Одним ангелом меньше - Рябинина Татьяна. Страница 15

— Не исключено, — пробормотал под нос Иван. — А если он левша, и это отпечаток правой руки?

— А вот это исключено! — отрезал Семеныч. — Тогда кончики пальцев были бы направлены в сторону спины. Вон манекен в углу, посмотрите сами.

Иван брезгливо, стараясь не касаться руками запыленного муляжа со вскрытым брюхом, прикинул, как могли располагаться убийца и жертва, и вынужден был с экспертом согласиться.

Принтер выдал отпечатанный снимок, и Семеныч протянул его Ивану.

— Приложите-ка свои пальцы. Что скажете?

Иван попытался вместиться в контуры, но ничего не вышло.

— Мои подушечки короче и шире. Тогда у него, наверно, и пальцы должны быть длинные и тонкие?

— Должны быть. Равно как и сама кисть. А узкая кисть и тонкое запястье чаще всего бывают у людей астенического сложения.

— А что, нельзя разве на узкую кость нажрать центнер жира? — возразил Иван.

— Легко! Только пальцы толстеют в первую очередь. Стало быть, убийца ваш среднего роста и худощавого или, скажем наверняка, среднего телосложения. Не густо.

— В поле и жук мясо, — усмехнулся Иван.

Семеныч фыркнул.

— Вам никто не говорил, что когда вы так ехидно улыбаетесь, то похожи на иезуита? — с сарказмом поинтересовался он.

Включив чайник в розетку. Женя села на диванчик, откинула голову на спинку и закрыла глаза. Ноги гудели. Ну и денек сегодня выдался! Две плановые операции днем, каждая часа по три, и экстренная ночью. Была бы уж она строго операционной сестрой, без этих диких дежурств сутки через двое, работала бы с одним и тем же хирургом, в бригаде. А так… Ванька на подхвате. Где горит — туда и беги. Ушла бы, да куда? Можно подумать, где-то лучше.

Волосы выбились из-под шапочки и падали на глаза. Женя досадливо поправила непослушную темную прядь, посмотрела на часы. Еще два часа — и домой. День проспишь, потом полночи промаешься от бессонницы, а с утра будешь уже с тоски маяться, кое-как домашними делами заниматься. А на следующее утро — снова на сутки. Аневризмы, эмболии, варикозы… «Так идет за годом год, так и жизнь пройдет», — вспомнила она песню Цоя.

Дверь приоткрылась, в щель просунулась лисья мордочка физиотерапевта Володи Торопова. Посмотришь, когда он в шапочке, и скажешь: рыжий. И ошибешься — темно-русый. Но все равно типичная лиса: острый нос, острый подбородок, глаза куда-то к ушам задраны. И уши тоже длинные и какие-то заостренные.

— Женька, ты одна тут? Ой, у тебя чайник кипит!

— Будешь? — Женя выдернула шнур из розетки. — Да, а ты что тут делаешь в такую рань?

— Так ведь Лилька в декрет ушла, я за нее.

— Это как, типа медбрата?

— Ну!

— С ума сойти!

— А что делать, деньги-то нужны.

Володя взял чашку, насыпал сахар и устроился рядом с Женей на диване, словно ненароком задев ее бедром. Слегка поморщившись, она отодвинулась. Володя ей не слишком нравился. А точнее, совсем не нравился. Странный, скользкий тип. Мнит себя суперменом, голубые глазки с поволокой, сладкая улыбочка, а ходит… Выступает словно пава! Как в анекдоте: медленно и печально! Попробуй, пошли его за чем-нибудь, поползет, как черепаха, прихорашиваясь на ходу.

Женя усмехнулась. Если бы Торопов не клеился ко всем лицам женского пола от восемнадцати до пятидесяти включительно, она бы подумала, что Торопов голубой. И к ней приставал, да она его сразу отшила. Или маскируется?

— А я на днях к тебе заходил, — с хлюпаньем отпивая чай, радостно сообщил Володя. — Тебя дома не было.

— Зачем? — Женя неприятно удивилась — только этого еще не хватало!

— Да так. Проходил мимо, решил зайти. Посмотреть, как ты живешь. Ну и лестница у вас!

«Ага, лифт три дня не работал! Так тебе и надо!»

— А на двери подъезда объявление висело идиотское. Про сенбернара. Я его себе забрал. На память о неудачном визите.

