Мираж - Рынкевич Владимир Петрович. Страница 11

В Петроград прибыли 20 тысяч кронштадтских моряков, и начались погромы и расстрелы!

Преображенский и Семёновский полки остаются верными правительству и защищают порядок.

Вождь большевиков Ленин переброшен немцами в Россию для шпионажа в пользу Германии, для свержения правительства и развала армии! Деньги и инструкции он получает через германское посольство в Стокгольме. Посредниками служат некие авантюристы: Ганецкий, Парвус и г-жа Суменсон. Военной цензурой установлен непрерывный обмен телеграммами денежного и политического характера между германскими агентами и большевистскими лидерами...

Говорили за обедом и о фронтовых делах.

Помощник комиссара Временного правительства Шкловский 3 июля под деревней Лодзяны первым поднялся из окопов и повёл в атаку 638-й пехотный Ольгинский полк и, получив тяжёлое ранение, остался на поле боя и предотвратил отступление полка.

Командир Петровской бригады генерал Май-Маевский [14] лично руководил боем Семёновского полка, первым вышел из окопов и повёл солдат в атаку! Один из офицеров прокомментировал сообщение пошлой шуткой: «Тяжело ему было с таким животом». Кутепов резко одёрнул: «Стыдно смеяться над героем!»

   — Семёновцы в деле — скоро и нам, — сказал кто-то, почувствовавший за десятки вёрст железный лязг 8-го гренадерского Императора Александра 1-го Баварского полка, обратившего в бегство русских солдат, мечтавших о скором мире без аннексий и контрибуций.

Вскоре мотоциклист с конвоем всадников привёз из Тарнополя директиву, адресованную полкам Гвардии Преображенскому и Семёновскому и подписанную Брусиловым: «Сегодня утром противник прорвал фронт к северо-западу от Тарнополя в районе Зборова и двигается в направлении Езерно. Попытки ликвидировать прорыв войсковыми частями фронта не привели ни к чему. Верховный главнокомандующий приказал для ликвидации прорыва направить из резерва фронта Петровскую бригаду; Верховный главнокомандующий надеется, что Петровская бригада вновь покроет себя славой и увенчает свои седые знамёна новыми победными лаврами».

Кутепов собрал офицеров, объявил боевой приказ и сказал:

   — Мы идём не только для того, чтобы остановить немцев, но и для того, чтобы ликвидировать бунт немецких приспешников в Петрограде. Наша победа на фронте спасёт и армию и Россию.

Приказы на марш Кутепов отдавал, словно повторяя заученное стихотворение, давно рвавшееся из сердца. Боевая тревога! Идти налегке без ранцев, только с подсумками! Боеприпасы, кухню, медицинскую часть направить немедленно следом. Впереди Государева рота!..

Давно так не называли 1-ю роту, но никто не возразил.

Обходя строй, Кутепов останавливался возле некоторых офицеров и солдат, обменивался несколькими словами. Дымникову сказал:

   — Теперь поняли, поручик, с кем мы на Литейном сражались? С немецкими шпионами. Остановим их хозяев — остановим и бунт.

   — Так точно, господин полковник! — браво ответил поручик.

Дымников дремал с открытыми глазами — настолько истомили ночи любви, что окружающий мир отступил куда-то вдаль и оставался в виде неясных цветных пятен и шума, похожего на лёгкий морской прибой. Окунуться в это прохладное море и уснуть или даже умереть. Может быть, любовь дана человеку для того, чтобы легко умереть?

В первой шеренге Кутепов узнал старого преображенца Борисова. Рядом — тот сажный Заботин, член полкового комитета. На «ты» обращаться показалось неудобным, на «вы» — противно. Спросил по-командирски:

   — Побьём немца, солдаты?

   — Так точно, — вразброд проговорили изнывавшие от жары и Борисов, и Заботин, и другие.

Заботин в форменной гимнастёрке, со скаткой через плечо, с подсумком на солдатском ремне похож на всех других солдат. Невыразительное простонародное лицо, неподвижные пустые глаза.

   — А в Питере немецкие шпионы бунтуют — друзья нашего Заботила.

Водянистые, серовато-синие глаза солдата наполнились неким смыслом, какой-то игровой хитростью:

   — Так я же не большевик, господин полковник. Я эсер, как наш господин военный министр.

