Свидание на Аламуте - Резун Игорь. Страница 20

– Толстой? – быстро спросил полковник, бросив острый взгляд на ангельскую серебряную головку Варвары Никитичны.

– Да, есть у нас тут… из старых эмигрантов, – рассеянно подтвердил Майбах. – Как ни странно, Толстой. Лев Николаевич. Графоман дикий, но корректор отменный. Так вот, значит, как…

– Я уж и хотела вам сказать, – виновато оборонила старушка-шофер, – да все недосуг. Шибко занятой вы последние дни-то.

– Ладно. Проверим. Но вы ведь ее запомнили?

– Запомнил. Я же вам описал!

– Хорошо, хорошо…

– Вы ее узнали? Кто это?

– Не сказать, чтобы узнал, – усмехнулся Заратустров, разглядывая несколько парочек туристов, понуро бродивших по двору Наполеона посреди Лувра: отстали от экскурсии, наверно, – но кое-какие соображения имеются. Без особых примет дамочка. Вечно молодая. Миниатюрная, как куколка… да? Знаете, в театрах есть такое амплуа – травести. Актриса с таким амплуа может играть в оч-чень широком диапазоне!

– Она… – Майбах нервно облизнул губы, – из ЭТИХ?

– Да и из этих, и из тех, – хмыкнул Заратустров и переменил тему. – Варвара Никитишна, а вы говорили, спицы у вас пропали?

– Пропали! – охотно подтвердила женщина и отложила вязанье. – Ой, беда, право слово! Я ж их покупаю не на распродаже, мне крючок хороший нужен… а потом в нашем храме Александра Невского освящаю. Штоб вязали!

– Это в районе площади Шарля де Голля… на улице Дарю, – подсказал Майбах.

– И то верно. Отец Виктор там есть, добрый человек! Освященными спицами-то вязать как хорошо – само вяжется!

Заратустров прищурился на солнце, допил перно, блеснувшее анисовым колобочком в рюмке.

– Освящаете, значит… Это здорово! И вот освященные и пропали?

– Уже пятые, – скорбно вздохнула старушка.

До Майбаха дошло. Эту ночь он провел у знакомых в крупнейшем бульварном издании Франции, «Франс-Суар», в отделе криминальной хроники, поглощая дурной кофе из аппарата и заедая черствыми круассанами с сыром. Однако теперь криминальную хронику столицы за последние месяцы он знал назубок.

– Эти убийства… – охрипшим голосом спросил он, – эти случаи, когда грудь прокалывали спицей… это…

Заратустров кивнул. Прислушивающаяся к их разговору Варвара Никитишна только вздохнула и перекрестилась.

– Магия же, друг мой любезный, – проговорил он медленно. – Ни белой, ни черной не бывает. Магия – суть энергетика, использование ее. А уж какой вектор мы зададим – такая и магия будет. Поэтому спицы, освященные в православном храме да использованные не по назначению, скажем так, тоже страшную силу могут иметь. Закрытие чакр, помните? Блокировка выхода информации. Так что четыре «невесты» в Париже – четыре пары ваших спиц, Варвара Никитишна.

Майбах шумно вздохнул и тоже выпил свой бокал перно до конца, будто несколько дней томился жаждой. Туристы во дворе Лувра наконец заметили экскурсовода и бросились к нему с гортанными радостными криками – это были итальянцы. С крыши музея прыснула голубиная стайка, запятнав черными точками ярко-голубой шелк неба.

– Что же нам делать-то теперь, това… Александр Григорьевич? – тоскливо спросил издатель, вертя в руках пустой бокал.

Заратустров безмятежно сощурился.

– Ну, почти ничего. Только вот на роток накиньте платок. В помещениях издательства. Я там в ближайшее время покопаюсь насчет радиозакладок. Пригласите, допустим, сантехников… Трубы-то текут?

– Тут у них ничего не течет, – угрюмо обронил издатель.

– Ну, что-нибудь придумаете. А вам советую сегодня развеяться.

– Это как?

