Тайны митрополита - Ремер Михаил. Страница 30

Отвыкший от яркого солнечного света Николай Сергеевич зажмурился, едва лишь распахнул дверь предбанника, сбитого по образу и подобию того, что соорудил он в своей келье. Лето с осенью окончательно сдали позиции, и зима вступила в права, для начала плотно укутав землю толстой снежной шубой. Потом новоиспеченная хозяйка разогнала прочь тучи, щедро посыпав снежную шубу миллионами ярко горящих бриллиантов.

В столице много переменилось. Первое, что бросилось в глаза, – так это оживление, царящее на стенах Белокаменной. Сотни человек, как муравьи, работали, поднимая к небу не законченные до нашествия стены. Простейшие подъемные механизмы тащили кверху корыта с каменными блоками правильной прямоугольной формы, на верхушках стен, о чем-то задорно переругиваясь, работали каменщики, а внизу, у подножия, носясь туда-сюда и подвозя на тачках каменные блоки и складывая их в ровные штабеля, бегали молодые крепкие парни.

– Эх! – прислонившись к стенке, мечтательно прикрыл глаза Николай Сергеевич. – Мне бы тех каменьев хоть чуть! Впрочем, то была лишь мечта. Насколько мог упомнить сейчас преподаватель, известняк, служивший основным строительным материалом для стен, привозили по реке; километрах в сорока от строительства находилось месторождение этого камня. А раз так, то ценность еще ту представлял. По крайней мере, заполучить его просто так возможности не представлялось никакой. Да и потом, даже утащи он несколько плит, все равно они были уж слишком велики и громоздки для организации печи. Да и запомнился ему хорошенько тот крест с колесованным на нем за воровство мужиком, хотя, конечно, и не очень уверен был Николай Сергеевич в том, что на самом деле видел он это, а не в горячке.

Еще через пару дней окреп он настолько, что смог посетить князя. Правда, к собственной радости, вначале попав в баню в доме Тверда. И теперь, вымытый и набравшийся сил, стоял он перед лежащим на скамье правителем.

– Ну, здрав будь, чужеродец, – откашливаясь в кулак, просипел Дмитрий Донской. – Вишь, вон, как оно; все больше меня слабым да немощным видывать тебе удается, чем при делах княжьих. Судьба, что ли, такая, Никола?

– А ты мне вопросов таких не задавай, Дмитрий Иванович, – пожал тот плечами. – Мне и моей-то судьбы знать неведомо, а ты про свою вопрошаешь. Прости, если что не так говорю, да и сам уже ведать не ведаю, чего оно, да как.

– Бог простит, – вновь закашлявшись, отвечал собеседник. – Будь другой кто, так после слов таких в поруб прямиком, да и дело с концом. Да ты у нас с норовом, – Булыцкий молчал, не желая вновь наломать дров. – Судьбу ведать – грех, – продолжал между тем Дмитрий Иванович, – да уж зело иной раз хочется, ну хоть глазком единым. Оно, вон, грех – грехом, а ты явился да крови великой не дал пролиться. Где же грех тот? Славе княжества Московского не дал пасть; чего худого? Киприан вон говорит, хоругвь православия еще выше над миром всем подняли победе благодаря великой, – снова закашлявшись, закончил тот. – Чего принес-то? – не выдержав первым, кивнул князь на торчащие из торбы валенки. – Уж ведомо: коли дар какой от Николы, так все слава Богу. Все диковина.

– Примерь, князь, – ловко достав из торбы неведомо как сохраненные в пути валенки, протянул он их хозяину хором. – Ладная обувка, ноги чтобы в тепле держать. Оно семь веков пройдет, так только ее и будут носить.

– А что грубы так? – поморщившись, прогудел Донской. – Ни тебе яхонтов, ни каменьев. Как и не князю то в дар?

– А где же я тебе каменьев сыщу-то в монастыре-то? – опешил Булыцкий. – Помилуй, князь! Мне что, оклады с икон обдирать?

– Да не греши ты! – сверкнув глазами, повысил голос Дмитрий Иванович. – Где оно видано, чтобы иконы оскверняли в угоду делам мирским?! Ри?зы [69] обдирать… Татарин, что ли?! Хотя, – чуть успокоившись, продолжил муж, – и твоя правда есть: откуда каменья в ските Сергия-то?

