Там, где свобода… - Харви Кеннет Дж.. Страница 18

Полиция. Полицейские. Социальная служба. Женщина за столом. Она требовала информации. Расскажите. Предоставьте сведения. О себе. Зачем вы пришли? Чем мы можем вам помочь? Почему вы не найдете работу? Она хотела информации. Задавала вопросы. Но ей было все равно. Да что они понимали? Регулярная зарплата. Льготы. Пенсионный план. Телевизор. Две машины. Детсад для детей.

Он долго так простоял. Копил злобу. Скрежетал зубами. Прекратил только когда сам услышал этот скрежет. Повернулся и пошел обратно в темный бар. Уселся у дальней стены. Бармен оторвался от газеты и спросил, чего ему надо.

Он заказал еще пива.

Когда он вернулся домой, напротив квартиры Рэнди стояла полицейская машина. И «скорая помощь». Он остолбенел. Не мог сделать больше ни шага. Остановился в толпе уличных зевак. Сколько раз они наблюдали подобное? Десять раз. Двадцать. Тридцать. Из года в год. Одно и то же. Разные люди. Сорвались с катушек. Наконец. Но им все же интересно. Интересно сравнить с собой.

Выкатили носилки. Два парамедика. С двух сторон. На носилках лежала женщина с седыми волосами. Голова повернута набок. Глаза закрыты. Кислородная маска на лице. Потом в дверях показался Гилберт. Руки за спиной. Его вывел полицейский. Другой полицейский шел позади. Спускались по выщербленным бетонным ступеням. Как будто так и надо. В порядке вещей. Будто это никого не касалось. Кроме одного человека. Словно они просто выполняли свою работу.

— Куда вы везете Гилберта? — закричала женщина, стоявшая у полицейской машины. Она ударила ладонью по крыше машины. Она наклонилась. Она страшно разозлилась. — Куда?

Полицейские ничего не ответили. Они оба были мужчины.

Парамедики вкатили носилки в заднюю дверь «скорой». Один из них взобрался туда вместе со старухой. Затем двери деловито захлопнулись. Второй парамедик сел вперед. И «скорая» уехала.

Гилберт плакал.

— Миссус Хайнс, — скулил он вслед «скорой». Он встал как вкопанный. Как будто его неподвижность могла что-то остановить. Упирался, не позволяя полицейскому сдвинуть себя с места. Он был невинен как младенец. Это было всякому ясно. Всякому, кто был в своем уме.

— Что случилось? — спросил он старика, стоявшего рядом. Слова сами у него вырвались. Жаль, что в кармане не было фляги. Чтобы выпить, поделиться. Он знал этого старика. Знал его в лицо, но не по имени. Имя вылетело из головы. Он знал его историю. Жена старика и четверо детей. Погибли во время пожара сорок лет назад. Горшок горячего жира на плите. Готовили картофельные чипсы. Опрокинулся. Вот что он помнил о старике.

— Кто его знает, — ответил старик, даже не взглянув на него. Отвернулся и больше не смотрел. Насмотрелся. Зашел в дом. Захлопнул дверь.

Полицейские засунули Гилберта на заднее сиденье. Он плакал все горше и горше.

— Нет, — говорил он, — нет, нет… — Качал головой. Бормотал: — Миссус Хайнс.

— Отпустите Гилберта! — кричала обозленная женщина. Визжала. Бесилась. Мотала головой. Поднимала руку, чтобы схватить или поцарапать. Согнутые пальцы. Торчащие ногти. — Отпустите Гилберта!

Один из полицейских загораживался от нее ладонями вытянутых перед собой рук. Пытаясь не касаться ее. Хотел, чтобы она отступила. Но не хотел ее касаться. Даже руками в перчатках из латекса. Вот как. Держал руки. Стена из ладоней.

Он шагнул вперед. Сквозь толпу. Мимо мальчика и девочки, поднявшихся на цыпочки, чтобы лучше видеть. Сквозь шушукающуюся толпу. Зеваки. Еще одна трагедия. Еще одного преступника повязали. Он нажимал. Кого-то отталкивал, на кого-то натыкался. Выбрался вперед. Сквозь толпу. Оказался рядом с полицейской машиной. Полицейский слегка посторонился. Этого хватило.

Он нагнулся и шмыгнул на заднее сиденье рядом с Гилбертом.

— Подвинься, — сказал он Гилберту.

Гилберт подвинулся. Руки в наручниках за спиной. Улыбнулся сквозь слезы и спросил:

— Как тебя зовут?

Он сказал. Затем обернулся к полицейскому:

— Закройте дверь.

