Центурион - Скэрроу Саймон. Страница 63

Правитель Вабат какое-то время безмолвствовал. Затем плечи его бессильно просели, и он вновь посмотрел на труп.

— Оставьте меня. Оставьте меня все.

Семпроний хотел было что-то сказать, но под взглядом решительно качнувшего головой Термона, который еще и указал при этом на дверь, умолк, и после взгляда на правителя медленно отошел к двери. Тихо ее открыв, он вначале дал покинуть помещение обоим офицерам и своей дочери, а затем вышел сам. После секундного молчания Термон шепотом обратился к Балту:

— Князь, господин мой…

Балт, дернув головой, встал и отгородил царедворца от правителя.

— Ты слышал моего отца. Поди прочь.

— Но… — Термон сделал было шаг, чтобы обогнуть князя, но тот пресек его попытку:

— Убирайся!

Правитель, словно очнувшись, поднял голову и, набрав воздуха, крикнул:

— Ступайте, оба! Прочь с глаз моих!

Балт обернулся с открытым для возражения ртом, но отец яростно ткнул пальцем в сторону двери:

— Во-он!

Первым выкатился Термон, секунду спустя за ним последовал Балт и, оглянувшись напоследок на отца, закрыл за собой дверь. Снаружи на большом внутреннем дворе у ворот дожидались остальные. После общей неловкой паузы Балт досадливо сплюнул.

— Я знаю, о чем вы думаете. Что это я пристроил Амета под нож.

— А это и вправду был ты? — спросил Катон.

— Да какая разница, что я теперь скажу? Вы уже наперед знаете, чему верить.

— Пока нет, — поднял глаза Катон. — Я хочу слышать из твоих собственных уст: это ты его убил?

— Нет, — не колеблясь ответил Балт. — Что, теперь доволен?

— Это, приятель, еще ничего не доказывает, — мрачно съязвил Макрон. — Если его не убивал ни ты, ни кто-нибудь из твоей свиты, то кто это сделал?

— Ну а почему, скажем, не какой-нибудь римлянин? А? — криво усмехнулся Балт. — Скажем, ты?

— Я?! — изумленно вытаращился Макрон.

— А что. Если у правителя нет наследников, то тем легче будет Риму со смертью отца присвоить себе Пальмиру. Хотя для этого, разумеется, вам надо будет вначале убедиться, что и я не остался в живых.

— Ты-то, получается, со смертью брата ничего себе не выгородил, — поддел Макрон. — Кроме разве успокоения, что ему как сопернику престол тоже не достался.

— Довольно, центурион Макрон! — резко осек Семпроний. — Если нет мыслей по существу, так хотя бы помалкивай. — Он повернулся к Балту, с видимым усилием сдерживая чувства. — Князь, давай на минуту предположим, что ни одна из сторон — ни мы, ни ты — к смерти твоего брата все же не причастна. Мы просто не можем допустить меж собой раскола по этому вопросу. Особенно сейчас, когда нас окружает вражеское войско. Возможно, ты считаешь, что у тебя есть причины нас подозревать, так же как и у нас есть причины подозревать тебя. А правитель пока и вовсе подозревает всех подряд. Нам необходимо отложить меж собой разногласия до той поры, пока не снята осада.

— Отложить, говоришь? — Балт призадумался, после чего обратился к Термону: — Ну а ты что скажешь, старикан? Ты ходил у моего отца в советниках столько, сколько я себя помню. По-твоему, он попустится смертью своего сына?

Термон после некоторой паузы ответил:

— Какое-то время — несколько дней — венценосец будет пребывать в глубокой тоске и скорби. Затем же, после обряда погребения Амета, он вряд ли успокоится, пока не разыщет убийцу и не воздаст за свое дитя.

— Очень хорошо, — подвел черту Семпроний. — Значит, у нас есть несколько дней отсрочки. Так что давайте пока прекратим терзать друг друга подозрениями. После похорон мы все, каждый по-своему, будем содействовать правителю в поиске убийцы. Условились?

— Да будет так, — кивнул в ответ Балт. — А теперь, если позволите, я вернусь в свои покои, чтобы оплакивать моего брата в горестном уединении.

— Безусловно.

На прощание Балт куце кивнул Катону с Макроном и повернулся к Юлии.

— Моя госпожа, — сказал он. — Надеюсь, когда все это кончится, мы наконец сможем познакомиться поближе.

