Энси - Хозяин Времени (ЛП) - Шустерман Нил. Страница 31

Ну, во-первых, обслуживание было на высшем уровне, потому что официанткой у них была моя мама, а она просто помешана на контроле за качеством. Во-вторых, еда была горячая — уж я-то знаю, потому что сам ее подавал и обжег руки о тарелки. А в-третьих, гадостью воняло от его сыночков.

Но папа, конечно, начинает извиняться, предлагает десерт за счет заведения, скидку при следующем визите и все такое прочее. Тут я разозлился окончательно. Видите ли, мой папа раньше работал в большой компании, полной кретинов вроде этого, и выработал в себе невосприимчивость к идиотам. У меня же подобного опыта не было. Зато у меня был большой графин воды с кубиками льда...

Вот почему я никогда не смог бы получить работу «водолея» не в нашем семейном ресторане, а в каком-нибудь другом. Потому что — впрочем, впервые за свою карьеру — я промахнулся. Вся вода из графина угодила вместо стакана кретину на темечко.

Приняв ледяной душ, кретин наконец замолчал и лишь таращился на меня в шоке. А я сказал:

— Ой, какая неприятность. Может, вы хотели бутылочную воду?

К моему изумлению, весь ресторан разразился аплодисментами. Кто-то даже сделал снимок. Я собрался раскланяться, но тут папа изо всей силы вцепился мне в плечо. Я посмотрел на него — папины глаза благодарностью отнюдь не светились.

— Ступай на кухню и жди там! — прорычал он. Отец рычит крайне редко. Обычно когда он сердится, то просто орет. Нормальное дело. А вот рык — это уже беда. Я помчался на кухню, шлепнулся на табурет и принялся ждать, чувствуя себя как нашкодивший детсадовец.

Зашла Кристина. Не знаю, видела ли она, что случилось, но, думаю, главное сестренка просекла.

— Я сделала тебе лебедя, — сказала она, вручая мне искусно свернутую салфетку.

— Спасибо. А никаких подходящих случаю гималайских мантр у тебя не найдется?

— Я уже не занимаюсь мантрами, — ответила она. — Я теперь чакры изучаю.

Кристина помассировала мне спину в некоторых местах, а когда я так и не расслабился, вернулась к своим салфеткам.

Папа в тот вечер не пришел на кухню, чтобы задать мне взбучку. Просто оставил меня сидеть на табурете и мучиться. Мама по временам забегала забрать заказы, хмурила брови, качала головой и грозила пальцем. И, наконец, она дала мне тарелку с едой. Вот почему я понял: папа не просто сердит — он вне себя. Если уж маме стало настолько меня жаль, что она даже покормила меня, то, считай, дело труба.

В конце концов мама отправила меня домой — ей был непереносим вид ее непутевого сына, потерянно сидящего на табуретке.

Еще до того как родители явились с работы, мне позвонил Старикашка Кроули. Должно быть, его засланец торчал в ресторане и сегодня.

— Это правда? Ты и в самом деле вылил графин воды на голову посетителя?

— Да, сэр. — Я слишком устал, чтобы придумывать себе оправдания.

— И после этого тебе стало хорошо на душе, так?

— Да, сэр, стало. Мужик был кретин.

— Это была заранее обдуманная акция?

— Э... нет, сэр. Спонтанно получилось.

Последовало долгое молчание.

— Ладно, — наконец сказал Кроули. — Мы с тобой еще поговорим. — И повесил трубку.

Он даже не стал извещать меня, как он во мне разочарован, и это явный признак того, насколько плохи мои дела. Я так понимаю, что услышать в конце разговора с Кроули «мы с тобой еще поговорим» — худшая из угроз. Это даже еще ужасней, чем «вам придется пообщаться с моим адвокатом».

Моя проделка с водой могла иметь целый ряд очень неприятных последствий. Самое худшее — за нее мог поплатиться мой отец. В конце концов, ресторан был открыт на средства Кроули, и Старикану закрыть его — как пальцами щелкнуть. А он такой гад, что с него станется.

Придя домой, папа не стал наказывать меня. Не сделал он этого и на следующий день. Он просто избегал встреч со мной. Он делал это ненамеренно — у меня было чувство, будто сам мой вид ему настолько отвратителен, что он не хочет иметь со мной никаких дел. И только в понедельник я узнал причину.