– Да вот, сегодня после обеда на площади Мадлен ребятишечки мои будут симороновский движняк устраивать. Очень забавно будет, право!

– Какие «ребятишечки»?!

– Ну… – Заратустров махнул рукой успокаивающе и так же улыбнулся Варваре Никитичне. – Не знаете вы их. Из нашей Сибири ребята. Молодые, азартные. В общем, подъезжайте… Как получите сообщение на мобильный, в рамках флэш-моба, так и подъезжайте. А сейчас я вот что хочу спросить: можно ли через вас посмотреть списки документов Национальной библиотеки? Превью, так сказать, сделать…

Лабораторная работа-1

Спасти Мадлен. Занятие с облизыванием

Площадь церкви Мадлен представляет собой правильный, унылый четырехугольник, в центре которого расположено не менее унылое здание церкви – у кого-то еще может и повернется язык назвать его величественным, но уж праздничным его точно не назовешь. Людовик Пятнадцатый начал строить эту церковь в тысяча семьсот шестьдесят четвертом, и планов было множество. На всем протяжении квартала до улицы Сент-Оноре в центре Парижа должен был распластаться католический крест, увенчанный куполом. Но потом король охладел к этому проекту, а достраивал церковь придворный архитектор Виньон, смутно представляя, каков был первоначальный замысел. В итоге он начал лепить простой псевдогреческий колонный сарай с двускатной крышей, да и денег на нечто более грандиозное просто не хватало. Освятили церковь только в тысяча восемьсот сорок втором году, во времена Второй империи. Еще недостроенное, здание так мало походило на место уединенных молитв, что горячие головы из якобинцев предлагали устроить тут дворец Конвента, библиотеку или оперу. Наполеон мечтал создать в этой церкви храм в честь своей Великой Армии, но успокоился, выстроив Дом инвалидов.

В конце концов это громоздкое сооружение стало тем, чем должно было быть, – приходской церковью. Приход, между прочим, включал в себя и Лувр, поэтому с полным правом считался «королевским».

Одно время длинные палисадники перед церковью оккупировали менялы. Это было перед второй мировой войной, когда в Париже вместе с франком ходили и американский доллар, и немецкая рейхсмарка. А затем на смену менялам пришли цветочницы. Сравнительно молодые, от двадцати пяти до тридцати, разбитные и бойкие, приехавшие Париж с заснеженных отрогов Юры или с жаркого Прованса и по счастливой случайности не угодившие в проститутки, они мелькали среди пышных кустов роз, тюльпанов, гладиолусов, фиалок, пионов и хризантем, как правило, все в униформе Цветочного союза (синий фартук и белая блузка), сверкая загорелыми до черноты икрами и стуча задниками сабо по деревянным, задубевшим пяткам. Часть цветов продавалась даже на периптере, под двадцатиметровыми коринфскими колоннами с фризом. Цветочницы опоясывали Мадлен со стороны бульвара Мальзерб, отчасти искупая этим историческое название этой старой улицы, а на рю Тронше выходила лестница и фронтон с изображением сцены Страшного Суда, где у ног Иисуса каялась Мария Магдалина, сделавшая для него, впрочем, едва ли меньше, чем все его апостолы вместе взятые.

В церкви нет ни великих покойников, ни легендарных гробов, поэтому туристы редко заходят внутрь, чтобы полюбоваться нефом и полукруглой алтарной частью работы архитектора Бретейля, и к большому огорчению гидов первым делом бегут за угол церкви, где их ждет первый парижский общественный туалет (три евро за посещение), открытый в тысяча девятьсот пятом году. Таким образом, для среднестатистического туриста знакомство с площадью Мадлен заключается обозрением деревянных дверей туалета с цветными витражами, его керамического фриза, лепных украшений на потолке в виде толстомясых амуров и золоченых кранов на писсуарах. А так как туалет рассчитан на одновременное посещение всего лишь двенадцати разнополых существ, то остальные курят у автобусов и умножают своим присутствием количество зевак на площади Мадлен.