Царское дело - Булыга Сергей Алексеевич. Страница 49

– Андрюшка – это кто? – спросил Маркел. – Это Щелкалов, что ли?

– А ты что, его знаешь? – сердито спросил Ададуров.

– Маленько да, – ответил Маркел.

– Где это ты с ним сошелся?

– Да на английском подворье, а где же еще, – сказал Маркел. – А то кто бы меня допустил до Жонкинсона? Жонкинсон, как и все они там, сидит в подвале. Щелкалов их туда загнал.

– Тоже какой пес служивый! – гневно воскликнул Ададуров. – Позор какой! Басурманами других клянем, а сами еще хуже басурман. Надо их немедля выпустить! Надо Андрюшке вырвать бороду. Адрюшка – Богдашкин прихвостень!

– Ну, не совсем, – сказал Маркел. – Он же меня выпустил. Хоть я и рассказал ему про шахмату.

– Ты? Ему?! – недоверчиво переспросил Ададуров.

– А что мне оставалось делать? – ответил Маркел. – Он же сказал: «Будешь молчать, не допущу тебя до немчина!» Ну, я и рассказал.

– А он?

– А он улыбнулся, утер бороду и говорит: «Передай тем, кто тебя сюда послал, что я тебя по своей доброй воле выпустил, а надо было тебя в кипятке сварить».

Ададуров помолчал, после сказал:

– Это славно! Это значит: и Щелкалов теперь наш. Ох, Богдашка, ох, ты доиграешься… Немного же тебе осталось! – Потом спросил: – А что Щелкалов еще говорил?

– Да он больше молчал.

– Он это может, – сказал Ададуров. – Ох, хитрый пес! Сам государь говаривал: «Ох, Андрюшка, отрублю я тебе голову! Ох, отрублю когда-нибудь! Да только где после другую такую сыскать?» И так и не отрубил. И только ему духовную доверил. А тот ее куда-то снес. Теперь никто толком не знает, кому государь царство отписал: то ли Митьке, то ли Федьке.

– И что теперь? – спросил Маркел.

– А то! – строго сказал Ададуров. – Чей теперь будет верх, того будет духовная. Ясно? Вот какая силища – этот Андрюшка Щелкалов. Это голова так голова! А Бельский кто? Государю сапоги подавал, портянки наворачивал. Это любой сумеет. Да и какой он Бельский, какой князь? Истинно Бельские – это действительно старинный род, Бельские – они Гедиминовичи. А это их тезка, да и не Бельский он, а Вельский из-под Вологды. Когда последний настоящий Бельский, боярин князь Иван Дмитриевич, помер, их род на нем пресекся, тому уже пятнадцать лет почти, тогда этот пес Богдашка сразу вскинулся и ну государя упрашивать, чтоб тот позволил ему писаться Бельским. И государь по доброте сердечной согласился. Вот и пошла путаница: Бельский – князь, Бельский – старинных кровей. Когда его родной дед коровам хвосты крутил и лаптем щи хлебал, вот какой он Гедиминович, и это всем известно. Бельский! Тьфу!

Тут Ададуров замолчал, посмотрел на Маркела и с удивлением спросил:

– А ты чего так посмурнел? Тебе что, Бельского жалко? Или ты мне не веришь?

– Да верю я, – сказал Маркел. – Но мне другого жалко. Ведь если он не Бельский, а Вельский, тогда при чем тут беличий хвост? И тогда лопарево пророчество неверное.

– Как это неверное? – удивился Ададуров. – Очень даже верное! Вельский – это он по старине, а по всем нынешним грамотам он Бельский. Поэтому беличий хвост про него. Борису Федоровичу расскажу, он очень обрадуется. И про Щелкалова тоже. Хорошие известия ты нынче принес, Маркел, голова у тебя на месте и руки тоже. Борис Федорович таких ловких и головастых, как ты, примечает и под себя гребет. Так что, как только наше дело начнет мало-помалу брать верх, он тебя не забудет, не бойся. Борис Федорович не из таких! А пока что, не теряя времени, иди-ка ты к Спирьке да уточни все у него, а после нам доложишь. Сразу! Срочно!

– А где вас в случае чего искать? – спросил Маркел.

– Мы тебя сами найдем, когда будет надо, – сказал Ададуров. – Был бы ты только жив. Иди!

Маркел развернулся и пошел, на ходу думая: хорошенькое пожеланьице! Был бы я только жив! Хотя, с другой стороны… Помогай, святой Никола, и перекрестился.