В понедельник во всех газетах заголовки кричали:

БОСУЭЛА ОКРЕСТИЛИ В РЕСТОРАНЕ

А дальше шел снимок на всю страницу: кретин из-за стола номер девять, мокрый, как мышь, и я над ним с пустым графином. И не на какой-то дурацкой четвертой полосе школьной газеты, а на самой что ни на есть первой странице «Нью-Йорк Пост». Это была та самая фотография, которую сделал кто-то из обедающих в тот вечер в нашем ресторане.

Когда твоя физиономия красуется на первой полосе «Нью-Йорк Пост», ничем хорошим это не пахнет. Ты либо убийца, либо убитый, либо публично униженный общественный деятель. К моему случаю применим пункт номер три. Кретин из-за стола номер девять оказался не кем иным, как сенатором Уорвиком Босуэлом. И унизил его ваш покорный слуга.

В то утро папа уже начал просматривать объявления о вакантных должностях, как будто с рестораном уже все покончено.

— Пап, я это... очень сожалею... — Первый раз за все время я попытался пробить стену молчания, воздвигшуюся между нами, но он поднял руку.

— Давай не будем, Энси. — Он даже не взглянул на меня.

Так прошли все рождественские каникулы. Это было ужасно. Понимаете, в нашей семье обычай другой: мы ругаемся, орем, бьем друг друга по самым чувствительным местам, а потом миримся. Разборки у нас яростные и жаркие. Я вспомнил мамины слова об аде — она как-то сказала, что там холодно и одиноко. Теперь я понял, что она была права. Я бы предпочел, чтобы папа изрыгал на меня пламя, как дракон — всё лучше, чем страдать от этой ядерной зимы.

Раньше мы с папой решали наши конфликты в беседе. Даже когда дела обстояли очень плохо, даже когда мы готовы были задушить друг друга, мы всегда могли поговорить. Но не сейчас.

«Давай не будем, Энси».

От такого холода на Земле вымирали целые виды живых существ.

14. Никто меня не любит, никто не понимает, пойду-ка я наемся червяков

Рождество пришло и прошло незаметно, что было не так уж плохо, если вспомнить о предшествующих ему бурных событиях. Большинство наших родичей, то ли обидевшихся за испорченный День благодарения, то ли еще по какой-то причине, решили нас не навещать, так что мы могли бы поехать в Филадельфию к родственникам мамы, но поскольку в Сочельник приезжала тетя Мона, пришлось сидеть дома. А потом, в самую последнюю минуту, тетя Мона звонит и сообщает, что приедет после Нового года. Нормальное явление.

— А мы-то так готовились к ее приезду, — заметила мама. — Мона не была бы Моной, если бы не испортила все наши планы.

— Она оказала нам услугу, — ответил папа, слишком уставший, чтобы тащиться в Филадельфию. К тому же он никогда и ни при каких обстоятельствах не говорит о своей сестре плохо. Маму это всегда задевает.

— Вот увидишь, — пообещала мама, — она заявится без предупреждения и будет ждать, что мы всё бросим и станем заниматься только ею.

Рождественское утро было лишено своего обычного волшебства. Сначала я подумал, что просто я становлюсь взрослее, но по здравом размышлении пришел к выводу, что это ни при чем. Елка была красивее, чем когда-либо — уж мы с Кристиной постарались. Подарков под елкой было меньше, поскольку в доме не толклась орда родственников, но это ничего. Что действительно портило праздник — это папино настроение. Он, как говорится, ушел в себя. Думал о ресторане, о своем будущем и наверняка о нашем будущем тоже. Мама места себе не находила от беспокойства за него. Я ясно видел, что ей была совсем не по душе поселившаяся в доме тоска. Мама делала все, чтобы папа забыл свои тревоги. Мне хотелось сказать ему, чтобы он выкинул все из головы, но разве я мог? Ведь это я был причиной его нынешнего состояния.

На второй день Рождества я отправился к Умляутам, чтобы вручить Кирстен подарок. Наверно, с моей стороны было безумием надеяться на нормальные отношения в совершенно ненормальных обстоятельствах. Внутренний голос шептал: не ходи! Я не был готов встретиться с Гуннаром, не знал, как с ним разговаривать. Что бы я ни сказал, это все равно прозвучало бы вопросом — все тем же «почему?». Почему ему понадобилось строить из себя больного? Как он допустил, чтобы дело зашло так далеко? Зачем он втянул меня во все это? Через несколько дней после начала следующего полугодия в школе должен был состояться Большой Митинг в Честь Гуннара. Речь, которую я собирался там произнести, грозовой тучей висела над моей головой, и я негодовал на Гуннара за то, что тот так меня подставил.