Мемуары сорокалетнего - Есин Сергей Николаевич. Страница 40

— По-моему, ты вступаешь в область, где твоя компетенция незначительна.

— Мне двадцать лет. И мать — моя мать.

— Ты мне звонишь, чтобы поздравить меня?

— Прости, папа.

А познакомить ему, Алексею Макаровичу, брата и сестру, своих детей, удалось только через пятнадцать лет. До смерти матери, Ангелины, сын не заходил к нему в дом, да и он-то сам по-настоящему узнал сына только тогда и удивился, какой, оказывается, вырос у него добрый, порядочный и милый сын. В тот год, в сентябре Алексею Макаровичу исполнилось шестьдесят пять, и, когда он пригласил сына на день рождения, тот неожиданно пришел. Даже тост сказал, по-доброму сказал, без намеков, напомнил, что они, фронтовики, в военные годы на всю оставшуюся жизнь получили прощение за будущие грехи. И с Екатериной Борисовной был обходителен, вежлив, та сразу в особую книжечку, где были занесены у нее нужные люди, записала его телефон и своих подруг и их мужей направляла на консультацию к нему, а сын никогда не отказывал посмотреть больного человека, послушать, устроить в хорошую клинику. Да и с Наташей был добр, поболтал о каких-то пластиках.

Алексей Макарович, провожая его, в прихожей спросил:

— Ну, как тебе сестренка?

— Миленькая, обаятельная и славная., щучка» — Но тут же опомнился: — Не в тебя. Но ведь родня. Придется любить.

И ведь любит, на свадьбу Наташке с Гришей подарил кухонный гарнитур. После свадьбы, когда приходит, всегда с цветами. Два букета — Екатерине Борисовне и Наташе. Гришу всегда выслушает: и про его интриги в лаборатории, и про планы на жизнь. А Наташу, кажется, просто любит. Когда жена у сына уезжает, то, если появляются билеты на кинофестиваль или просто в театр, всегда позвонит, пригласит. Да и как ее, кровинушку, не любить. Тоненькая, травиночка, а глазки чистые, голубые, наивные. Вот и сейчас стоит, знает он, Алексей Макарович, в дверях, глядит на отца сочувственно, жалко ей его. Так зачем же он ее, Наташку, Екатерину Борисовну и даже Гришу мучает, может быть, сам он, Алексей Макарович, от старости стал испорченным, всех в чем-то подозревает, видит нечистые душевные движения, а люди к нему простосердечно, искренне? Стоит сейчас в дверях Наташка, а за спиной у нее шебутной балбес Гриша, переживает, заговорить не может.

— Что тебе, Наташа?

— Папочка, — затараторила Наташа, как в детстве, чуть капризничая и притворно смущаясь, — папочка, ты не заболел? Нет, у нас папик здоровенький, бодрый, сильный. Папик не заболел. А может, папочка рассердился на нас с Гришей? Ну что же поделаешь, если мы оба с Гришей работаем, а строиться все равно пора.

— А как все строятся?

— Мы же спрашивали: брать нам садовый участок или не брать? Ну, папочка, скажи. — Здесь по морзянке ее шагов Алексей Макарович понимает, что Наташка подбежала к его диванчику. Потом два коротких по полу удара, будто поставили два мешка с мукою — это передвинулся Гриша на два шага. — Ну, папочка, скажи. — И сразу же Алексей Макарович почувствовал, как своей мордочкой, нагнувшись, она трется о его колючий подбородок. — Скажи, папочка, ты ведь не на нас с Гришей сердишься, не на мамочку? Ну, ты съездишь за цементом, когда выздоровеешь? Ты, правда, не заболел?

И тут в сознании у Алексея Макаровича снова, как давеча, встал сын, его с ним разговор на дне рождения и короткое, как печать на бланке, словечко, которое бросил сынок: «щучка». А может, сын был и не совсем не прав? Вот уже два раза вспоминает его слова. Господи, подумалось Алексею Макаровичу, хоть бы и вправду заболеть. Но ведь здоров он, здоров, и решение, которое вызрело ночью, возникло не из-за упадка сил и старческого эгоизма. Виноват во всем только он, он сам, Алексей Макарович.

— Не волнуйся, Наташа, я не заболел. Я просто устал. Отдохну пару дней и все сделаю.

— Слава богу!

Это Гриша наконец-то что-то вымолвил.

— Ну, тогда я пойду, папочка, — защебетал Наташин голосок. — Отдыхай, выздоравливай.

В квартире снова стало тихо. Молодежь ушла на работу. Еще пару раз звякнет кастрюльками на кухне Екатерина Борисовна, и ей тоже пора идти. Она тоже обязательно заглянет, придет проститься. Наконец раздались ее шаги.

— Ты не спишь, Алексей?

— Нет, не сплю.