Время было еще не совсем позднее, кое-кого в переходах еще можно было встретить, поэтому Маркел, когда это ему было надо, спрашивал у них дорогу – и довольно быстро добрался до Спирькиной двери. Маркел постучал в нее тем же условным стуком, каким, как он помнил, стучал Параскин дядя, но Спирька не откликнулся. Тогда Маркел постучал еще раз, уже громче. Спирька опять не откликнулся.

– Спиридон Фомич, – строго сказал Маркел. – Дверь пожалей.

Но тот и тогда промолчал. Тогда Маркел налег на дверь и начал ее выдавливать. Дверь захрустела. Спирька не выдержал и подал голос:

– Погоди! Сейчас… Дай свет зажечь!

Маркел отвалился от двери. За дверью через щель забрезжил свет. Затем, было слышно, к двери прошлепал Спирька и открыл. Он был в колпаке и в длинной, похожей на бабью рубахе.

– А, это ты… – сказал Спирька. – Заходи.

Маркел зашел. Спирька запер за ним дверь. Маркел сел к столу, а Спирька к себе на лавку, для вида широко зевнул, после чего спросил тоже с зевотой:

– Как служба?

– Твоими молитвами.

– Ага, ага, – сказал Спирька, чтобы хоть что-нибудь сказать.

Маркел молчал. Тогда Спирька, хоть и не хотел того, спросил:

– Ну, как, нашлась она?

– Нет, не нашлась, – ответил Маркел. – А то бы зачем я пришел?!

– Ну, и не нашлась, – сказал Спирька, – так я теперь что? Где я ее найду? Ее же не здесь теряли. И не я.

– Это еще надо проверить, – вдруг сказал Маркел.

Спирька с опаской глянул на него, спросил:

– Ты что, опять хочешь сказать, что я эту шахмату взял? Или я ее здесь потерял? Так ищи!

Маркел усмехнулся, помолчал, после сказал:

– Ты, Спиридон, шути, да не зашучивайся. А то будешь шутить на дыбе.

– За что это?

– А вот хоть бы за то, что люди говорят, что это ты, подлый пес, государя сгубил.

– Как это?!

– Очень просто. Государь сел играть в шахматы, ему подали короб, он в него сунулся, искал, искал, где белый цесарь, а его там нет. Он за сердце схватился и помер. Теперь ясно? Не досмотрел ты цесаря, потерялся он у тебя, или украли его, или ты его кому-то отдал, я уже не знаю, для чего, но не было там, в царской комнате, белого цесаря, и оттого царь крепко разгневался, и его хватил удар. И теперь тебя надо на дыбу!

Тут Маркел даже привстал за столом. А Спирька побелел как снег, и сдавленно сказал:

– Маркел Иванович! Не виноват я… Вот как Господь Бог свят! – И он перекрестился.

– Я не Иванович, – сказал Маркел, – а я Петрович.

– Маркел Петрович, – сказал Спирька совсем не своим голосом. – Брешут люди! Завидуют мне, вот и брешут. Никому я цесаря не отдавал, и не крали его у меня. Может, какие пешники где затерялись, может, какие ладьи завалились, я спорить не буду, грешен, а вот белый цесарь был на месте, я это точно знаю, и вот еще один на этом крест! – И Спирька опять перекрестился – истово.

Маркел помолчал, подумал, а потом спросил:

– А почему ты именно про цесаря такой уверенный?

– Потому что с ним было много возни, – сказал Спирька. – Его один раз понесли переделывать, после второй, вот я его и запомнил.

– Какой он был из себя? – спросил Маркел.

– Обыкновенный, – сказал Спирька. – Такой же, как и черный. А потом ему приделали перо. А после пипочку.

– Какую еще пипочку?

– Шут ее знает. На шапку. Пипочка как пипочка, блестящая. Из камушка какого-то.

– Острая?

– Не пробовал, – ответил Спирька. – Ее сразу в короб положили.

– А дальше?

– Дальше ничего. И лежала она там почти всю зиму, никто ее не брал ни разу.

– Чего так?

– А не хотелось государю играть в шахматы. Он же осенью, когда в последний раз играл, крепко разгневался! Родька тогда выиграл, вот государь и взвился. Вскочил, сбросил шахматы на пол и ну их топтать! И все перетоптал. Бельский пришел, говорит: «Надо точить новые». И пошли к точильщику, на английское подворье, я же вчера говорил, к Жонкину. И Жонкин выточил. Принесли сюда, Бельский глянул, говорит: «Чего это цесарь с пером, он, что ли, баба? Васька, отнеси, пусть переделает». И Васька понес.