Инь-Ян. Китайское искусство любви - Хьюмана Чарльз. Страница 37

— Ах ты, неуклюжая ослица! — завизжала Ароматный Цвет. — Посмотри, что сделала ты с моими лучшими туфлями!

Чистый Хрусталь наклонилась, чтобы посмотреть, и получила удар по щеке одной из туфель; потекла кровь. От потрясения и боли она отступила на шаг, но хозяйка подскочила к ней.

— А, ты от меня убегаешь! Я тебе: неприятна, я тебе угрожаю! — кричала она. — Весенний Цветок! Весенний Цветок! — Старшая из двух служанок вышла из внешнего дворика. — Эта безмозглая рабыня оскорбила меня — принеси мне кнут!

Прекрасно понимая, что ярость хозяйки может столь же непредсказуемо обратиться против нее, Весенний Цветок повиновалась. Когда она возвратилась с кнутом, ей было приказано раздеть плачущую Чистый Хрусталь.

— Держи ее за руки — если вырвется, займешь ее место! — кричала в ярости Ароматный Цвет.

Чистый Хрусталь была, казалось, слишком напугана, чтобы сопротивляться стремлению Весеннего Цветка раздеть ее побыстрее, но когда ее затащили на высокую тахту и кнут в руках госпожи опустился, причиняя острую боль, на ее обнаженную спину, она завизжала, как свинья, которую режут. После четвертого или пятого удара кнутом Ароматный Цвет сделала перерыв и сказала:

— Мне приходится больнее, чем тебе!

Это прозвучало так зловеще, что девушка закричала громче, чем обычно.

— Может быть, хватит? — отважилась спросить Весенний Цветок.

Кнут снова обрушился на спину Чистого Хрусталя, и в комнате поднялся крик, как на скотобойне. Этот крик разбудил в соседней комнате дедушку Вэя, и, когда он сел на ложе, Волшебный Коралл крикнула ему с соседней кровати:

— Иди и уйми свою дочь, пока она не разбудила малыша!

Дедушка Вэй немедленно приказал своей жене встать с теплого кана и пойти прекратить шум. Когда старуха вошла в соседнюю комнату, Ароматный Цвет уже успела нанести тридцать или сорок ударов кнутом.

— Твоя старшая сестра боится, что ты разбудишь малыша! — сказала матушка Вэй. — Я не против, чтобы ты побила кнутом эту ослицу, но ты могла бы подумать и о ребенке.

Это требование еще больше взбесило Ароматный Цвет.

Она толкнула свою престарелую мать так, что та рухнула в стоявшее поблизости «мандаринское кресло» [40], и нависла над ней.

— Уж не будешь ли ты указывать, как мне обращаться с моими собственными рабынями! Я не потерплю, чтобы кто-то являлся ко мне в комнату и вмешивался в мои дела!

— Я зашла лишь за чашкой холодного риса, — робко произнесла старая женщина, — но что-то мне его уже не хочется.

Когда матушка Бэй вышла, Ароматный Цвет бросилась к рыдающей на тахте девушке, перевернула ее на спину и расцарапала ей лицо. Ногти были такими острыми, что оставили на обеих щеках длинные глубокие раны, однако девушка ухитрилась скатиться за тахту, откуда виднелись лишь подошвы ее босых ног. Этого, однако, было достаточно для Ароматного Цвета. Она выхватила из очага бамбуковую трубку для раздувания огня и стала бить ею по виднеющимся ступням. Когда она довела до изнеможения скорее себя, нежели свою жертву, то бросилась на кровать, отослала служанку в ее комнату и стала лежа ждать возвращения Дижэня. Она чувствовала, что обливается потом, но не пот тревожил ее, а та часть души, которой она ждала возвращения своего заблудшего мужа.

Старая китайская пословица:

«Яд черного скорпиона или зеленой змеи не так опасен как яд, находящийся в сердце женщины».

Однако поскольку мужчина безоговорочно считался господином, а нормальные потребности его жен и наложниц создавали немалый спрос на его энергию и склонность к сексуальным новшествам, расстройства, приводившие его к садизму, были минимальны. Проявления садизма были вызваны скорее склонностью мужчины к новизне, нежели выражением необузданной жестокости. В «Цзинь, Пин, Мэй» есть описание одного из этих рассудочных случаев проявления спокойного садизма.

