Свидание на Аламуте - Резун Игорь. Страница 70
В машине старик окончательно пришел в себя. Заратустров влил ему в рот полфляжки коньяка, и Бабушкин перестал блеять, растягивать слова, а заговорил более-менее связно. То, что он говорил, звучало страшно…
– Ага, спервоначала беременную берут, чтоб трех недель не выходила, отваром ее поят и мочу ее собирают. Потом с той мочи взвар делают, с золой и грибами черными мешают… на малом огне. Потом… значит… ага!.. живот ей вскрывают и требуху с плодом вытаскивают да варят его в том взваре с мышами полевыми… И пьют тот взвар допьяна… горчит он очень… Большой Шаман пьет, помощники его пьют. Потом Большой Шаман бубен берет и начинает камлание на Камень делать… И все шаманы прочие к камню тому идут… идут, ползут, как змеи какие… да головешками об Камень бьются, покуда замертво не падают… И собаки, собаки… мозги их слизывают, промеж собой дерутся…
– Господи! – не выдержала барышня-этнограф. – Что он несет такое! Угомоните вы его… Жуть какая-то!
В салоне «хаммера» свет не горел – незачем. Машина мчалась по шоссе, выдирая фарами светлые клинья из ночи. В этом отраженном от асфальта свете было видно, как Заратустров, внимательно слушавший Бабушкина, вдруг повернул лицо к молодой женщине. Лицо это было бледным, как замерзшее в холодильнике сливочное масло.
– А ну тихо, сучка! – страшным, хриплым голосом выплюнул он. – Молчи в тряпочку, ясно?
От ужаса та даже не успела оскорбиться – ойкнула, шарахнулась в самый угол просторнейшего салона и вжалась в него, подтянув к подбородку обтянутые камуфляжем худые колени. Старик, бормотавший с полузакрытыми глазами, даже не обратил на это внимания; он раскачивался на сидении – и не в такт машине, а по своему, сокровенному алгоритму. Заратустров быстро свинтил колпачок с фляжки.
– …энтова он жизни у шаманов забирает… и пухнет, пу-у-ухнет! Коли найти тот Камень, то место – все ясно будет, все и откроется… Да только не найти его! Над ним тонколист-трава растет. Все закрывает… сплошняком, да… А в тундре – мох… Да-а-а… Я комвзвода говорю: «Косить надо», а он: «Чем?» Я говорю: «Пулеметы бери и коси их»… Так и нашли…
Тогда, в машине, прикрикнув на практикантку, Заратустров не раскаялся – он напряженно размышлял над тем, что говорил старик. А тот знал, ЧТО говорил. Не было тогда вертолетов. А были лошади. И дерзкий побег из лагеря тридцати родовитых шаманов, среди бела дня… Бабушкин руководил операцией по их поимке. И нашел только двадцать девять мертвых тел, и двух – непонятно в каком состоянии. Жизнь покинула эти костяные мешки, но Дух… теплился. Дух и сообщил: главный, мол – главный под землю ушел. Не найдете! Кончил со злости из пистолета своего наградного Бабушкин этих, полумертвоживых… А что с ними делать-то? Разжаловали Бабушкина тогда. За поимку живого полагалась премия, а за мертвеца – только взыскание.
Знал Бабушкин, о чем речь. Неужели и сейчас они ничего не найдут?!
Чемальская ГЭС с опорами, поставленными тут еще зэками отряда Караведова – начальника Бабушкина, и с выбитыми на станках надписями «СЛАВА ГЕНИЮ СТАЛИНА!» осталась правее. Вертолет второй раз заходил над Куюсом, врезаясь в небо над скалами. Бесполезно. Скалы повернуты голыми гладкими лбами к Катуни. Вот они – нагромождения блоков недостроенной Катунской ГРЭС; а вот и куюсовское подбрюшье, где кончаются все дороги и тропы; вот она, таежная зеленая пена, покрывшая все внизу, между обломанными зубьями скал. Сплошной ковер. Какой тут Камень, к черту!
Он помнил, как в самом конце пути Бабушкин снова очнулся от своей постоянной летаргии. Очнулся, облизнул коньяк с выцветших губ и, как тогда на кровати, четко сказал:
– Надо кровь девственницы нецелованной в плошку налить, ага. Кровь целочья-то и закипит, когда над Камнем пойдем…
Заратустров махнул рукой: ладно, разберемся.
Но сейчас он понимал – все совсем не просто. Алтай сжал тайну внезапного сбора шаманов в своем каменном кулаке. Багровые ладони скал стиснули ее, спрятали. И он, Заратустров, ровным счетом ничего, ни-че-го не может сделать.
Вертолет накренился. Полковник упал на костлявое плечо практикантки. Она уже немного отошла от того первого испуга, даже сняла темные очки, скрывавшие половину худого лица. Без очков женщина сразу же потеряла свой прежний лоск: кожа у глаз оказалась покрыта крупными веснушками, а сами глаза, миндалевидные, зеленые, смотрели с каким-то жалким выражением, как глаза побитого хозяином пса, и уголки губ были опущены.
– Наталья Егоровна! – проорал полковник в ее ухо, слегка прикрытое невзыскательным каштановым каре. – Эй! Наталья Егоровна!!!
– Что?
Грохот винтов накатывался волнами; видно, роль играл ветер. Хватаясь за поручни и выждав момент шумового отлива, Заратустров снова закричал ей в ухо:
– Наталья Егор… на! Вы – девственница?!
– А?
– Отвечайте, вы девственница или нет?!
– Да…
Она ответила совершенно автоматически, и Заратустров ПОНЯЛ – он не ошибся. Даже если полковник и не спросил бы ее об этом, все равно он уже уловил своим обостренным сознанием эту волну, идущую от нее, – волну подавленной, ожесточенной плоти. Здесь, на Алтае, все вибрировало, начинало жить новой жизнью, и тем более – женское тело, переполненное невысказанным…
Заратустров кинул взгляд на Санжака. Тот все понял. С момента выезда полковник настроился на мысленную волну своих бойцов и держал их в контакте. Санжак ловко извлек из своего вещмешка кружку. Блестящую алюминиевую кружку с ручкой-карабином.
– Держи ее, – прохрипел Заратустров.
Он хотел передать эти слова по мысленному каналу, но как-то само собой вырвалось вслух. Левой рукой полковник стиснул каштановую голову – в лицо пахнуло какими-то приторными, недорогими духами – этой же рукой он цепко ухватил локоть женщины. Санжак, соскочивший со скамьи, навалился ей на ноги и блокировал вторую руку.
Она захрипела, забулькала от ужаса. Но поделать уже ничего не могла.
В ладони Заратустрова появилась резинка. Откуда? Вероятно, из индивидуальной аптечки. Потом – лезвие короткого десантного ножа НР-5. Это лезвие с хрустом распороло камуфляж от кисти до локтя, обнажив костистое, совсем не женское запястье. Оно тоже было усыпано рыжими веснушками и покрыто мохнатым пушком. Этот пушок слегка придавило резиновым жгутом повыше локтя – прямо по ткани.
– Что вы делае-а-ааа-ааааааааа!..
– Рот!
Она замолкла – ладонь Санжака плотно закрыла эти искривленные в крике губы. Нож полковника полоснул по вене легко и ювелирно точно, рассекая ее вдоль всего на миллиметр – по сути дела, надрез. Густая, темная венозная кровь женщины полилась в подставленную кружку, которую держал Узген; вертолет колыхало, но парень не пролил ни одной капли. Женщина даже не вырывалась, а обмерла в их руках, с ужасом наблюдая, как ее кровь закрывает дно кружки.
– Хорош…
Полковник стянул жгутом ее руку, останавливая кровотечение, и она, закусив губу, тихонько вскрикнула от боли – все-таки туговато. Тем временем он щедро плеснул на руку из запасной фляжки (там был чистый спирт – НЗ), быстро обернул бинтом и только тогда отпустил.
Заратустров поставил кружку с колыхающейся кровью девственницы на грязный пол, сжал ее своими огромными «берцами», разыскал в кармане сигару и крикнул в то же ухо:
– Через три минуты можно ослабить жгут. Все затянется!
Он закурил.
Девушка всхлипывала, судорожно поправляя лохмотья разрезанного камуфляжа. Вертолет трясло. Подполковник-алтаец, не видевший этой мизансцены, так как перебрался вперед, что-то кричал, показывая пилотам на горизонт. Машина неслась над неглубокими распадками, описывая все новые и новые круги по спирали. Бойцы снова сидели с каменными лицами. Старик трясся, пристегнутый к своему креслу ремнями, мотал головой – он снова ушел в оцепенение.
На уровне мыслей, на своей волне связи Заратустров ощутил слабый сигнал практикантки. Робкий. Она не умела думать четко и громко, не было практики. Но слышать могла. Поэтому он бросил ей ободряюще: «Больно? Сейчас пройдет!» Она пошевелилась, посмотрела на него с удивлением и страхом: «Больно. Это действительно было нужно?»