Мираж - Рынкевич Владимир Петрович. Страница 9

Хорошее французское вино пили в комнатке Марыси при свечах. Белая скатерть, белые занавески на окнах, белое покрывало на кровати. Леонтий опытными руками ласкал почти уже не отбивающуюся девушку.

   — Руки без стыду, — говорила она. — Для чего туда лезешь? А то и я полезу.

   — Я тебя люблю, Марысенька. Я тебя кохаю. Ляжем спать, Марысенька. Поздно уже.

   — О-о, какой ты, Лео. Совсем без стыду.

Поднялась с дивана, оправила платье и причёску, сказала деловито:

   — И то правда, поздно.

Задула свечи и сняла платье.

   — Зачем погасила? Я хочу видеть твою красоту. Там, где любовь, стыда нет. Я и без свечей тебя увижу. Луна сегодня добрая.

Он сдвинул занавеску, и разгулявшийся лунный свет хлынул в комнату на голую Марысю, распускавшую волосы на ночь.

   — Ты прекраснее Венеры, — задыхаясь от желания, говорил Леонтий. — И волосы у тебя там из золотых нитей. Разреши поцелую...

   — О-о, какой ты нежный. А у тебя здесь что? А ты кохливый...

   — Память об австрийском осколочке. Ещё бы вершок — и я не мужчина.

   — О-о! Такой мужчина и не мужчина. Закрой занавеску. Я так не буду. Я луну боюсь.

Леонтий торопливо прошёл к окну и, задёргивая занавеску, увидел группу солдат, шагающих по улице в беспощадно ярком лунном свете. Человек пять. Преображенцы вперемешку с какими-то армейцами. Дымников услышал неясно бубнящие голоса, разобрал слова «без аннексий».

Таким образованным стал русский солдат. Ближе к окну шея Заботин. Он у них, наверное, главный: едва начал что-то говорить, как все замедлили шаг и повернулись к нему. Леонтий не слышал, но догадывался, о чём говорит солдат.

А тот объяснял:

   — Мы, эсеры, тоже за то, чтобы без аннексий и контрибуций. Чернов [9] из-за границы вернулся — теперь мы с головой, и вся власть будет наша, а кто солдатскую и рабочую кровь проливал, тот своею кровью ответит. Мы же знаем, что бородатенький творил в Питере на Литейном. А? Ребята? Чего же нам ждать? Что нам комитет? Мы сами — суд. Собирай своих, а я из Преображенского наших приведу…

1917. МАЙ

Вооружённый воин верхом на коне, княжеский дружинник, петровский солдат, офицер-гвардеец — он и есть главный человек в России. Вместе с Вещим Олегом создавал и оборонял Киевскую Русь, завоёвывал земли до Тихого океана, обустраивал Российскую империю, покорял Крым, побеждал Наполеона. И он, полковник Кутепов, в 35 лет ставший командиром лучшего полка Русской армии, такой же воин, как те, прежние. Его черёд защищать великую страну.

С рекогносцировки полковник возвращался исполненный надежд на восстановление порядка, на будущие победы. Скоро предстоит передислокация на новые позиции к Тарнополю — на правый фланг готовящегося наступления. Знают, куда ставить гвардию — там немецкие полки.

После такой конной прогулки хорошо с толком пообедать, но навстречу мчался галопом офицер, тревожно согнувшийся, нервно орудующий нагайкой. Остановил разгорячённую лошадь, та злобно кусала удила, брызгая пеной, неспокойно переступала, взрывая копытами пыльную дорогу, словно затаптывала обманчивое спокойствие, появившееся у Кутепова.

   — Господин полковник! Армейцы собрали митинг против войны. Бунтуют, ищут вас.

   — А наш полк?

   — Некоторые солдаты тоже там. Офицеры не участвуют.

   — Не участвуют? — возмутился Кутепов. — Должны участвовать — разгонять бунтовщиков.

   — Может быть, вам переждать, Александр Павлович? — предложил Малевский-Малевич. — Или к семёновцам?

   — Ждать, когда погубят армию и Россию? Вперёд! За мной!

И Кутепов погнал лошадь с места в галоп и даже в карьер.