— Надеюсь на это, князь, — вынудила себя улыбнуться она.

Он взял ее ладонь и, нагнув голову, взялся с грубой чувственностью елозить по ней губами. Выпустил он ее отнюдь не сразу; все это время Юлия стояла недвижимо, а когда он наконец выпустил ее руку, отступила на шаг.

— Ну что. Тогда всем доброй ночи, — сверкнул глазами Балт и пошагал восвояси.

С минуту они молча смотрели ему вслед.

— С тобой все в порядке? — спросил негромко Катон, бережно беря ее за руку.

— У меня от этого варвара мурашки по коже, — с дрожью в голосе ответила Юлия.

— Ничего, дочь, — с тихой гордостью сказал Семпроний. — Ты держалась молодцом. Твоих истинных чувств он не разгадал.

— По мне, так лучше бы наоборот.

Макрон, выдохнув надутыми щеками, поскреб затылок:

— Нет, а все-таки? Он или не он убил своего брата?

Семпроний, секунду подумав, ответил:

— Тут и гадать не приходится. Конечно, это его рук дело.

— Если так, то плохи наши дела, — сказал с кивком Катон. — Очень плохи. За воротами у нас враг, внутри ворот — убийца, а союзник подозревает в этом убийстве нас. Как монету ни кидай, все равно не на тот край.

— С какой это поры, друг мой, ты проникся к азартным играм? — мрачновато пошутил Макрон.

— Да с той самой, что повелся с тобой, мой драгоценный префект, — в том же духе парировал Катон.

Глава 25

— Как ты думаешь, что они там затевают? — задал вопрос Макрон, с прищуром глядя на отдаленное копошение по ту сторону агоры, на купеческом дворе. Катон стоял рядом на воротном перешейке и тоже смотрел в ту сторону, сделав руку козырьком от ярящегося солнца. В паре сотен шагов суетились повстанцы, а из-за стены купеческого подворья доносился звук пил и молотков.

— Наверное, делают еще один таран, — пожал плечами Катон. — Времени у них было достаточно, чтобы заготовить материалы.

С предыдущей попытки мятежников проломить ворота, как и со смерти Амета, минуло восемь дней. Все это время правитель скорбел по своему сыну — срок не самый разумный, поскольку труп, даром что лежал в одном из самых прохладных хранилищ под цитаделью, все равно быстро разложился. Наконец Вабат дал указание жрецам храма Бела умастить тело благовониями и обрядить для погребения на костре, приготовленном во внутреннем дворе за царскими покоями. Общая нехватка дерева вынудила дворцовых слуг изломать кое-что из мебели и дверей, чтобы соорудить кострище, достойное венценосного наследника. И нынче с заходом солнца тело Амета должно было возлечь на костер, взлетев затем в вихре очистительного пламени прямехонько в ночные небеса.

Таким же вихрем пронеслась по рядам оголодавших солдат и беженцев молва о смерти князя, и различные лагеря в цитадели поглядывали теперь друг на друга со взаимным недоверием и чуткой настороженностью. Катон впервые ощутил ее на себе, когда через два дня после гибели царственного отпрыска пошел навестить в лазарете Архелая. Грек, когда он его нашел, сидел на постельной скатке в колоннаде и смотрел на внутренний двор. Рука у него была на перевязи, плечо плотно замотано, а ввалившиеся глаза взирали на мир с усталой скучливостью. Катон на подходе с улыбкой приподнял кувшинчик вина, который принес приятелю для поправки настроения.

— Вот тебе снадобье.

— О, — сдержанно улыбнулся Архелай. — Его-то мне и недоставало.

Катон присел рядом и с утомленным вздохом прислонился к стене, протягивая тетрарху кувшин.

— Как там у вас дела? — поинтересовался Архелай. — Что-то не слыхать шума со стен.

— Это точно, шума нет. Повстанцы что-то успокоились. Опять же, может, они могут себе это позволить. У нас заканчиваются запасы еды, вода на исходе, а они ждут себе в помощь парфянское войско. Наше счастье, если Лонгин успеет сюда до парфян.

— А это, по-твоему, вероятно? — Архелай вынул зубами затычку и как следует приложился к вину.

— Не знаю, — как-то вяло отмахнулся Катон. — Ну да ладно. Как плечо?