Энси - Хозяин Времени (ЛП) - Шустерман Нил. Страница 43

Многие вещи теперь прояснились для меня. Например, болезнь Гуннара. Интересно, когда он впервые заподозрил, что они, скорее всего, покинут страну? Болезнь — о, она многое могла изменить! Заставила бы родителей держаться вместе, принудила бы папу тратить деньги на лечение, а не на игру. И поскольку лучшая клиника находится прямо здесь, в Нью-Йорке, то какой может быть переезд, так ведь? На месте Гуннара я бы тоже хотел заполучить пульмонарную моноксическую системию. Потому что болезнь сына могла бы вылечить отца.

Я долго крепился, не желая нарушать молчание, но с собственной натурой можно бороться только до известных пределов.

— У меня как-то был друг, — проговорил я. — Странный был парень. Понимаете, мама бросила его в тележке для покупок, когда ему исполнилось пять, а папа обращался с ним так, будто его вовсе не существовало...

— У тебя все друзья такие — из неблагополучных семей? — осведомился Гуннар.

— Ну да. Я для них как липкая бумага для мух. Так вот, этому моему другу приходилось нелегко. Он натворил парочку очень больших глупостей, но в конце концов все устроилось. Он даже нашел свою маму.

— И они жили долго и счастливо? — усмехнулся Гуннар.

— Ну... последнее, что я слышал про них — это что оба исчезли в Бермудском треугольнике. Но для них это нормальное явление.

— Думаю, Энси хочет сказать, что у нас все будет хорошо, — проговорила Кирстен. Судя по голосу, напряжение чуть отпустило ее.

— «Хорошо» — это, наверно, преувеличение, — заметил я. — Я бы лучше сказал «не так стремно, как у большинства людей».

Гуннар засмеялся. Хороший знак. Кажется, я пробился к нему.

— Кто знает, — продолжал я, — может, в один прекрасный день ваш папа одумается, и тогда вы услышите скрип его деревянных башмаков у своей двери.

— Деревянные башмаки — это в Голландии, не в Швеции, — поправил меня Гуннар, впрочем, думаю, суть он ухватил. — Но даже если он захочет вернуться, кто сказал, что я его приму?

— Примешь, — возразил я.

— Не думаю, — горько сказал он.

— Примешь, — повторил я. — Потому что ты — не он.

Гуннар зарычал на меня, хотя и знал, что я прав.

— Теперь ты говоришь в точности как наша мама! — проговорил он.

— Ошибаешься, дело куда хуже, — сказал я. — Я говорю как моя мама.

Факт — у Гуннара было много общего с отцом, например, они оба, склонялись перед приговором судьбы, реальным или воображаемым. Но все же Гуннар перестал ваять собственное надгробие, и в моих глазах это делало его вдвойне мужчиной по сравнению с его отцом.

20. Жизнь — штука дешевая, но при рыночной экономике моя стоит больше, чем один доллар и девяносто восемь центов

В понедельник я наконец добрался до сообщений на своем автоответчике. Они пришли в нашу первую ночь в больнице, причем мой лимит голосовой почты в два часа был полностью исчерпан. Все сообщения звучали примерно одинаково: люди справлялись о состоянии папы, о моем состоянии и просто хотели поговорить. Часть про «поговорить» всегда звучала с некоторым нажимом — видимо, народ придает разговорам особое значение.

В понедельник же я впервые после «черной среды» пошел в школу. Меня ждало дело, и я готов был его выполнить.

Поначалу народ приветствовал меня шлепками по спине, предлагал помощь и все такое. Я задавался вопросом, кто же первый выскажет то, что у всех в действительности на уме. Наверно, я должен был догадаться, что первым пересечь черту решится Плакса Вуди Уилсон.

— Слушай, Энси, я рад, что твой папа выкарабкался и все такое, но мне нужно кое о чем с тобой поговорить. — В глазах Вуди появилось выражение такого стыда, что мне стало его жаль. — Про те месяцы для Гуннара. Я знаю, что это все было чисто символически и прочее, но... лучше бы мне получить их назад. Прямо сейчас.

— Не получится, — ответил я. — Но как насчет вот этого?

Я вытащил из рюкзака папку, раскрыл защелку и протянул ему два свеженьких контракта, уже заранее подписанных.

