Немцы в городе - Оутерицкий Алексей. Страница 43

При слове «ребенок» я фыркнул. Потом спросил:

– Это вы о Семене Валентиновиче?

Мне не ответили.

– Да Сеня просто не знал, – сказал отец. – Он же не в теме, у него нет допуска.

– Ну, вообще-то, да, – признала мать и я понял, что упрек был брошен ею в ключе поиска виноватых, которых, как бывает обычно, не оказалось.

Мы опять помолчали.

– Это все из-за воздействия той чертовой штуковины? – повторил я. Мне опять не ответили и я уточнил: – Ну, все эти обследования. – Отец с матерью в очередной раз переглянулись. В очередной раз затянулась и пауза. – Мне теперь что, в армию лет в двадцать идти, что ли, если в институт не поступлю? Это же смешно. В двадцать пацаны уже на дембель собираются.

– Скорее всего, в армию тебе теперь в любом случае не придется, – осторожно сказал отец, – так что подумай; наверное, стоит продолжить подготовку к экзаменам? Мы с матерью могли бы привезти тебе сюда учебники.

Я распрямился, посмотрел на него, потом на мать, и оба отвели глаза. Я опять прислонился к спинке скамейки, вздохнул.

– Ну и ну, – сказал я, закладывая руки за голову. – Эта штуковина что, такая вредная?

– Скорее, неизученная, – все так же осторожно сказал отец.

– А чего так? – спросил я.

– Есть причины, – уклончиво сказала мать.

– Из-за того, что вам никак не удается искусственно создать условия, при которых эта чертова штуковина начинает себя проявлять?

– Откуда ты такого нахватался, – крякнув, сказал отец.

– Известно, откуда, – с раздражением сказала мать. И передразнила: – «Запер», «запер»… – Потом осознала, уставилась на меня не верящим взглядом. – А и вправду, Саша… Ты же никогда этим не интересовался. Да и не разбирался.

Я скривил рот.

– Чего там разбираться… У вас листок есть?

– Какой листок? – не понял отец.

– Любой, – буркнул я. Они продолжали смотреть на меня. – Да обычный листок, на котором можно писать, господи.

Мать молча полезла в сумочку, достала небольшую книжицу и какую-то квитанцию. Квитанцию она перевернула чистой стороной вверх, положила на книжицу и посмотрела на меня вопросительно.

– Годится, – сказал я. – А ручка?

Мать опять полезла в сумочку, стала рыться, а отец просто достал из внутреннего кармана легкой куртки свою гордость, чернильную ручку с золотым пером и дарственной надписью, врученную ему руководством чего-то там за какие-то там разработки в какой-то там области чего-то там научного.

– Нет, это ему, – сказал я, когда мать протянула мне получившееся канцелярское сооружение.

Отец нахмурился.

– Не понял, – сказал он, застыв с протянутой ручкой.

– Напиши там свои формулы.

– Не понял, – повторил отец и посмотрел на мать.

Та посмотрела по сторонам, потом пожала плечами.

– Ну, напиши, что ли, – поколебавшись, сказала она.

– Будто я могу так запросто, по памяти… – пробурчал отец, однако послушно принял у матери письменные принадлежности и водрузил на нос очки. Посидел несколько секунд, наморщив лоб, потом быстро начертал на листке пару – тройку длинных, сложной конфигурации формул. – И что дальше? – сказал он и посмотрел на меня.

Я всмотрелся в написанное мелким почерком и расплылся в непроизвольной улыбке.

– Горбатишь, батя, – сказал я. Потом подмигнул матери. – Скажи ему, чтобы не валял дурака. Обещаю, что эту бумагу никто не увидит. Я ее потом съем.

– Ты бы сам не валял дурака, – сказала мать. – Ешь, вон, лучше, апельсины… – Потом опять пожала плечами. – Ну напиши, что ли, – неуверенно повторила она, опять посмотрев по сторонам.

Отец написал еще пару мудреных формул, показал мне.

– Ага, – сказал я. – Но это немножко не то. Давай те, которые описывают это… ну… – я помычал, подбирая в уме слова, – ну, короче, где предположительно какой-то там контур накладывается на какой-то другой как бы контур, отчего, предположительно, и возникает эффект «Генератора Митчелла».

