Домовые - Трускиновская Далия Мейеровна. Страница 83

От всех волнений домового сморил крепчайший сон. И лишь ближе к обеду продрал он глаза и, как это с ним в последнее время бывало, сочно чихнул.

За стенками сумки взвизгнули, и Тимофей Игнатьевич запоздало зажал себе нос и рот. Но чих, как назло, накатил яростный, он чихнул вдругорядь — и услышал взвизг, а также топоток. Кто-то на каблучках выметнулся из комнаты, а похоже, что стук шел в четыре каблука.

Тимофей Игнатьевич высунулся из сумки и увидел маленькую комнату, увидел два письменных стола с компьютерами, календари на стенах, а еще — вешалку со всяким загадочным тряпьем.

Чих не унимался. Сообразив, что перепуганные девчонки — а что бежать метнулись именно девчонки, он не сомневался, старые бабы так взвизгивать не умеют, — могут позвать кого-то взрослого, чтобы вытряхнул сумку, Тимофей Игнатьевич выскочил и заметался по гладкому столу. За всю свою жизнь он ни разу не допустил, чтобы люди его увидели, и сейчас торопливо высматривал убежище.

На углу стояло сооружение из нескольких черных поддонов, друг на дружку косо поставленных, и в них лежали бумаги. Места для домового вполне хватило бы, и он шмыгнул в самый нижний. Но проскочил слишком глубоко.

Оказалось, сооружение одним краем нависло над полом, и вот теперь вместе с Тимофеем Игнатьевичем оно шумно грохнулось и уже на полу развалилось.

Потирая отбитый бок, Тимофей Игнатьевич выполз из-под черного поддона и кинулся было за шкаф, но метко пущенная металлическая палочка сбила его и уложила на пол кверху задом.

— Лежать и не двигаться! — услышал он звонкий голосок.

— Свои! — проворчал он в ответ, обрадовавшись, что и в этом стерильном пространстве домовые водятся.

— Лежать, — более чем уверенно повторил голосок. — Своих тут нет, это тебе не дом.

— А что?

— Это — офис! — с преогромной гордостью сообщил голосок.

Тимофей Игнатьевич призадумался. Если есть крыша, пол и потолок — стало быть, дом.

— Хватит баловаться, паренек, — обратился он со всей возможной любезностью. — Сбегай-ка за домовым дедушкой, если имеется.

И, повернувшись на бок, он увидел наконец собеседника.

Тот был невелик, но блестящ до рези в глазах. Очевидно, смазал шерстку чем-то этаким, и не только смазал, но и расчесал в клеточку. По тельцу клеточка получилась очень даже четкая, а ближе к морде топорщилась и заворачивалась против роста самым несуразным образом.

— Я тебе не паренек, я — младший офисный! — заявил юный домовой, по виду — еще даже до того не доросший, чтобы проситься в подручные.

— Какой? — удивился Тимофей Игнатьевич.

— Офисный! Сказано же — у нас тут офис! Видишь — оргтехника, прайс-листы, органайзер, калькулятор, факс вон на подоконнике… Не двигайся, дед! А то секьюрити вызову.

— Вызывай, — согласился ошалевший от заморских слов Тимофей Игнатьевич. —

Разберемся. Тебя как звать?

— Бартер!

— Как-как?

— Бартер, — повторил офисный. — Потому что меня взяли за бартерными сделками смотреть.

— Ясно, — проворчал Тимофей Игнатьевич. — А кто взял-то? Старший над тобой — кто?

— Президент.

— Президент, а дальше?

— Что — дальше?

— По отчеству! — Тимофей Игнатьевич уже стал сердиться и собирался, как положено негодующему домовому, подпрыгнуть, затопать и завизжать.

— А зачем? — удивился офисный. — Президент — он и есть президент. Это раньше было — по отчеству, а теперь — по должности.

— С ума вы тут посходили, — Тимофей Игнатьевич сел. — Ну, ладно, недосуг мне зря языком молотить. Тут у вас девица служит, хозяйка моя, Настя.

— А по фамилии? Ты, дед, совсем от жизни отстал, не догоняешь. Теперь же все — по фамилии.

— Ты меня, Бартерка, не зли, — строго сказал Тимофей Игнатьевич. —

Служит, говорю, хозяйка моя, Настасья, девка на выданье. Вон ее сумка, в которой я прибыл.

— Так это Ипатьева! — сообщил Бартер. — Менеджером служит. Получает мало.

