Царское дело - Булыга Сергей Алексеевич. Страница 50

– Какой Васька? – сразу же спросил Маркел. – Васька Шкандыбин, что ли?

– Может, и Шкандыбин, – нехотя ответил Спирька. – Я не знаю. При нем всегда ходит. Мордатый такой. И вот Бельский ему велел, этот Шкандыбин взял цесаря, увязал в платок, ушел и, может, уже через час, приносит обратно. Уже с пипочкой. Я говорю: «Какой ты скорый!» А он: «Не твое дело». И я цесаря отнес в чулан, положил в короб, а короб в сундук, сундук на ключ, ключ на кольцо, кольцо на пояс – и ни одна живая душа у меня про него до самого Кириллова дня не спрашивала. А в Кириллов день приходят, говорят: «Дай шахматы! Государь велел!»

– И ты им дал?

– Нет, зачем? Взял и понес. Принес под комнату, вышел Бельский, забрал их у меня и ушел обратно. Потом слышу крик. Я сразу побежал. Прибегаю, а это уже все, крики, гомон, государь лежит, рядом доска валяется, а вокруг шахматы. Я кинулся их подбирать, а мне: «Куда ты, пес? Пособи государя поднять!» И дальше было уже не до шахмат. А после собрал я их, ссыпал в короб, винюсь, не считал и унес. А после уже ты пришел и говоришь: «Давай считать!» Вот и вся моя история.

И Спирька замолчал. Маркел подумал: а ведь он правду говорит и в самом деле больше ничего не знает. А цесаря, подумал Маркел сразу же, они во второй раз к Жонкинсону не понесли, а переделали здесь, сами, поэтому так быстро обернулись. Ладно! И Маркел спросил:

– Ну а другие что у вас об этом говорят? О царской смерти.

Спирька вздохнул и ответил:

– Стараются помалкивать.

– Это хорошо, – сказал Маркел. – А все-таки? Вот что Родька говорит?

– Родька пьет без просыпу, – ответил Спирька. – Да и что Родька? Его позвали, он пришел. Ему налили, он опохмелился. Руки сразу трястись перестали. И тут подали шахматы. Но он только стал за них браться… А государь уже того! И еще Бельский Родьке сразу в морду, в морду!

– За что?

– Чтобы не скалился.

– Когда он скалился?

– Да он такой всегда. Он, может, таким родился – сразу скалился. И государь же тогда, осенью, когда Родьке проиграл, чего вскочил? Оттого, что Родька скалился. Государь аж почернел! И потоптал все шахматы и после всю зиму не играл. Он и по сей день бы не играл и был бы жив и здоров. Но тут вдруг приходит к нему один боярин и говорит…

– Какой боярин?

– После скажу. А ты пока слушай. И вот приходит к нему один боярин и говорит: «Надежа-государь, а знаешь что?» Государь: «Что?» Боярин: «Родька ходит по хоромам с важной рожей, скалится, что он у государя выиграл, что он государя головастей». Царь: «Так и говорит?» Боярин: «Нет, не говорит, а только вид напускает». Государь помолчал, помолчал, а после грозно говорит: «А ну принесите шахматы! И Родьку приведите!» А что дальше было, ты знаешь.

– Да, – задумчиво сказал Маркел. После спросил: – А почему ты вчера ничего такого не рассказывал?

– Думал, что это не важно. Да и Родьку боялся подставить.

– А так себя подставил, – строго сказал Маркел. И вдруг спросил: – А боярин – это Бельский?

– Бельский, Бельский! – поспешно закивал Спирька, но тут же спохватился, замолчал и даже прикрыл рукой рот.

– Поздно, – сказал Маркел насмешливо. Встал и прибавил: – Пойду.

– Куда? – испуганно спросил Спирька.

– Не к боярину, не бойся. К Родьке пойду. Может, он себя оговорит, и тогда тебе будет спасение. Ну, или хотя бы поблажка.

– Да я при чем? – опять начал Спирька. – Я…

– Ты, – перебил его Маркел, – отравленную шахмату всю зиму у себя в чулане прятал! А после принес государю. Сам же говорил, что сам принес и из рук в руки – Бельскому.

– Так Бельский же…

– Ты с Бельским себя не ровняй. Бельский откупится. А ты чем будешь откупаться? Своей смоленской деревенькой?

Спирька опустил голову, плечи его поникли. Маркел сказал:

– Ладно. Может, еще что придумаем. А пока скажи, где искать Родьку.