   — Немцев будем бить? — спросил опять Кутепов.

   — В бою-то как же иначе, — не по-военному ответил Заботин.

   — Помогать надо молодому солдату, Борисов, — нахмурившись сказал Кутепов.

   — Так точно, господин поручик.

Кутепов прошёл дальше, а Борисов шепнул Заботину:

   — Выходит, Алёха, ты, как наш министр?

   — «Как», да не так.

Полковник произнёс короткую речь и остался ею недоволен. Сказать бы, что главный враг — в тылу, что большевиков, дезертиров и агитаторов надо расстреливать, что, остановив немцев, начнём бороться с предателями в страте, но приходилось говорить общие слова о том, что Россия в опасности и нельзя прощать предательства. О каких предателях говорится, промолчал.

Предусмотрел полковник все варианты марша, не мог предвидеть только проливного дождя, всю ночь заливавшего походную колонну. Ему-то дождь не мешал: он жил полной жизнью, выполнял то, для чего родился на свет, продолжал начатое великим императором дело, под его, Кутепова, командованием Преображенский полк остановит врага.

На рассвете промокшие, уставшие солдаты подходили к населённому пункту Мшаны, где они должны были занять позиции. От дождя дороги так развезло, что лошади утопали в жидкой грязи чуть не по колено, солдатские сапоги хлебали холодную жижу.

Малевский-Малевич, ехавший чуть позади полковника, сделал предположение, что перед ними болото, и к деревне настелена гать, осторожно подсказывал, что неплохо бы закрепиться здесь и разведать местность. Может быть, лучше бы остановиться, не входя в деревню, но где бы тогда отдохнули солдаты после похода перед боем? И вообще никогда не надо мучить себя этими «если бы».

— Вам везде мерещится болото, капитан, — сказал Кутепов раздражённо. — Гать настелена на дороге на случай такой вот погоды. И незачем отсюда разведку высылать: там, за деревней, на высотках, пехота 176-й дивизии. Вперёд!

Промокшие, измученные переходом солдаты набились в избы и свалились, не дожидаясь кухни. Разведчики, проклиная погоду, матерясь, несколькими группами потянулись к немым выпуклостям высот, из-за которых дымились неугомонные тучи.

Кутепов и адъютант полка обходили избы, занятые солдатами. Хозяева испуганно кланялись, некоторые предлагали молоко и яйца, другие приговаривали: «Нэма ничого». Офицеры 2-го батальона заняли хорошую просторную избу, пили хозяйское молоко и подкреплялись своими запасами. Говорили, конечно, о политике — на двуколках из Тарнополя вместе с боеприпасами и санитарными принадлежностями привезли последние телеграммы и слухи. Большевистский мятеж подавлен. В Петроград вошли части, верные правительству. Участвовавшие в бунте полки разоружаются. Немецкие шпионы Ленин и Зиновьев скрываются, избегая ареста и суда. Говорят, что Корнилов будет назначен Командующим Юго-Западным фронтом.

Малевский-Малевич приветствовал поручика Дымникова, клевавшего носом над кружкой молока.

   — Лео! Я видел вас в городе с той же красоткой. Привезли с собой? Ещё Польша не сгинела [15]?

   — Какая Польша?

   — Что значит «какая Польша»? Ваша дама предпочитает красно-белые наряды. Это же цвета национального флага Речи Посполитой!

К отдалённому редкому громыханию артиллерии привыкли, но вдруг совсем близко расколола наступающий день пулемётная очередь, и винтовочные выстрелы пронзительно захлестали, захлопали, требуя, чтобы люди перестали пить молоко, спать, мечтать о счастье и бросились прятаться, убивать и умирать в мучениях.

Никакой 176-й дивизии впереди не было. Спасать пришлось не армию и Россию, а свой полк. Если отступать — сзади болото, через него узкая хилая гать, уходить по ней под огнём — верная гибель. Значит, кто-то должен стоять насмерть, прикрывая отход других. Кутепов сам повёл 1-й батальон навстречу немцам и оставался в цепи под огнём до конца. Он знал, что если смотреть в лицо врагу, его не убьют, верил: жизнь русского воина Кутепова нужна России.