Другой путь - Акунин Борис. Страница 61
Сегодня вечером! Сегодня!
*
Пока Лидка наворачивала колбасу, запивала душистым чаем, Мирра сходила за газетами – точь-в-точь как вчера. Сегодня должны были поступить новые подробности злодейского преступления. Антон сказал: пускай читает, теперь это только на пользу. Всё, шок миновал.
Из деликатности Мирра даже не стала, как обычно, заглядывать на ходу в «Правду». Положила пахнущие типографией серые листы перед Лидкой неразвернутыми. Чтоб прочитала первой.
Лидка скорбно сдвинула брови, раскрыла газету. И вдруг как закричит, как отшатнется! Чуть вместе со стулом не опрокинулась.
– Господи, что же это!? Мирра, Миррочка, ну что же это?!
И дальше заболботала непонятное, давясь рыданиями.
Ничего не понимая, Мирра схватила «Правду». Первое что увидела – снова большие траурные буквы и чье-то фото в черной рамке.
Лицо было женское. Очень красивое. Знакомое.
Лариса Рейснер, Лидкина богиня. Нет, в самом деле. Как нарочно!
Стала читать, пробегая глазами и выхватывая главное.
Нет, не убита. Умерла в Кремлевской клинике от брюшного тифа. Мать, дежурившая у постели больной, не вынесла горя и покончила с собой.
Ну дела…
Всё по новой: клацающие о стакан зубы, валерьянка, вой в подушку, потом мертвое лежание лицом к стене.
И утренняя колбаса с чаем впрок не пошли – от судорог Лидку вырвало.
Не жизнь, а тридцать три несчастья.
Единственная разница заключалась в том, что теперь Эйзен много говорила. Какая Рейснер была красивая. Как само ее существование придавало красоту революции – страшной и совершенно чужой. Как Лидка следила за поворотами рейснеровской судьбы, за ее подвигами и Любовями – и думала, что жить нужно именно так и что она тоже хотела бы, если б была сильной и смелой. Как в Теодора она была влюблена по-женски, а в Ларису по-человечески.
Мирра слушала, поддакивала. Товарища Рейснер, конечно, было ужасно жалко, но Лидку жальчей. Только начала в себя приходить от одного горя, и снова.
Вечером заглянул Антон. Он караулил Мирру после занятий и, узнав, что она сегодня не приходила, забеспокоился.
– Не поеду я к тебе ночевать, – хмуро сказала Мирра, выйдя к нему в коридор. И объяснила про новую напасть. – Шприца американского с собой нет?
– Нельзя злоупотреблять. Но я думаю, что кризис будет не таким острым. Все-таки это любовь совсем уже умозрительная. Хотя я слышал, что на прощание с телом выстроилась огромная очередь из плачущих девушек…
Вздохнул.
– Завтра перед университетом зайду.
В восемь утра Мирра спустилась на вахту – Клобуков уже стоял.
– Решил подождать. Вдруг спите еще?
Мирра первым делом боязливо, как бомбу, взяла газету. Поглядела, нет ли еще какой пакости.
Нет, сегодня было нормально. Больше никто не умер. Первой новостью шло что-то про Чемберлена.
Доложила:
– Ночью не спала. Ворочалась, плакала. Но тихонько. Сейчас сидит перед зеркалом, смотрит на себя. Просто смотрит и всё. Видок жуткий. Но, кажется, ничего. Спрашиваю: завтракать будешь? Говорит, буду.
Он проводил ее до самой комнаты.
– Ты ужасно устала. Тут и физическая нагрузка, и нервная. Не ходи на лекции, поспи.
Мирра кивнула. Ей хотелось его потрогать. Самое лучшее было бы, чтобы снять нагрузку. Как нервную, так и физическую.
– А вечером, если хочешь, все-таки сходим в консерваторию. Музыка – лучшее лекарство от стресса. Билеты я достану.
Он запнулся.
Хочет опять медицинской статьей заманить к себе домой, но не решается, догадалась Мирра.
И поскольку она действительно очень устала, сказала попросту:
– Я к тебе сегодня безо всякой консерватории приду. И на ночь останусь. Вот только Лидку постерегу еще. Хочу убедиться, что она в порядке.
Он, кажется, такого не ждал. Замигал, щеки порозовели.
Терять было уже нечего, слово не воробей. Поэтому Мирра сдернула у него с носа очки, обхватила руками, впечатала в дверь и стала жадно, сочно целовать куда придется – в губы, в щеки, в глаза.
– Мирра, это ты? – донеслось из комнаты. – Иди сюда!
Задыхаясь, отодвинулась. Глаза у Антона были закрыты. Грудь быстро вздымалась. Но когда Мирра отодвинулась еще, он схватил ее за плечи – не отпустил.
Только тогда она и поняла, что всё будет хорошо. Никуда золотая рыбка из ведерка не выпрыгнет.
– Пойду. Зовет…
Лидка всё разглядывала себя в зеркале.
– Смотри, какая я некрасивая. Я похожа на выгоревшую свечку.
– Глаза заплыли от рёва, – весело сказала Мирра. – Сколько жидкости потеряла. Обезвоживание организма. Что правда, то правда. С красотой лица у тебя, Эйзен, в настоящий момент не очень. В гроб краше кладут.
– И очень хорошо, что я стала такая некрасивая, – странным, каким-то пустым голосом произнесла Лидка. – Знаешь, что я поняла? Все красивые умирают. Выживают только некрасивые. Я – некрасивая. Значит, поживу. – Она обернулась, усмехнулась. – Хватит меня караулить. У тебя своя жизнь, свои проблемы.
Со мной всё будет нормально. Сейчас поем чего-нибудь. До вечера посплю. А вечером пойду на работу. Надо жить. Вот и весь смысл жизни: надо жить, даже если в этом нет смысла.
– Ну и правильно, – кивнула Мирра. Она прислушивалась – Антон никуда не ушел. Переминался с ноги на ногу в коридоре. – Я щас…
Выскочила за дверь. Антон стоял весь красный, щурился – очков так и не надел.
Шепнула:
– Вечером приду. Сегодня.
Они поцеловались – уже по-настоящему, страстно, рот в рот. Но очень коротко – по коридору кто-то шел.
Мирра тихонько толкнула его в грудь.
– Всё, топай. Остальное вечером…
*
Наконец сходила на занятия. Сколько можно прогуливать по уважительным и неуважительным причинам? Но сидела в аудитории – ничего не слышала, не понимала. Улыбалась, как дура. Прислушивалась к приятному щекотанию под ложечкой. Смотрела на часы. Стрелки совсем не двигались, но Мирра на них не обижалась.
Первая лекция была еще только на середине, когда в дверь просунулась голова в барашковой шапке с черным козырьком. Профессор замолчал, все заоборачивались.
Это был милиционер.
– Я извиняюсь, мне сказали, тут должна быть гражданка Носик…
«Сокольников! Натворил что-нибудь! Но откуда узнали?» – заметались панические мысли. Теперь все смотрели на поднявшуюся Мирру. Как ей показалось – с недоверием и осуждением. Пока милиционер не успел еще что-нибудь сказать, она сунула тетрадь в сумку и поскорей вышла.
– Я Носик. В чем дело, товарищ?
Милиционер был молодой, но важный. Ответил не сразу, а попросил предъявить удостоверение. Долго рассматривал студенческий, шевелил губами – видно, был недавней грамотности.
– Гражданку Эйзен Лидию Карловну знаете?
– Да, живем вместе. В общежитии…
«Лидка-то здесь причем?»
– Из окна выкинулась, – оглянувшись вокруг, тихо сказал милиционер. – Пройдемте.
Мирра закричала. Он поморщился.
– Не создавайте, гражданка. Пройдемте. Товарищ следователь велел найти и доставить. Потому – записка непонятного значения.
На Мирру с перекошенным лицом, на представителя власти смотрели – в коридоре, как обычно, торчали прогульщики, кто не пошел на лекцию.
Мирра сорвалась с места, побежала. Сзади топал служивый.
Через Царицынскую, во двор.
У общаги тесно толпились люди.
Кинулась прямо в гущу, стала протискиваться.
Милиционер сзади взял за рукав:
– В подъезд пройдемте, гражданка.
Вырвалась:
– Отцепись ты!
Впереди кто-то с удовольствием, вкусно рассказывал:
– Стоим с Витюхой, курим. Вдруг сзади – шмяк! Поворачиваюсь – мама родная! Лежит. И кровища. Гляньте, сапог забрызгало. А стоял бы на пять шагов туда, раздавила бы, идиотка…
Мирра пробилась вперед. Замерла.
На грязном, затоптанном снегу, в окружении криво вколоченных колышков с веревкой, лежало странно изогнутое тело. Ничком. Платье задралось выше пояса, так что виднелись светло-лиловые трусы – Лидка купила их у спекулянта, была очень довольна нежным цветом.