— Тут два месяца моей жизни, — сказал я. — Справедливый обмен за один, который ты отдал Гуннару. Все, что тебе остается — это подписаться в качестве свидетеля, и они твои.

Он внимательно прочитал контракты, поразмыслил, произнес: «Думаю, пойдет», — и удалился.

То же самое случилось со всеми остальными. Иногда дело шло даже еще легче. Не успевали они произнести «слушай, Энси», как я уже вручал им месяц, напутствовал: «Vaya con Dios» (что означает «иди с богом», кажется, по-французски [21]), и они уходили довольные.

В тот день я постиг всю глубину человеческой жадности. Как только народ обнаружил, чем я занимаюсь, все словно с ума посходили. Внезапно выяснилось, что каждый в свое время пожертвовал несколько месяцев, даже те, кто вообще ничего не давал. Но я не возражал. Это мой крест, и я должен пронести его до конца.

К финальному звонку лихорадка улеглась. Я отдал 123 года своей жизни. Вернувшись в больницу в тот день, я рассказал об этом Фрэнки. Думал, он, как всегда, назовет меня придурком, но нет. Наоборот, его мой поступок привел в восторг:

— Ты произвел первое публичное размещение акций! — (Фрэнки учился на биржевого маклера и знал все про это.) — Успешное IPO означает, что люди считают, будто твоя жизнь стоит гораздо дороже, чем есть на самом деле. — После этого братец добавил: — Постарайся их не разочаровать, не то обанкротишься, а тогда придется отвечать по всей строгости закона.

И поскольку отвечать я ни за что не хочу, придется мне и правда вести образцовую жизнь.

Из всех сегодняшних событий самым интересным оказался разговор с Пихачом, который катался туда-сюда по моей улице, ожидая, когда я вернусь из школы. Оказалось, что в мире Пихача дела шли далеко не лучшим образом.

— Плохие новости, Энси. Я просто в отвале, чувак, в отвале. Подумал, что надо с тобой потолковать, потому что не всякий меня не понимает, как ты, слышь?

— Что стряслось?

— Гадалка, ну, та самая, что не нагадала, будто меня не похоронят в море. Выяснилось, что она ненастоящая! Ничего она не знала! Просто выдумывала свои пророчества, сдирала с клиентов денежки. Ее арестовали за мошенничество. У нее не было даже лицензии на гадание!

— Да что ты, — сказал я, пытаясь скрыть насмешку. — Гадалка, которая говорит неправду! Неслыханно!

— Ты же понимаешь, что это значит, правильно? Мои шансы тю-тю. Никто не знает, когда я не отправлюсь путаться в корнях. Так что я теперь в свободном падении без парашюта, пока не влуплюсь в грязь. Очень, знаешь, не по себе, чувак. Ну очень. Этак меня завтра автобус переедет, и каюк.

— Скорее всего, этого не случится.

— Но может случиться, вот не в чем фокус! Теперь придется менять все мое мировосприятие, потому как ни в чем нельзя не быть уверенным. Мне как-то не по себе.

Кажется, я понимал, к чему Пихач клонит, но у этого парня такая манера разговора, что вообще неизвестно, чем беседа закончится.

— Короче, ты хочешь свой год обратно? — спросил я.

Он воззрился на меня так, будто я с неба свалился.

— Нет... Зачем он мне обратно?

— Да затем, зачем и всем остальным. После папиного инфаркта все сделались суеверными, боятся, как бы и с ними чего не вышло.

Пих покачал головой.

— Во идиоты, а?

Мы пошли дальше. Он положил покрытую ссадинами руку мне на плечо, словно умный старший брат, делящийся с младшим своей мудростью.

— Вот как я на это смотрю: та гадалка — мошенница, так? Ее повязали и осудили. А согласно закону, если ты жулик, то должен заплатить возмещение ущерба обманутому, так? Или нет в этой Вселенной не справедливости, так?

— Н-наверно, так.

— Ну вот видишь. — И он постучал мне пальцем по лбу, словно вколачивая в него понимание.

— Э-э... что-то я не догоняю.

Он вскинул руки вверх.

— Ты что, ничего не слышал? Этот год вычтется из жизни гадалки, не из моей! Возмещение ущерба, понял? Она заплатит космическую, кармическую цену. Все просто!