Отец присвистнул, посмотрел на мать, а та во все глаза смотрела на меня и не заметила его растерянного взгляда.

– Напиши, – коротко сказала она.

Отец написал еще несколько формул и свободное место на квитанции закончилось.

– А нам больше и не надо, – беззаботно сказал я и посмотрел на отца, потом на мать. – Значит, не просекли еще, отчего возникает эффект?

– И отчего же, – спросила мать. Кажется, у нее пересохло в горле, потому что она отпила глоток из бутылки с лимонадом, потом протянула ее мне. – Стаканчики надо было взять, – сказала она неизвестно кому, а я отрицательно помотал головой.

– И отчего же? – эхом повторил за ней отец.

Я вздохнул, принял у него книжицу с листком и ручку, внимательно всмотрелся.

– Для начала так, – сказал я и поставил пропущенную отцом скобку. Потом подумал и поставил недостающее двоеточие. – И так. Верно?

Отец посмотрел, крякнул виновато, потер пальцами седину на виске.

– Это я по невнимательности.

– Вот от такой вашей невнимательности, – сказал я с чувством превосходства, – американцы и имеют возможность травить наш трудовой народ всякими там генераторами.

– Никто нас не травит, – сказал отец, – к тому же, не доказано, что это американцы, потому что… – Тут мать приложила палец к губам и он умолк.

Я хотел дописать еще несколько знаков, но передумал.

– Давай лучше сам, своей рукой, – сказал я, возвращая секретную бумагу отцу. – У меня, к сожалению, нет допуска.

Родители переглянулись и напряжение в их взглядах исчезло. Наверное, пришли к мнению, что я попросту дурачусь, а это все же лучше, чем быть сумасшедшим. Отец молча принял у меня мобильное канцелярское сооружение, опять нацепил очки, а я опять забросил руки за голову и на несколько секунд прикрыл глаза.

– Первое, на что я обратил бы ваше внимание, товарищи ученые, – сказал я, – это дифференциальные уравнения. Мне кажется, у вас там какое-то несоответствие с частными производными первого порядка.

Отец посмотрел на меня с вернувшимся подозрением, затем уткнулся взглядом в листок.

– Глянь также третью сверху строку. Косая симметрия, на мой взгляд, в этой формуле применена некорректно. – Отец как зомби послушно опустил голову, вгляделся в указанную мной формулу. – Для начала попробуй порядок обозначений во второй производной вытащить вперед, так будет правильнее. Потом, если я верно понял, у вас возникли проблемы с нахождением неизвестного множителя.

Отец вскинул голову, посмотрел на меня ошарашенно, потом, в поисках поддержки, на мать.

– Ничего подобного, – наконец сказал он. – С этим здесь все в порядке.

– Это вам только так кажется, – заверил его я, – потому что у вас взгляд замылился. Ну, совсем как у Шарапова… Вы идете стандартным путем, деля произведение на известный множитель, а в данном случае это недопустимо. Сейчас я не готов обсуждать эту тему, потому что это надолго, а у нас скоро обед, а я здорово хочу жрать… поэтому пока просто поверь мне на слово, что это так. Потом я, если не забуду, объясню, почему. Ну, и самое главное…

Я осторожно вытянул из пальцев отца ручку, забрал листок и быстро переправил в формулах несколько знаков. Затем добавил несколько новых и вернул листок отцу.

– Вот так примерно я вижу все это дело, – сказал я.

Отец стал изучать исправления. Он замер и вглядывался в формулы около минуты, затем поднял голову, растерянно посмотрел на меня. Потом на мать. Потом медленно поднял руку и опять потер висок.

«Прощай и ничего не обещай, и ничего не говори; а чтоб понять мою печаль, в пустое небо па-а-а-асма-а-атри-и»…

– Дай, пожалуйста, посмотреть, – сохраняя спокойствие, попросила мать.

Отец дерганым движением сунул ей книжицу с листком, вскочил, приложил руки к вискам и задрал лицо, словно обращался к небу за подсказкой. Затем шумно выдохнул, опустил руки и стал расхаживать перед скамейкой слева направо и обратно. Проделав этот путь раз пять, он остановился, резко повернулся и сказал разглядывающей мою писанину матери: