Сашенька - Себаг-Монтефиоре Саймон Джонатан. Страница 19

— Продолжай читать, девочка. Невозможно прочесть все. Самосовершенствование — вот путь большевика.

— Хлебные пайки все урезаются. Вы видели очереди? Все жалуются, начиная от капиталистов, которые приходят обедать у папa, и заканчивая товарищами на заводах. Что-то должно произойти?

Мендель покачал головой.

— Однажды — да, произойдет, но не сейчас. В России до сих пор не сформирован настоящий рабочий класс, без которого революция невозможна. Сомневаюсь, что мы станем этому свидетелями. Как можно перепрыгнуть стадии развития по Марксу?

Такого не может быть, Сашенька. Невозможно.

— Конечно, но…

— Даже сам Ленин не уверен.

— Вы получаете от него письма? Мендель кивнул.

— Я рассказал ему о воспитаннице Смольного по кличке Песец. Как родители?

Она собралась с духом. «Вот оно», — подумал Мендель.

— Товарищ Мендель, — проговорила Сашенька. — Вчера меня арестовали, и я всю ночь провела в «Крестах».

Мендель похромал к плите, взял грязную ложку и, не вынув сигарету изо рта, склонился над щами.

— Мой первый арест, дядя Мендель!

Он вспомнил, как его впервые арестовали двадцать лет назад, вспомнил ужас своего отца, вспомнил, как сам был горд, завоевав такую честь.

— Поздравляю, — ответил он. — Ты становишься настоящей революционеркой. О тебе в камере позаботились наши товарищи?

— Мне помогла товарищ Наташа. Не знала, что вы женаты.

«Временами, — размышлял он, глотая колбасу, которую нашел на сковородке, — Сашенька ведет себя как обычная гимназистка».

— Я женат на партии. Товарищей арестовывают каждый день, но редко кого выпускают на следующее утро.

— Тут вот какое дело…

— Продолжай, — велел он, прислонившись к печи — фокус старого ссыльного, чтобы не так ощущать полярную зиму.

— Меня несколько часов допрашивал ротмистр Петр Саган.

— Саган? — Мендель знал, что Саган — офицер охранки, цель которого — уничтожение партии. Он вернулся к маленькому столику, волоча тяжелый сапог.

Когда он сел, стол скрипнул. Он сосредоточился и не сводил с Сашеньки взгляда. — Кажется, я слышал эту фамилию. И что Саган?

— Он старался завербовать меня, но, дядя Мендель, — произнесла она, присаживаясь к нему за стол и беря за руку, вновь становясь девочкой из Смольного института, — он гордится своей гуманностью. Он, скорее, буржуазный либерал. Я знаю, что я новичок, просто хочу сообщить вам и Петроградскому комитету, что он, кажется, стремится быть моим другом. Я, естественно, не делала ему никаких авансов. Но в конце разговора он сказал, что хотел бы со мною встретиться и продолжить нашу беседу…

— … беседу о чем?

— О поэзии. Почему вы улыбаетесь, дядя Мендель?

— Ты правильно поступила, товарищ, — ответил Мендель, обдумывая новый поворот дела. Саган ловкий сыщик, молодой дворянин без гроша в кармане, который специализируется на вербовке девушек-революционерок. Но он мог с тем же успехом сочувствовать левым, потому что никто так не ощущает, как прогнил режим, как тайная полиция. Может, это сигнал, может, хитрость, может, приманка, может, измена или всего лишь надменный полицейский.

Существует сотня вариантов развития событий, но Сашенька понятия не имеет, чем это может обернуться.

— А если он все же попытается встретиться со мной? — спросила она.

— Почему ты так думаешь? — удивился Мендель.

— Если он подойдет ко мне на улице, я велю ему больше со мною не заговаривать, побраню его. Так мне следует поступить?

Слышалось лишь потрескивание керосиновой лампы. Мендель внимательно вгляделся в ее глаза, как священник в нечистую силу. Девочка, которую он знал с детства, была еще не расцветшим, но уже удивительным созданием. Он понимал, что Саган пытался ее завербовать, чтобы выйти на самого Менделя. Но планами ротмистра можно было воспользоваться в собственных целях — он не мог упустить шанс уничтожить Сагана, чего бы это ни стоило.

— Нет, не так, — медленно проговорил Мендель.

— Если комитет прикажет, я убью его из папиного браунинга или из маузера, который спрятан на Широкой. Позвольте мне!

— В конечном счете мы всех их поставим к стенке, — сказал Мендель. — А сейчас послушай меня. Может, ты никогда больше и не услышишь о Сагане. Но если он покажется на горизонте, поговори с ним, узнай, что ему известно. Он может принести пользу партии и мне лично.

— А если он попытается меня завербовать?

— Обязательно попытается. Сделай вид, что согласна.

— А если меня с ним увидит кто-либо из товарищей? — встревожилась Сашенька.

— Я проинформирую об этой операции Русское бюро ЦК. Будут знать лишь трое: я и еще двое товарищей. Боишься?

Сашенька покачала головой. В темноте ее глаза так и сияли. Он видел, что ее пугает и одновременно вдохновляет такое задание.

— А меня не убьют собственные товарищи — как предателя?

— Мы оба в опасности каждую минуту, — ответил он.

— В ту самую секунду, когда ты стал большевиком, ты покончил с обычной жизнью. Ты ходишь по горящим углям. Это как кинуться головой в омут. Мы — солдаты тайной войны, ты и я. Участники величайшей игры. Партия против охранки. Сделаешь так, как я сказал, — никакой самодеятельности; будешь докладывать мне о каждом слове. Ты знаешь наши законы. Будь бдительной. Бдительность — качество, присущее большевику. Ты вступишь в партию даже скорее, чем я полагал. Поняла?

Мендель старался, чтобы его слова звучали убедительно. Он протянул руку. Они скрепили договоренность рукопожатием. Ее нежная, тонкая, сильная рука напоминала маленькую птичку, которую легко раздавить. Спокойной ночи, товарищ.

Сашенька встала и надела шубу, накидку, сапоги, шапку и обернула голову шарфом. У двери она оглянулась, очень бледная и серьезная.

— Я бы не хотела, чтобы вы оберегали меня, потому что я ваша племянница.

— Этого и не будет, товарищ.

18

— Видишь вон там девчонку? — Старик с пунцовыми щеками, одетый в тулуп, повернулся к другому извозчику.

— Снова она. Она что, лечит сердечную рану?

— Работает здесь аль собирается банк ограбить?

— Может, она забронировала номер в гостинице?

— А может, она ищет ухажера, который знает, как почистить лошадиный зад и почем овес? Меня, например!

— Эй, барышня, выпейте с нами водочки!

Посреди Исаакиевской площади, недалеко от Большой Морской, где-то между Мариинским дворцом и собором, находилась шаткая деревянная хибара, выкрашенная в черный цвет, с брезентовой крышей, делавшей ее похожей на экипаж с поднятым капюшоном. Сюда, в туманное царство кипящих щей и пота, поздней ночью приходили выпить и поесть усталые извозчики.

Сашенька в жесткой каракулевой шубе и кожаной шапке сидела в одиночестве в трактире для извозчиков на Исаакиевской площади и бросала мелочь в прорезь шумного автоматического органа. Полилась песня «Янки-Дудль», потом какой-то вальс Штрауса, потом снова «Янки-Дудль». Закурив сигарету, она наблюдала за «роллс-ройсами» у дверей «Астории», смотрела, как падает снег, как лошади бьют копытами по льду, терпеливо ждут, а из ноздрей валит пар.

После встречи с Менделем прошло два дня. В одиннадцать к Сашеньке в спальню заглянула Лала.

— Гаси свет, дорогая, — сказала гувернантка. — Ты выглядишь усталой.

Она присела на кровать и, как всегда, поцеловала воспитанницу в лоб.

— Всеми этими книгами ты испортишь себе глаза. Что ты читаешь?

— Ох, Лала… когда-нибудь я тебе расскажу, — сказала Сашенька, свернувшись калачиком: она побаивалась, что гувернантка обнаружит, что под одеялом она лежит полностью одетая, готовая отправиться по делам.

Как только Лала уснула, Сашенька выбралась на улицу, села на трамвай, потом взяла извозчика и поехала на Петроградскую сторону. Она целый час провела в кружке рабочих Путиловского завода, а затем вместе с юным гимназистом и двумя токарями перевозила разобранный печатный станок в новый тайник на Выборгской стороне.