Восток, запад - Рушди Ахмед Салман. Страница 19

— Красное по-французски «rouge», мадам, — промычала она.

Красное ли, розовое ли, выпили мы его чересчур много. И когда состегнули мешки на «Буген-вилье», то сразу будто вернулись на берег Джуху. Вдруг Люси, целовавшая мне лицо, неожиданно пробормотала: «Безумие, любовь…» — и легла на другой бок, повернувшись спиной ко всему нашему далекому прошлому. А я вспомнил про Малу, про не слишком далекое свое настоящее, и в темноте покраснел от стыда.

На следующий день ни она, ни я ни словом не обмолвились о случившемся. Мы опоздали ко входу в тоннель с односторонним движением, но Люси решила не ждать трех часов, полагавшихся по расписанию. Она велела мне взять фонарь, отправиться по берегу в тоннель и медленно идти там по узкому бечевнику, а сама повела баркас. Понятия не имею, что мы делали бы, встреть мы другое судно, но на скользком, разбитом бечевнике думать о чем-то кроме как о том, чтобы не свалиться, было невозможно, а я, в конце концов, был всего-навсего матросом и выполнял приказания.

Нам повезло: мы прошли и вскоре увидели свет. Я был в белом свитере, который весь испачкал о стенки тоннеля ярко-красной грязью. Та же грязь была на ботинках, волосах, на лице. Я хотел было вытереть потный лоб и нечаянно размазал ее на глазу.

А Люси, в восторге от успеха нашего незаконного предприятия, вопила:

— Черт возьми, наконец ты хоть что-то нарушил! — Когда-то в Бомбее, в юности, я был приличен до неприличия. — Теперь понял? Риск оправдывает себя, в конце-то концов! — орала она.

Безумие. Любовь. Когда я услышал от Люси про гонки по встречной полосе, я вспомнил и красное вино, и тоннель. Сутки, проведенные нами на борту «Бугенвильи», были на свой манер тоже небезопасны. Запретные поцелуи, запретный проход в темноте. Мы остались тогда целы, он теперь тоже. Обыкновенное везение. На мой взгляд.

Что нас заставляет терять голову?

— Всего-навсего нарушение биохимического баланса, — считал Элиот.

Ночью, после юбилейной иллюминации, он решил сам сесть за руль и так гнал машину по темным деревенским дорогам, что и мои биохимические балансы едва не вышли из-под контроля. Вдруг, без всякого предупреждения, Элиот резко затормозил и остановился. Ночь была светлая, с ясной луной. Справа на склоне холма было видно стадо сонных овец и маленькое, обнесенное оградой кладбище.

— Хочу, чтобы меня похоронили здесь, — заявил он.

— Никак нельзя, — откликнулся я с заднего сиденья. — Сначала, знаешь ли, придется умереть.

— Перестань, — сказала Люси. — Ты только подашь ему новую идею.

Мы попытались свести все к шутке, чувствуя, однако, внутри неприятную дрожь, но Элиот понял, что слова его достигли цели. Довольный, он кивнул головой и с новой силой нажал на газ.

— Если мы все разобьемся, — только и ахнул я, — никто не узнает, где тебя нужно похоронить.

Добравшись до дома, он без единого слова направился в спальню. Немного погодя Люси поднялась посмотреть, как он, и сказала, что он уснул одетый и во сне улыбается.

— Давай напьемся, — беспечно предложила она.

Она устроилась на полу перед камином.

— Иногда мне кажется, все было бы намного проще, если бы я тогда не отвернулась, — сказала она. — Я имею в виду на баркасе.

В первый раз Элиот увидел своего демона, когда уже почти закончил «Гармонию сфер». Накануне они поссорились с Люси, и та, собрав вещи, оставила их кукольный домик в Португал-Плейс. (Он, пока жил там один, не вынес на крыльцо ни одной молочной бутылки, и Люси, вернувшись, нашла все их в кухне — все семьдесят штук, по числу дней, которые ее не было, стояли, как семьдесят обвинителей.)

Именно тогда, как-то ночью, он проснулся в три часа с твердой уверенностью, будто внизу кто-то есть и будто этот кто-то есть абсолютное зло. (Я вспомнил про ту его уверенность, когда узнал, как Люси проснулась, уже понимая, что он мертв.)

В тот раз он взял армейский швейцарский нож и, как был, неодетый (Люси потом тоже не успела одеться), спустился вниз. Электричество в доме отключилось. Когда Элиот проходил мимо кухни, оттуда дохнуло арктическим холодом, и он ощутил эрекцию. Свет замигал, лампочки будто сошли с ума, и тогда он перекрестился и крикнул: «Apage ame, Satanas. Изыди, Сатана».

