Друиды Русского Севера - Лазарев Евгений Сергеевич. Страница 15
Вот простой и понятный пример. На первый взгляд, случайной кажется схожесть кельтского слова «сид» — эльф, представитель более древнего, чем люди, волшебного человечества, и саамского слова «сейд» — священный камень или сложение из камней. Но давайте дополним эту схожесть несколькими достаточно известными смысловыми оттенками: сиды в преданиях кельтов живут внутри гор или «полых холмов»; саамский сейд тоже воспринимается как вместилище некоей духовной субстанции и благодаря этому одушевляется и даже «олицетворяется»; к тому же сейдами называют не только валуны особой формы, или гурии, сложенные из камней, но и необычные по конфигурации скалы-останцы, или даже отдельные горы. Гора же символически маркирует Центр Мира или его Полюс, его духовную вершину — и таким образом соотносится с универсальным комплексом полярной символики, с образами неподвижной Оси Мира, изначального Рая и т. д.
И тогда выстраивается та самая матрица. В ее «пространстве смысла» находят свое место и кельтские феи-сиды, обитающие в холмах с таким же названием («сиды»); и саамские сейды со всей совокупностью связанных с ними магических обрядов; и одна из форм дохристианской магии скандинавских народов («сейдр»); и самодийское, ненецкое слово «седа» — сопка. Возможно, в самодийских языках (северно-самодийских — ненецком и энецком) к той же самой палеоарктической праформе (опуская гласные, ее можно обозначить как *SD) восходит и слово «сит» — образ, подобие, душа-тень: лингвисты допускают, хотя и осторожно, возможность проекции этого важного северносамодийского понятия на ностратический, борейский уровень {39}.
Впрочем, разве это понятие не уходит корнями в еще более ранние эпохи? Представления древних людей о «тени», «образе», «душе» еще в XIX веке рассматривались (Л. К. Поповым) в качестве магического источника сакрального искусства. Да и сравнительное языкознание позволяет увидеть, в гиперборейской ретроспекции, схождение этого спектра значений корня *SD с некоторыми сакральными терминами за пределами ностратической языковой макросемьи. Например, на древнем священном языке загадочного царства Шаншун (некоторые слова этого языка дошли до нас в рамках добуддийской тибетской религии бон, однако это не тибетские слова) sad означает бог, небожитель (по-тибетски lha).
Разумеется, чтобы выстроить такого рода матрицу, реконструировать «пространство смысла», в свернутом виде содержащееся в исключительно насыщенной семантически борейской сакральной лексике, нужно знать не только отдельные рефлексы этой лексики в языках-потомках и перевод этих слов, но и ощущать, хотя бы частично, богословский, ритуальный, этнографический и т. п. контекст соответствующих понятий. Впрочем, коль скоро мы допускаем многофункциональные связи и смещения семантем по «осям» матрицы, эта дополнительная информация может быть минимальной. Простого соотнесения того или иного слова (в каком-либо пусть позднем, но традиционном источнике) с заведомо древней мифологической системой может быть достаточно, чтобы приступить к сопоставлениям внутри смысловой матрицы.
Применительно к борейским реконструкциям такой начальный импульс, по-видимому, можно выявить в работах традиционалистов XX века: не потому, что абсолютно истинна каждая их мысль, — допустим, в работах одного из основоположников современного традиционализма, Рене Генона (1886–1951), но потому, что он часто исходил в своих выводах из действительно древних представлений, содержащихся в источниках, по-своему уникальных, еще не введенных в академический научный оборот (для Генона это были прежде всего суфийские источники). Несколько «пространств смысла», несколько словоформ из борейского священного лексикона представляется возможным исследовать более конкретно.
Эльфийская Белая Лебедь. Рене Генон указывал на связь с гиперборейским лингвистическим наследием тех лексем, где содержится корень alba-. Он не подкрепляет это утверждение данными сравнительного языкознания и мифологическими реконструкциями. Между тем даже поверхностная проработка соответствующей смысловой матрицы приводит к более широким и достаточно логичным выводам.