Спирька встрепенулся, поднял голову и стал показывать:

– Сюда прямо пойдешь, после налево, возле рундука опять налево, к лестнице, и там дверь, на метлу закрытая. Это его дверь. Да здесь совсем близко!

– Пойду, – сказал Маркел. – А ты не закрывайся. Может, я еще приду.

И вышел.

Маркел шел по переходу и совсем не торопился. А что, думал он, дело почти сделано, и Родька тут не при чем. Надо будет только поподробней спросить у него, как царь брался за цесаря, какое у него было лицо, и глаза тоже, и рот, и как его хватало, как он падал, и это все. Государя же убил не Родька – Бельский. А помогал ему Шкандыбин. Это он взял цесаря у Спирьки, вырвал перо, вставил вместо него отравленную пипочку, царь об нее укололся и помер. Но Шкандыбина теперь не допросить, Шкандыбина Бельский отправил Бог знает куда, чтобы его только не нашли. И тогда остается сам Бельский. Вот бы кого на дыбу! И с пристрастием спросить: Богдашка, что ты вместо перышка подсунул, каким ядом смазывал и где ты его брал? Молчишь? А вот кнута тебе! И дальше отвечай: зачем цесаря велел спалить? Что, хотел, чтобы следов не осталось? А они остались! Вот цесарь, смотри! А вот то место, где ты свои яды хранишь…

А кстати, подумал Маркел, и в самом деле, где оно, то место? Вот куда надо идти! Вот что надо искать! Подумав так, Маркел остановился, осмотрелся и увидел, что он стоит как раз напротив рундука, а по другую его сторону стоят жильцы с серебряными бердышами. Опять его на Ададурова несет, подумал про себя Маркел. И вдруг его окликнули:

– Маркел!

Он обернулся и увидел стоящую возле стены Параску. Лицо у нее было грустное-прегрустное, а веки красные. Сердце у Маркела екнуло, беда, подумал он и подступил к Параске. Она сразу взяла его под локоть и отвела от света в угол.

– Что случилось? – шепотом спросил Маркел.

– Ой, Маркелка, – так же шепотом ответила Параска и уткнулась лицом ему в грудь.

Маркел осторожно ее обнял. Параска оттолкнула его руку. Маркел больше не решался ее обнимать, и так они стояли, прижавшись один к другому, и не шевелились. От рундука были слышны приглушенные голоса. Там как будто бы про них забыли и говорили уже о своем, но Маркел чуял, что они прислушиваются. Параска это тоже, наверное, чуяла, поэтому она взяла Маркела за рукав и потянула дальше в темноту. Там, почти уже в полной темноте, Параска села на лавку, Маркел сел рядом. Параска сидела смирно, смотрела прямо перед собой и быстро-быстро дышала. Маркел терпеливо ждал. Наконец Параска шепотом спросила:

– Савву помнишь?

– Истопника того? – спросил Маркел. – Да, помню. А что?

– Так он повесился!

Сказав это, Параска всхлипнула. Ого, мрачно подумал Маркел, повесили его, конечно, а не он сам повесился. За то, что знал про шахмату. Или за то, что мне ее отдал, подумал дальше Маркел, но тут же передумал: нет, если б знали про меня, так бы меня повесили, а не его. А так Савва промолчал, не выдал, и повесили его. Подумав так, Маркел перекрестился. Параска, всхлипнув, продолжала:

– Утром такой веселый был. Дядя говорил: винца хлебнули. А после пришел к нему, а он уже в петле.

– А в горнице все перерыто, – прибавил Маркел.

– И правда! – сказала Параска. И чуть слышно спросила: – Ты откуда знаешь? – И уже совсем шепотом: – Ты там, что ли, был?

– Если б был, – сказал Маркел, – так бы уже висел с ним рядом.

Параска молчала. После вдруг схватила его руку, сжала в своей и сказала:

– Страшно мне, Маркелка, ох, как страшно!

– Тебе-то что? – спросил Маркел.

– Как это мне что?! – шепотом воскликнула Параска. – Я Степана встретила. Ну, того сотника, белохребетного. И стала его спрашивать. А он как-то странно усмехнулся и отвечает: «А чего ты у меня спрашиваешь, ты лучше у Маркела спроси, Маркел знает!»

– Про Савву, что ли?

– Про какого Савву? – сердито зашептала Параска. – Про Савву я по дороге узнала. Когда дядю Тимофея встретила. А у Степана я про свою Нюську спрашивала.

– А что про Нюську?

– Как что? Пропала она, вот что!

– Как пропала?