Митинг бушевал возле корчмы, где, наверное, многие успели напиться. Армейские солдаты были с винтовками — комитет выдал для бунта, заготовил, видно, даже грамотные плакаты, поднятые над гудящей толпой: «За мир без аннексий и контрибуций», «Да здравствует Совет рабочих и солдатских депутатов!»

   — Царя прогнали, а нам легче не стало!.. — кричал с крыльца рослый солдат с красной лентой на серой папахе. — Генералы и офицерьё гонят в наступление! Кровью нашей хотят упиться! Свои богатства уберечь! Не пойдём, товарищи, в наступление! Не станем умирать за буржуев! За офицерьё, которое нас расстреливало в Питере в феврале. Пора их порешить нашим народным судом! Братья солдаты! Товарищи!..

Повернуться и ускакать? Будут стрелять в спину, как в Манчжурии. Нет! Только вперёд! И на стену, и на скалу.

   — За мной! — скомандовал Кутепов и врезался в толпу, одним прыжком соскочив с лошади. Он шагал, расталкивая солдат, держась за рукоять шашки.

Растерявшиеся солдаты расступались. Оратор увидел полковника и закричал:

   — Вот он, Кутепов! Это он расстреливал рабочих и солдат! Бейте его!

   — Бейте кровопийцу! — закричали в толпе. — На штыки Кутепова!

Самые решительные уже пробирались к нему.

   — Преображенцы, ко мне! — закричал полковник. — Преображенцы! Не выдавайте своего командира.

И преображенцы не выдали: человек 20 быстро окружили Кутепова, оттесняя злобствующих, приговаривая: «Не дело это, ребята... Не совершайте убийства... Не совершайте грех...»

Вечером, выслушивая доклад адъютанта о подготовке полка к походу, Кутепов был мрачен и странно безразличен. Капитан осторожно пытался как-то его расшевелить:

   — С нашими солдатами мы можем спокойно идти в наступление, — говорил он. — Сегодня они показали свою верность присяге и вам, Александр Павлович.

Полковник скептически взглянул на капитана и не стал продолжать разговор о верных солдатах.

   — К утру приготовьте приказ о походе, — сказал он.

Адъютант уже подходил к двери, когда Кутепов остановил его вопросом:

   — Что вы думаете о будущем наступлении, капитан?

   — Я уверен в успехе, — ответил капитан не совсем твёрдо.

   — Мой полк выполнит приказ, а эти, — он презрительно покачал головой, — эти побегут и побросают винтовки. И хорошо, если побросают, а то ещё и офицеров своих перебьют.

1917. ИЮНЬ

Жарким утром Кутепов с небольшой свитой объезжал центральные улицы Тарнополя. На белой стене городской управы, между рядами маленьких старинных окон увидел плакат — красным по лоснящемуся чёрному: «Тыл победил самодержавие, фронт победит Германию».

   — Согласны с лозунгом Брусилова [10], поручик? — спросил он, повернувшись к сопровождающему.

   — Так точно, господин полковник, — ответил тот. — Наступление началось удачно.

   — Удачно, Фёдора Ивановна. Чуть не половина полков отказались идти в бой. Удачное начало — заслуга Корнилова. И то, что мы с вами здесь, а не на передовой, тоже его решение. Но он оставил нас в резерве не для того, чтобы мы яблоки ели, а чтобы спасти фронт, когда армия побежит от немцев. «Армия свободной России», как её называет господин военный министр. Слышали его пламенные речи?

У ворот городского рынка спешились, бросили поводья ординарцам, небольшой группой вошли в раскрытые ворота, в шум и гвалт оживлённой толпы. Кутепов, конечно, впереди: не позволял ни ехать, ни идти рядом с ним — почти все окружающие оказывались выше ростом. Перед офицерами расступались, зелёные солдатские гимнастёрки разбегались по углам — не привыкли ещё к свободе. Навстречу выбежал унтер-офицер, за ним четверо солдат с винтовками. Солдаты дисциплинированно вытянулись, унтер подошёл по-уставному, отдал честь и доложил, что несёт патрульную службу и никаких происшествий не произошло.

Из толпы любопытных выдвинулся офицер. Кутепов узнал поручика Дымникова, подозвал, спросил:

   — Отдыхаете, поручик?

   — И отдыхаю, и патрули проверяю, господин полковник.