Вследствие столь многих дней непрерывных занятий любовью ноги Симэнь Цина ослабли настолько, что он понял — ему нужно либо отдохнуть, либо принять «зелье долголетия и сладострастия». Он выбрал последнее, но тут припомнил, что к травам следует добавить женское молоко. Госпожа Как-Вы-Желаете находилась в своей комнате. Волосы ее были украшены цветами, и выглядела она очень привлекательно. Он тут же спросил, не может ли она нацедить немного молока, чтобы развести лекарство. Та с готовностью согласилась и, пока жидкость стекала в порошок, приказала служанке принести чай и чего повкуснее. Когда девушка ушла и вылитый чай смыл остатки лекарства, Симэнь Цин закрыл дверь и улегся на тахту. Затем он расстегнул белые шелковые штаны и извлек свой Яшмовый Корень, закрепленный в серебряном воротничке. Он захотел, чтобы госпожа Как-Вы-Желаете возбудила его ртом, на что она согласилась, и, пока занималась этим, он стал отведывать от разных блюд.

— Ты, конечно, хорошо работаешь ртом, — сказал он, — я куплю тебе самую лучшую вышитую кофту, какую смогу найти. Ты оденешь ее на праздник 12-го дня первой луны [41]. — Несколько мгновений понаблюдав, как она действует ртом, он добавил:

— Ты позволишь мне возжечь на твоем теле «фимиам страсти»?

— Как тебе хочется, — ответила женщина. — Я на все готова.

Он сел, велел ей запереть дверь и из кармана на рукаве достал три маленьких пирамидки «фимиама страсти». Затем он снял с нее юбку и нижнее белье, освободил ее грудь и положил обнаженную женщину на тахту. Один кусочек фимиама он положил чуть выше пупка, еще один — между грудями, третий — среди глянцевитых волос «шелкового веера» [42]. Затем он поджег все кусочки кончиком горящей ароматической палочки. Вида трех крохотных спиралей дыма и действия снадобья, принятого раньше, оказалось достаточно, чтобы его Мужское Острие напряглось; радость от того, что он не настолько изможден, чтобы на день-другой отказаться от удовольствия, заставила его немедленно погрузиться во Внутренние Покои. После нескольких минут интенсивной работы он потянулся за ручным зеркалом и положил его ниже поля битвы, чтобы лучше видеть ход сражения. К этому времени пирамидки фимиама наполовину выгорали и женщина начала чувствовать жар.

— Прекрати, пожалуйста, жжет! — вскрикнула она, прикусив от боли губу.

— С кем ты обычно блудишь? — потребовал ответа Симэнь Цин.

— Обычно с Сюн Ваном, но на сегодня можешь назвать меня своей, — выдавила она.

— Так ты шлюха Сюн Вана! — закричал он, будучи снова занят в Нефритовом Павильоне. — А мне ты предлагаешь только свое тело!

— Но я хочу стать полностью твоей… Ну, пожалуйста, жжется ведь!

— Ты находишь, что я лучше Сюн Вана?

— У тебя величайшее орудие в мире!

Не без удовольствия поддерживая этот неприличный обмен репликами, Симэнь Цин продолжал нырять в Золотую Долину и изучать вид, открывающийся в зеркале внизу. Раздвинутые розовые губы влагалища выглядели, как открытый рот тропической птицы, а черные волосы по обе стороны от них были мокрыми и лоснящимися, как намокшие перья птицы. Вдохновленный этим вновь открывшимся видом, Симэнь Цин поднял ее ноги выше обычного, в то время как, она продолжала исступленно вскрикивать от удовольствия и жгучей боли от горящего фимиама. Ее удовольствие и боль достигли пика, когда его «облако» прорвало. Падая на нее сверху, он не забыл смахнуть последние тлеющие угольки.

— Ты непременно получишь самую лучшую вышитую кофту, какую я только найду, — пообещал он. — И ты должна быть в ней на праздник 12-го дня первой луны.

Уже сама по себе жестокость половой битвы была не без садистского значения, в частности, она ассоциировалась со сражением и необходимостью добиться победы. В таких любовных трактатах минской эпохи, как «Боевые действия на цветочном поле», женщины открыто назывались «врагами»; многое в беседах Желтого императора с тремя его богинями было подчинено необходимости принуждать их к покорности. Идея превосходства Ян над Инь не была, однако, ограничена спальней: во Вселенной, разделенной на мужское и женское начала, идея сексуального доминирования распространялась и на неживое. Военачальник Фу Цзянь хвастал, что способен остановить течение потока (Инь). Он выстроил на берегах отряд людей с кнутами в руках и приказал им сечь реку, пока она не покорится. К вечеру люди падали от усталости, а воды продолжали безмятежно течь. Есть еще рассказ о Ши-хуане (271–200 гг. до н. э.) [43], пожелавшем построить каменную дамбу в море, чтобы наблюдать с дальней ее оконечности восходы и закаты солнца. Строительство дамбы было почти завершено, когда она неожиданно разрушилась. Ее восстановили, но вновь случилось то же самое. Ши-хуан приказал бить камни кнутом, «пока на них не появится кровь», после чего «Инь стала послушна» и дамба была завершена.