В спектре наиболее известных соответствующих индоевропейских слов выделяются семантемы со значением белизны и света. В индоевропейском праязыке этот корень в самом общем виде реконструируется как *alb(h) o — белый, светлый, однако материал конкретных языков позволяет предположить, что у праиндоевропейцев бытовала и сакральная лексика с этим корнем. Помимо латинского albus, белый и греческого ?????, белое пятно, хеттского alpha, облако и русского олово (ср. литовское alvas, олово — «светлый» металл) мы имеем, например, родственное общеславянскому древневерхненемецкое слово albiz — лебедь, а также эльфов или альвов со всем присущим им богатым спектром мифологических и религиоведческих ассоциаций. Вероятно, сюда следует добавить и провансальское alba — утренняя заря.
От индоевропейских реалий попробуем перейти на более глубокий уровень. Основания для этого есть. Например, в афразийской языковой семье (в древнееврейском) есть слово «альма» — девственница, а в число реконструированных ностратических корней входит форма «лам(у)», означающая влагу в ее различных проявлениях, от моря до лужи и просто сырости, согласно словарю В. М. Иллич-Свитыча {40}. Глубинная связь представлений о женском начале и о воде, влаге (допустим, в виде изначального Океана) — факт несомненный и очень древний. Что же касается взаимозамены согласных «м» и «б», то это явление весьма распространенное иногда даже в одном языке, например, валлийском.
Среди ностратических языков есть и другие соответствия исследуемой семантеме. В уральских языках ilma — небо, воздух, воздушное пространство; по-фински ilmetд означает появляться, возникать. Это уже сфера сакральной, космогонической лексики; не случайно прафинно-угорского небесного бога-демиурга зовут Ильмар (ср.: Ильмарис, Ильмаринен, Инмар). В «Калевале» Ильмаринен выковывает Сампо с «пестрой крышкой» — звездным небосводом и «скрепляющей» его неподвижной Полярной звездой. Космогонический акт, таким образом, связует корневую основу — LM— (-LB-) с символикой Полюса.
Вполне возможно, что в воссоздаваемую смысловую матрицу этого протокорня входят (на ностратическом уровне) и глубоко сокровенные, мистические слоги-криптограммы, не поддающиеся переводу, перед некоторыми сурами Корана: АЛМ в начале 2, 3, 11, 29, 30, 31 и 32?й сур и АЛМР в начале 13?й суры, а также афразийское «алам» («олам») — мир. Согласно «Мирадж-наме», книге, повествующей о вознесении пророка Мухаммеда к Престолу Всевышнего, священную криптограмму АЛМ пророк «списал с рукава Божественного Престола неба» {41}. Начальная буква (и одновременно символ Первоначала) во многих алфавитных системах — альфа — может, наверное, тоже восходить к ностратическим пластам; тогда теряет смысл вопрос о том, кто впервые применил это слово в данном значении (финикийцы, древние евреи и т. д.). Кстати, в руническом алфавите средневековой Вестфалии эта первая буква называлась «альма». А известное соотнесение финикийской буквы алеф с пиктограммой «бык» могло носить вторичный характер и имело место тогда, когда уже был забыт первоначальный смысл этого корня.
Может быть, этот смысл несколько прояснится, если углубиться с ностратического на борейский уровень? В этой связи упомянем, что чрезвычайно важное арабское слово «ильм» — знание (в Коране оно встречается около 750 раз) иногда соотносилось арабскими переводчиками с греческим ????? — премудрость. В исторической перспективе (доисламской и дохристианской) это образ безусловно женский — в аспекте сравнительной мифологии. А вот в аспекте сравнительного языкознания его можно поставить в соответствие с таким чрезвычайно широко распространенным на Востоке словом, как «алмас(ты)» или «албас(ты)», хотя в современной этнографии оно и обозначает низшего, а иногда и демонического духа.