Наука умирать - Рынкевич Владимир Петрович. Страница 80

   — Среди офицеров идут разговоры... — начал было Тимановский, но Марков его перебил:

   — Не надо о разговорах среди наших офицеров, Николай Степанович. Мы сумеем убедить их в правильности принятых решений.

   — Теперь о дальнейших боевых задачах, — вздохом облегчения прозвучали слова Романовского. — Объявляем, что идём на север, в направлении станицы Старо-Величковской, но затем круто поворачиваем на восток с целью пересечь железную дорогу. В авангарде 1-й Офицерский полк 1-й бригады...

Покидая штаб, Марков получил экземпляр приказа.

Ǥ 1

Неприятельским снарядом, попавшим в штаб армии, в7ч30м31 сего марта [49] убит генерал Корнилов.

Пал смертью храбрых человек, любивший Россию больше себя и не могший перенести её позора.

Все дела покойного свидетельствуют, с какой непоколебимой настойчивостью, энергией и верой в успех дела отдался он на служение Родине.

Бегство из неприятельского плена, августовское выступление, Быхов и выход из него, вступление в ряды Добровольческой армии и славное командование ею известны всем нам.

Велика потеря наша, но пусть не смутятся тревогой наши сердца и пусть не ослабнет воля к дальнейшей борьбе. Каждому продолжать исполнение своего долга, помятуя, что все мы несём свою лепту на алтарь Отечества.

Вечная память Лавру Георгиевичу Корнилову — нашему незабвенному вождю и лучшему гражданину Родины. Мир праху его!

§ 2

В командование армией вступить генералу Деникину.

Генерал от инфантерии М. В. Алексеев».

Возвращаясь в бригаду, Марков сказал помощнику:

   — Объявишь приказ, Степаныч. Я не могу.

   — Но, Сергей Леонидыч, офицеры должны знать твоё отношение к новому командующему. Если не увидят тебя, не услышат твоих слов, то могут... Даже боюсь предположить, что они могут сделать.

   — Хорошо. Пусть Боровский строит полк в походную колонну — я подъеду и что-нибудь скажу.

Роты растянулись в колонну по дороге и ожидали команды на марш. Марков подъехал к 1-й роте и сказал громко, стараясь придать голосу убедительность и спокойствие:

   — Господа! Командование армией принял генерал Деникин. Беспокоиться за судьбу армии не приходится. Этому человеку я верю больше, чем самому себе.

Хлестнул лошадь я поскакал вперёд, в ночь, к новым боям. К смерти. Такие, как он, не годны для жизни.

Жизнь вечная неизменно равнодушна к бесконечному множеству своих проявлений, мгновенно забывая о проходящем. У самой опушки хвойной рощи заставил остановиться неожиданный, успокаивающим теплом проникающий в душу запах только что испечённого хлеба. Под охраной сержанта возле дороги, на брезенте, сложены штабелем булки кубанского пшеничного.

   — Для кого хлеб? — спросил генерал.

   — Для кавалерии генерала Эрдели, ваше превосходительство. Они три дня не получали. Теперь вот в арьергарде пойдут.

   — Отломи-ка мне горбушечку, сержант...

   — Сергей Леонидович, — прозвучал знакомый голос. — Присоединяйтесь.

На валу, окружающем ферму по опушке, сидел генерал Богаевский с адъютантом. Они тоже ели свежий хлеб. Марков присел рядом. Хлебный дух жизни повернул мир другой стороной, почти исчезли тени погибшего командующего и связанных с ним ненужных воспоминаний, и оказалось, что в ночной роще холодно.

   — Ваши уже подходят, — сказал Богаевский. — А я ещё здесь покурю.

   — Хорошо вам в шинели, а я в своей куртке мёрзну.

   — Найдём для вас шинель, Сергей Леонидович. Новенькую, генеральскую.

   — Спасибо, но стоит ли? Лето скоро.

   — Где-то мы будем летом? Вместе ли? Может быть, сейчас придётся в разные стороны разойтись, чтобы оторваться от красных. Вот и ваши.

Дружный топот сотен ног по сухой дороге, тёмная колышущаяся колонна с проблесками офицерских погон ц пуговиц. У некоторых на фуражках ещё остались белые ленты.

Савелов мог вернуться в полк — это опять война, и следующий снаряд уже не пощадит; мог идти с теми, перешедшими грань, бросившими винтовки и бредущими куда-то с пустыми лицами и потухшими глазами. Думал, сомневался, приходил в лазарет к Гулю, советовался с ним, но вечером 13 апреля выбора не стало: нет Корнилова — нет армии.