— В тот же миг все пришло в норму, — рассказывал он мне потом. — А под полом послышались шаги, будто шаги хромого.

— Но ведь ты ничего не видел, — сказал я, немного разочарованный. — Ни рогов, ни копыт.

Элиот отнюдь не был тем суперрационалистом, каким хотел показаться. Интерес к черной магии в нем был больше, нежели интерес сугубо научный. Но голова у него работала великолепно, и я верил его оценкам.

— Я держу ум открытым, — говорил он. — Есть многое на свете, друг Горацио, ну и так далее.

Элиот легко нашел аргументы, убедив Люси срочно продать дом, пусть даже потеряв в деньгах.

Как ни странно, мы подружились. Я всегда любил жару, а он влагу и тучи. Я носил усы а-ля Сапата [32] и волосы до плеч. Он ходил в твидовых костюмах и вельветовых куртках. Я любил передвижные театры [33], диспуты о расовых отношениях и антивоенные митинги. Он тратил все выходные на деревенской охоте, лишая жизни птиц и зверей.

— Ничто так не поднимает мужской дух, — говорил он, пытаясь зазвать меня с собой. — Лишаешь жизни пернатого или мохнатого друга и тем самым вносишь скромный вклад в дело кормежки всего человечества. Класс да и только!

В 1970-м на следующий день после избрания Эдварда Хита [34], когда газеты кричали: «Главой Кабинета стал бакалейщик!», Элиот дал в его честь званый обед, где среди гостей только я и ходил с кислой миной.

Кто знает, почему люди становятся друзьями? Одни одинаково машут рукой. Другие одинаково перевирают мелодию.

Но я точно знаю, почему подружились мы с Крейном. Нас сблизила добрая старая черная магия. Не конфеты, не любовь, а именно Темное Искусство. И если я теперь не в силах вычеркнуть из памяти имени Элиота Крейна, то, вероятно, лишь потому, что соблазны, которые свели его с ума, едва не погубили и меня.

Пентакли, иллюминаты, Махариши, Гэндальф… некромантия стала частью Zeitgeist [35], частью тайного языка в противотоке культуры. От Элиота я впервые узнал о секретах Великой пирамиды, о загадках Золотого сечения и о лабиринтах Спирали. Это он рассказал мне про месмеровское учение о животном магнетизме («Между небесными, земными и животными телами существует взаимная связь. Осуществляется эта связь посредством разлитой в универсуме, невероятно легкой жидкости. Она подчинена неким законам механики, нам до сих пор не известным»), он же рассказал о японском учении о четырех состояниях сознания: Мусин — состояние детской радости; Сисси, или Консуй-йотай — состояние транса или временной смерти; Саймин-йотай — состояние гипноза и Муген-но-Кё — когда душа способна покинуть живое тело и путешествовать в Скрытом мире. Он же, Элиот, открыл для меня и великих философов, по крайней мере их книги: Георгия Гурджиева, автора «Сказок Бильзебаба», ставшего учителем для Олдоса Хаксли, Кэтрин Мэнсфилд и Дж. Б. Пристли; раджу Раммохана Роя и его «Брахмана Самадхи», книгу, где раджа сделал смелую попытку соединить воедино индийскую и европейскую мысль.

С помощью Элиота я изучил нумерологию и хиромантию, усвоил индейское заклинание, обучающее полету. Узнал, как вызвать шайтана, Сатану, и какую нужно нарисовать фигуру, чтобы Зверь, отмеченный числом 666, не вышел из-под моей власти.

С краской стыда признаю, что у себя дома, в той части света, откуда и пришло слово «гуру», мне никогда не хватало времени заняться поисками, а здесь как-то само собой случилось так, что Элиот вошел в мою жизнь. Стал, как сказал бы англичанин, учителем мистики, или «груу», как спели бы в мантре.

вернуться

32

Эмилиано Сапата (1879–1919) — лидер крестьянского восстания в Мексике, участник гражданской войны 1911–1917 гг.

вернуться

33

В 1960-е г. передвижные театры славились пристрастием к пьесам острой политической направленности.

вернуться

34

Эдвард Хит — премьер-министр Великобритании 1970–1974 гг., лидер консерваторов, успешно завершивший программу вступления Великобритании в ЕЭС.

вернуться

35

Зд.: смысл существования (нем.).