Голос Екатерины Борисовны звучал как всегда. Спокойно, размеренно, но привычное ухо уловило все же скрытую тревогу. И волна жалости накатилась на Алексея Макаровича. Я здесь фокусничаю, а она, наверное, страдает, волнуется за меня. Разве не любила она меня? Разве не любил и не люблю я ее до сих пор? Разве не оставил после фронта ради нее свою прежнюю семью? Что же сердце мое разрывается между двумя женщинами! Одна уже навсегда ушла, она понимала бы меня лучше, молодость я разделил с нею, но теперь ее уже нет, и она навсегда останется для меня лучшей. Так почему же из-за этого должна страдать Екатерина Борисовна? Разве не выходила она его после фронта? Разве не внушила, что только она, ее энергия, молодость способны его вынянчить? Бедненькая! Она еще совсем молодая, еще даже не выработала себе пенсию, а вот связала свою жизнь с немолодым человеком. Да, сердце у него, у Алексея, молодое, да, руки сильные, крепкие, но ведь седой совсем, морщинистый, глаза плохо видят. Катенька! Но снова то, прежнее, себялюбивое и упорное чувство поднялось в душе. Ведь нельзя же всю собственную жизнь бросать под ноги жизни чужой в знак благодарности. Разве не молода у него душа? Разве не чувствует он, как в молодости, запаха цветов, утреннего припека солнца и пения вечерних птиц? Так почему жизнь его должна быть сведена к кухне и магазину? Почему даже выпить пива с ровесниками  — да и что они нынче выпьют, по кружке, да заедят лещиком, по перышку, — покалякать о былых годах — и этого удовольствия он себя лишил? Существует за стенами его квартиры, за маршрутом ближайшей булочной, соседней прачечной, фирменного магазина «Сыр», обувной мастерской и сберкассы, где он платит за свет и квартиру, другой, разнообразный и интересный мир, который он, Алексей Макарович, отверг в своих домашних хлопотах, забыл. Его давнишний командир, генерал Стремнов, до сих пор ездит на встречи с молодыми солдатами, к старшеклассникам в школы, пишет воспоминания, ввязывается помогать кому-то с жильем, а значит, встречается о людьми, живет не только своей, но и их жизнью! И счастлив. А я? Зажали меня, как кусок железа в тиски. Почему? Ладно, ладно, не расходись, думает про себя Алексей Макарович, не пугай женщину.

И, подобрев, отмякнув сердцем, Алексей Макарович впервые за это утро повернулся от стенки и взглянул на жену.

— Не сплю я, Катенька. Ты не волнуйся, иди на работу, я еще немножко полежу. Не волнуйся.

Сказал и слабо улыбнулся жене. Поверила ли?

Ну вот, наконец-то в квартире и пусто. Пожалуй, впервые за много месяцев утром он может никуда не торопиться. Как, оказывается, хорошо дома. Чисто, светло, солнечный луч пробивает герань по окнам, зелень такая яркая, сочная. И есть же люди, которые неторопливо, в подробностях видят это каждый день! И опять то же тупое, отчаянное неприятие жизни, которой он живет сейчас, поднялось в сердце. Почему в определенный момент близкие думают, что твоя жизнь уже закончилась, пришла к рубежу и ты должен посвятить ее лишь их удобствам? Нет, с этим надо кончать. Он танкист, командир! Хватит. Баста. И долой все размышления, пора действовать.

Главное — не брать с собою ничего лишнего. Из встроенного шкафа Алексей Макарович достал погребенный под грудой старой обуви легкий спортивный рюкзачок. Наташа в восьмом классе ходила с ним в туристические походы. Сидор оказался почти новым, не очень запыленным и изгвазданным — сойдет. Потом начал обдумывать, что надо взять с собою. Итак, ничего лишнего: бельишко, мыло, полотенце, пару запасных очков, паспорт, кружку, ложку, фотографию Наташи и Екатерины Борисовны в жесткой папочке, чтобы не помялась, Еще пары три носков, обязательно теплые, шерстяные.

Все это Алексей Макарович, не торопясь, разыскал в квартире, стащил к себе в комнату, все внимательно оглядел, близко поднося к глазам, помял руками, ощупал и аккуратно, как солдат, готовящийся к маршу, сложил в мешок. Все, слава богу, собрался, с облегчением подумал Алексей Макарович и даже поиронизировал над собой: тоже мне Лев Толстой!.. А как жена, дочь? Сколько беспокойства принесет им! Может быть, даже стыда. Сбежал! Но им тоже нужна встряска. Ему осталось уже недолго до роковой черты. А Екатерина Борисовна еще поживет, у Наташи же, как поется, вся жизнь впереди. Пожалуй, эгоизма нет в том, что он задумал. Лишь бы и они поняли, что нельзя бесконечно пользоваться его безответной любовью. Нельзя, чтобы его чувство к близким, разрастаясь, вытеснило из его души все остальное, его прошлое, которое стало смыслом его жизни, и его будущее, которое им, молодым, кажется незначительным, мелким.