— Выйдите из машины.

— Закройте дверь. Я еду с ним.

— Я требую, чтобы вы вышли из машины.

Он посмотрел на Гилберта.

— Как ты себя чувствуешь?

— Не очень хорошо. — Улыбка сползла с его лица. Он нахмурился. Уголки губ опустились. И покатились слезы. По щекам. Закапали. — Не очень.

— Это мое последнее предупреждение.

Казалось, что полицейский говорит в мегафон. Он обернулся и произнес:

— Я его отец. Мне можно.

— Ха-ха, — сказал Гилберт. Глаза были красные от слез. Слезы все текли. Ручьем. Гилберт привалился к нему. Размазал на щеке жаркий слюнявый поцелуй. Засмеялся прямо в ухо.

Полицейские переглянулись. Поворчали. Затем дверца захлопнулась.

Снаружи зааплодировали. Почему? Он понятия не имел.

Обо всем заботился адвокат.

Он подозревал, что от его денег ничего не останется. Он надеялся. Рэнди. Гилберт. Спасти всех на средства фонда мистера Мердена. Хотелось бы увидеть лицо жены, когда адвокат сообщит ей. Ни цента, миссус Мерден. Ни пенни.

Сколько, интересно, нужно, чтобы все уладить?

Адвокат предупредил, что его могут вызвать в суд. За невыполнение требований полицейского. Неужели это по закону? Отказ покинуть полицейскую машину. Поездка с Гилбертом. Препятствование осуществлению правосудия. Вот как это называется.

— Напечатайте это на футболке, — услышал он свои слова.

— Что? — переспросил адвокат.

— Препятствование осуществлению правосудия.

— А, вы хотите такую носить? — дошло до адвоката.

Поговаривали, что Рэнди не придется отбывать срок. Самозащита.

Если он изменит свои показания ради прояснения картины. Будто бы память чудесным образом вернулась к нему. Кто начал первый? Он никогда об этом не задумывался. В отличие от адвоката. Адвокату тоже был симпатичен Рэнди. Адвокат знал, что нужно делать. Это Гром и Сквид напали на Рэнди. Уиллис может рассказать другую историю. Его слово против слова Уиллиса. В зале суда. Это совсем нетрудно. Поклясться на Библии. Просто книга слов. Люди использовали ее с разными целями. Не он один. Почему бы не использовать ее с благой целью?

Гилберта заперли в больнице Уотерфорд. В сумасшедшем доме, проще говоря.

Проведя много лет среди пьяниц, он был наслышан об Уотерфорде. Некоторые там заканчивали. Их туда «сдавали».

«Я тебя в психушку сдам!» — то и дело раздавалось на улице.

Гилберта обвиняли в убийстве миссис Хайнс. Но он был не виноват. Миссис Хайнс на первом этаже. Кто-то вломился. Гилберт был там. Гилберт был причастен, утверждала полиция. Пособник. Они хотели, чтобы он назвал им имя второго преступника. Гилберт не мог его назвать. Гилберт отказывается сотрудничать, говорили полицейские. Не признается. А между тем его признание облегчило бы всем жизнь. Миссис Хайнс ударили по голове. Первое, что приходило на ум, — виноват Гилберт.

Шум. Крики. Гилберт спустился вниз. Так он рассказывал. Там они его и нашли. Соседи вызвали полицию. Услышали через стену. Полиция примчалась. Они всегда были рядом. Патрулировали улицы. В этом квартале всегда было неспокойно. Гилберт стоял над миссис Хайнс с орудием убийства в руке. Он поднял его с пола, чтобы разглядеть получше. Ему не поверили. Ему нельзя было жить одному. Может быть, он был и ни при чем. Но он был умственно отсталый. Это кое-что значило. Это много значило. Если ты идиот, то тебя можно посадить. Потому что если ты идиот, то ты не понимаешь, что творишь.

Миссис Хайнс умерла.

Его тоже допрашивали. Он был под подозрением. Но его там не было. Вообще не было поблизости. Бармен из «Капитал Лаундж» подтвердил. Он был единственным посетителем в баре. Как он мог не запомнить его лица. Пил до ужина. Потом пошел домой. Посмотреть, как там Гилберт. Поговорить с Гилбертом, потому что в таком состоянии с Гилбертом было бы интересно поговорить.

Где же ему теперь жить?

Он оставался в квартире Рэнди, пока ему не сказали, что придется уезжать. Дом выставляли на продажу. Повесили на фасад объявление. Это произошло через три дня после смерти миссис Хайнс. Двое ее сыновей пришли и сказали ему. Им не терпелось продать дом и поделить деньги.