Объявление действительно висело пару дней, на радость всем входящим и выходящим, а потом исчезло. Как там? «Внимание! Пропала кошка (женщина) породы сенбернар, окрас темный. Заметившего прошу позвонить по телефону…» Вот рожа! И откуда только адрес узнал?

— Слушай, Вовик, а чего ты такой самоуверенный? — Женя почувствовала, что заводится.

— А пуркуа бы и не па? Вообще-то все мужчины самоуверенные. Потому что, когда растут, видят себя супергероями.

— А женщины?

— Женщины пытаются отождествить себя с куклой Барби, поэтому у них поголовный комплекс неполноценности.

— Ну ты даешь! — восхитилась Женя. — Когда я росла, кукол Барби еще в помине не было. В Советском Союзе, я имею в виду. А сравнивая себя с теми куклами, которые продавались, можно было заработать манию величия. Или рехнуться. И вообще я в куклы не играла.

— Ты вообще какая-то неправильная! К тебе на пьяной козе не подъедешь. — В глазах Торопова на мгновение появилось какое-то затравленное выражение. Появилось и исчезло.

В дверь поскреблись. Володя встал и открыл. На пороге сгорбилась старушка в байковом халате.

— Ой, миленькие, — запричитала она, — там Петровна совсем плохая! Из пятой палаты. Посмотрите, а то страшно, того и гляди помрет. Я на пост, а там никого.

Володя вздохнул и вышел. Женя тоже вздохнула — с облегчением — и снова закрыла глаза.

— Ну ни в какую! — с досадой сказал Чешенко и с силой откинулся на спинку стула, так, что тот жалобно скрипнул. — «Я ее не убивал» — и все тут. Та чепуха, которая у нас есть, развалится, даже если мышка пукнет.

Кабинет Чешенко был такой крохотный, что, кроме стола, сейфа и двух стульев, в него ничего не влезало. На одном восседал хозяин, другой угрожающе зашатался, как только Иван попытался на него взгромоздиться.

— Вы, Юрий Федорович, используете недозволенные методы ведения допроса, — сказал он, усаживаясь на подоконник. — Стоит кому-то сесть на этот стул…

Иван пробежал глазами протокол допроса Самохвалова. Несмотря на все ухищрения следователя, тот продолжал настаивать: невесту не убивал, бритвой она порезалась сама. Про беременность Колычевой ничего не знал.

— Но ведь он действительно мог ничего и не знать, — произнес Иван. — Она могла просто не успеть ему сказать.

— Как жаль, что у нее не было болтливой подружки, — Чешенко изобразил нечто похожее на улыбку. — А представьте себе, Иван Николаевич, что Самохвалов врет. Допустим, он узнает о ее прошлом, посылает ко всем чертям, а Колычева говорит: я, мол, беременна, так что…

— Ну и что? — перебил Иван. — Он же не муж мультимиллионерши, чтобы его можно было этим шантажировать. Ну беременна — и черт с тобой!

— А если она пригрозила, что установит отцовство через суд и ему придется раскошеливаться? Или другой вариант: ребенок вовсе не его?

— И такое возможно. А что эксперты говорят про бритву?

— Теоретически подходит, но… Это ведь не пистолет. Разрез артерии очень короткий и глубокий, по сути, артерия полностью перерезана, но это сделали концом лезвия, так что соразмерить его длину и размер раны сложно. На бритве кровь как раз на конце лезвия, но ее слишком мало, чтобы определить, артериальная она или, как Самохвалов утверждает, капиллярная. Группа и резус Колычевой, это точно. Да и Самохвалов не отрицает, что это ее кровь. Раствор раны примерно соответствует толщине лезвия, то есть орудие убийства было таким же тонким и острым.

— Эксперт подтвердил, что у Колычевой был затянувшийся порез на указательном пальце. Примерно трехнедельной давности. Судя по ширине шрама, порез и рана на шее могли быть нанесены одним орудием.

— Вот как? — приподнял брови Чешенко. — А почему этого нет в акте?

— Порез старый, вот эксперт и не стал описывать.

— Так-так… — следователь нахмурился. — Получается, это подтверждает его слова? Впрочем, неважно. Он, разумеется, знал про этот порез. Короче, чтобы предъявить обвинение, улик достаточно. Пусть даже косвенных. А вот для суда — маловато будет. Вы сами-то как думаете, он или нет?

Иван молчал, глядя сквозь давно не мытое стекло на грязный дворик. Он нахмурился, от чего две крохотные вертикальные морщинки между бровями стали глубокими и заметными.