Ты, дед, лучше к Агабазян перебегай. Она служит старшим менеджером, и у нее оклад уже хороший плюс премиальные. Вон ее сумка! Семья у них хорошая, деловая, сам Агабазян в Роскоминвест… нет, в Росинвесткомстрой… Тьфу, Росинвестстройкомбанке, вот! Вот где служит!

Тимофей Игнатьевич крепко почесал в затылке.

Тут в коридоре застучали каблуки.

— Ипатьева с Агабазян идут, и с ними мужики, Никитин, который секьюрити, и Романчук из пиар-службы, — определил офисный. — Нечего тут маячить, пошли, дед, я в наш кабинет отведу.

— Хоть это соблюдаете, — буркнул Тимофей Игнатьевич. — Людям не показываетесь — и то ладно. Ох, перевернулся мир, ох, перевернулся…

О существовании офисных квартирные домовые не знали по самой уважительной причине — генетической.

Домовой по своей природе — индивидуалист. Вот есть у него дом, есть хозяйство, супруга, кое-какие подручные — ему этого и довольно. В юности, в бытность подручным, он еще склонен бегать по окрестностям, узнавать насчет девок на выданье, встревать в разборки с овинником или, скажем, с полевым. А как войдет в зрелые годы — так его за забор усадьбы уже и не выманишь.

Раньше все это удавалось соблюсти. Но, когда сельская жизнь непоправимо разладилась и многим пришлось, спасаясь от голодной смерти, перебираться в города, а кое-кого повезли туда с собой умные хозяева, оказалось, что в многоквартирном доме жить сложно — через стенку от тебя одно семейство домовых, прямо над головой — другое.

Домовые не знали про такую выведенную психологами категорию, как дистанция. Одному, скажем, чтобы жить с собратьями более или менее мирно, нужно держать дистанцию по меньшей мере метра в два — иначе он чувствует себя, как голый в крапиве. Для другого и полметра — ничего, он со всем светом рад в обнимку сидеть. А для почтенного домового дедушки это должно было быть расстояние метров в пятнадцать-двадцать по меньшей мере. И вдруг оно практически исчезло!

Сперва были склоки и драки. Потом стали как-то приспосабливаться.

Додумались, раз уж приходится жить кучно, устраивать сходки и всем миром разбираться с правыми и виноватыми, делить территорию, отбиваться от общего врага — той же кикиморы, к примеру.

Но, смирившись с этой необходимостью, за пределы своего дома домовые носу не показывали. Разве что свахи шныряли взад-вперед, так это их ремесло. И население дома номер шесть на проспекте Мичурина ведать не ведало, что делается уже в доме номер девять. Так, отзвуки доносились…

А меж тем в человеческом мире творились интересные дела. Люди заводили «бизнес» и открывали «фирмы».

Иной домовой дедушка засыпал в обычной квартире, но просыпался уже в «офисе» и долго не понимал, что за чертовщина вокруг творится. А это просто не шибко богатые хозяева «фирм» нанимали под контору чью-то квартиру, лепили у подъезда вывеску, и с того дня называли ту съемную квартиру «офис».

Некоторым везло — они из съемных квартир перебирались в нарочно построенные для «бизнеса» особняки, и многие домовые — за ними следом.

Объяснялось это просто — пошла мода на все исконное и даже деревенское. В кабинетах непременно стоял на видном месте образок Николая-угодника, новые «офисы» освящал батюшка из ближайшего храма, а при переезде сам президент или даже коммерческий директор выкладывал на видное место свой разношенный башмак, приглашая домового следовать в этом экипаже на новое местожительство. Поди откажись!

Старые домовые дедушки брюзжали и грозились заснуть навеки. Но молодежь приняла новые хозяйские затеи с великой радостью. Одно дело — подгоревшие кастрюли по ночам драить, и совсем другое — аккуратные бумажки в прозрачных папочках блюсти, блестящие золотые скрепочки в хитрый стаканчик укладывать, расписные листочки искусственных цветов, затейливо в пучки составленных, от пыли отряхать. Тем более, что платят хозяева не сухой булкой и не дешевыми конфетами, а всякими диковинками. И растворимого кофе — сколько угодно!

Вот так и завелись офисные.

За десять с небольшим лет появилось их немало. Но жили они в домах, где отсутствовали квартиры, так что коренные домовые про них почитай что и не слыхали, а сами они тоже сильно старались забыть о своем запечном происхождении. И за пределы «офисов» носу не совали. Такая вот у них получилась генетика…