Пришёл в церковную сторожку, когда там грузились. К подводам тянулись на костылях, забинтованные, некоторых тащили на носилках. «Господа! — кричал обозный офицер. — Сначала только тех, кто может передвигаться. Только легко раненных. За тяжёлыми сейчас же вернёмся. Выгрузим легкораненых на артиллерийские повозки, кого и на передки посадим, и вернёмся за тяжелоранеными. Господа! Барышни сёстры! Несите обратно носилки. Тяжелораненых потом!..»

Выздоравливающий Гуль уже сидел на подводе. С ним рядом сидели и лежали ещё четверо. «У вас мало на подводе! — кричал офицер. — По семь человек приказано!..» Гуль отмахнулся и поднял воротник шинели.

   — Что с вами, Роман? — спросил Савёлов. — Рана открылась?

   — Не могу смотреть на это, — и продолжал шёпотом. — Тяжелораненых бросают. Нарочно лгут про артиллерийские повозки, чтобы успокоить раненых. Оставляют с ними красных заложников, доктора и сестёр. Вряд ли большевики кого-нибудь пощадят. Их-то не щадим.

Савёлов вошёл в опустевшую сторожку. Кажется, что опустела, — слышны стоны, кто-то ворочается на соломе... В слабом свете маленькой копящей лампы увидел лежащего навзничь в углу с бледным лицом, с невидящими глазами. Спросил тихо:

   — Кто здесь? Сестра?

   — Нет. Я контужен. Все уехали... бросили... На расправу бросили...

   — За вами приедут. Посадят лёгких на артиллерию...

   — Врёшь. Не приедут. Застрели меня...

Прапорщик выбежал из сторожки. Подвода с Гулем ещё не уехала. Теперь на ней было уже семеро, и Роман прилёг, чтобы занять место. Рядом с ним — капитан с перевязанной головой, говорит вполголоса:

   — 300 раненых решили бросить большевикам на расправу. Нет, при Корнилове этого никогда бы не сделали. Он бы не допустил.

   — А вы, Савёлов, что решили?

   — Уйду! В горы, в степи, в болота, к чёрту!.. Только из этого ада, где надо или убивать, или умирать.

   — В России такого места нет, — сказал капитан.

Армия шла всю ночь с 13 на 14 апреля. К утру колонны расстроились, превратились в маленькие толпы, растянувшиеся по дороге, роты перемешались. Где-то далеко справа шёл бой — конная бригада прикрывала отступление. На доносившиеся привычные звуки не обращали внимания. Утром небольшой привал, и снова вперёд. Несколько конных разъездов охраняли колонну. Марков ехал впереди 1-й роты Офицерского полка, мрачно задумавшись. И день, кажется, обещал быть таким же мрачным, сырым и задумчивым. Вдруг впереди — хлёсткие ружейные залпы, и посыльный от разъезда мчится навстречу.

   — Ваше превосходительство, в станице красные. До батальона!

Марков словно очнулся:

   — А у нас полк, трою мать!.. Даже бригада! Генерал Боровский! К бою! По две роты в цепь. Я впереди!

Для того он и генерал Марков, чтобы вести людей в бой, на смерть. Это и есть его жизнь. И его смерть.

Станица в небольшой лощине за перекрёстком дорог. Огороды, хаты, плетни охвачены зеленоватыми вспышками выстрелов.

Пули над годовой, и выбивают струйки земли из-под ног..

Атаковали настолько неожиданно, что красногвардейцы в панике, не разобравшись, откуда их атакуют, бежали назад, не в свой тыл за станицу, а куда-то в сторону. Черкесы-кавалеристы, следовавшие за Офицерским полком, врубились в бегущих, те толпой бросились обратно, на штыки офицерских рот.

Для марковцев — привычная победа. Привычная расправа над пленными. Мушкаев участвовал — они же хотели убить его. Загнали пленных на околицу, к большой канаве, и по обыкновению били из винтовок почти в упор. Уставший после ночного марша, ещё не отошёл Мушкаев от екатеринодарской бойни и спокойно целился и стрелял в серые шинели, в скованные страхом, уже почти умершие лица. Выбросил затвором последнюю гильзу, взял винтовку на ремень, пошёл, не оглядываясь на распростёртые окровавленные тела. Офицеры шли рядом, говорили о Маркове, о несправедливости — он должен был принять командование армией. Мушкаев соглашался, но чувствовал несообразность вокруг — чего-то не хватало. Вернее — кого-то.