручу короны, ощетинившемуся иглами зубцов, на которых остались лишь крохи позолоты.

– Грядут времена больших перемен. Темные времена, – донеслось из глубин черепа.

Король Дикого Гона вынул из притороченных к седлу ножен длинный меч, тяжелый, древний, выщербленный по всей длине черненый клинок, покрытый кровяной коркой и ржавчиной. Страшное оружие поднялось высоко над коронованным черепом и стремительно опустилось на темя мага.

Тобиус очнулся от чувства чего-то холодного, стекающего за ворот. Он лежал на грязном полу, а его голова покоилась на коленях Эммы.

– Что ты льешь на меня?

– Воду из фляжки.

– А зачем ты это делаешь?

– У тебя кровь из носа пошла. И из ушей. И из глаз.

– Я что, перегорел?.. Нет, иначе бы я умер. Странно.

Он предпринял огромное усилие, чтобы продрать веки, слипшиеся от крови, и увидеть лишь, что вокруг царит ночь. Мрак залы был непрогляден на фоне сверкающего звездами небосвода… Звезды. Они показались серому волшебнику такими мелкими и скучными после тех, других, которые он видел там. Воспоминание об этом заставило его содрогнуться, и желудок разбили сухие рвотные спазмы. Ему нечем было тошнить, и вскоре все успокоилось.

– Ты не поверишь, что мне приснилось, и что… Что это?

Она задрала голову и тоже посмотрело в небо – туда, далеко, где синеватую черноту рассекал длинный росчерк алого. Хвостатая комета.

– Не знаю, раньше этого там не было, а когда появилось, я не заметила.

– Почему мы еще живы? Что случилось?

– Ты не помнишь?

Его нечеловеческие глаза очень быстро привыкли к темноте, им не требовалось много света, так что удивление на лице ученицы Тобиус различил хорошо.

– Учитель, ты спас нас.

По словам Эммы, после того, что она назвала «припадком», из тела мага стал бить яркий синий свет, настолько яркий, что она видела все его кости сквозь плоть и кожу, пока еще могла видеть хоть что-то, а сам Тобиус издавал протяжный вопль на одной-единственной ноте. При этом черное древо начало расти, его ветви множились, удлинялись, обрастая черной листвой, и на них даже появлялись продолговатые костяные шишки. Но бурный рост перешел в стремительное увядание, древо на глазах погибало, его ветви и корни вспыхивали и немедля превращались в чернейшую золу, а само оно скрипело и трещало, агонизируя, пока ствол не раскололся и из него не вырвались ужасные тени, которые немедля унеслись в небо.