– Ты бы примерил! Украсить вон дело немудреное; мастеров у тебя нет, что ли? По ноге лишь бы сели. – Заставлять себя дважды просить князь не стал. Кряхтя и отфыркиваясь, натянул он сначала один валенок, затем и другой. – Ну, каково? – волнуясь, словно школьник, поинтересовался преподаватель.

– А хороши, пожалуй что, – и так и сяк примеряясь к обновке, вынес вердикт правитель. – Великоваты если, – все так же задумчиво произнес он. – Да теплы, ничего и не скажешь, – продолжал.

– Оно пару такую сделать – людины три, да работы дня на два, а то и на три, – уже нащупав болевые точки, под руку поддакнул пенсионер. – Шерсти вон только упастись впрок, и ладно.

– Трое, говоришь? – оживился князь. – И дня божьих два?

– И ноги в тепле, – подбавил масла в огонь учитель. – Вон уже и люди обученные есть в монастыре Троицком. Им хоть сейчас шерсти дай; начнут сразу же.

– А ну-ка, Никола, давай, – проглотив наживку, скомандовал князь. – Ты рукастых тех как кличут-то, порасскажи, да людей я пошлю за ними.

– А я? – растерявшись от такого поворота, пробормотал Булыцкий.

– Чего ты?

– Того, что мне бы попасть в монастырь. Не взял кое-чего. Забыл, – добавил он, чуть промолчав. – Да и ладно, а то ведь точно не донес бы. В пути вон живота не лишился чуть.

– Вот что скажу тебе, Никола, – сев на лавку, закашлялся Дмитрий Иванович. – Время нынче неспокойное; шастают вон по лесам. Самого-то Бог от встречи с такими миловал, да едва разминул. Не так, что ли?

– Так, – чуть подумав, согласился Николай Сергеевич.

– Оно хоть и наказано всем: язык за зубами держать, да все одно слухи, что ручейки; камнями не заваливай сколь, да все равно дорогу пробьет себе. Про чужеродца теперь только ленивый не балакает; сам же видел, сколько народу в монастырь идет, – усмехнулся Дмитрий Иванович. – Да и твое счастье только в том, что чуть не архангелом рисуют тебя до сплетен охочие. А так, кто придет, и не признает в тебе спасителя-то. Вот, только-то до потехи охочие несолоно хлебавши уходят. Некомат вон только признал в тебе кого надо. Признал да в келье чуть не спалил тут же.

– Откуда знаешь-то?

– Милован тебя дотащил; худ хоть сам здравием, да все равно в доброй памяти да в своем уме остался. Ты пока в горячке метался, так он и рассказал, что да как.

– Милован? Как он?

– Ладно. Кабы не снадобье твое, так хуже было бы. И ему, и тебе, и мне с княжичем, – закашлявшись, закончил он.

– А от кашля хочешь? – напоровшись взглядом на ряд уцелевших банок, украшающих полку стеллажа, выполненном точно по образу и подобию того, что он собрал в Троицком монастыре, всполошился пожилой человек.

– Так не помогло же снадобье твое.

– А то не снадобье. То – вон, – кивнул он в сторону склянок.

– Что? Есть, что ли, их? – отследив взгляд преподавателя, искренне поразился Дмитрий Иванович.

– Во, удумал, – рассмеялся вдруг Булыцкий. – Банки! Стеклянные! Есть?!! Ой, князь, уморил!!! – держась за живот, хохотал он, да так задорно, что и сам правитель, поперву нахмурившийся, вскоре присоединился к пришельцу. – Прости, – вытирая слезы, выдохнул Николай Сергеевич. – Сколько лет живу, такое впервые слышу.

– Делать-то что с ними? – тоже придя в себя и, пусть и с трудом, но вернув лицу грозное выражение, поинтересовался Дмитрий Иванович.

– Объясню позже, – аккуратно взяв драгоценность, пенсионер внимательно осмотрел ее на предмет трещин и сколов. Ничего. Целая вроде. – Покажу, вернее, – продолжил он. – Подготовиться надо бы.

– А как задумал чего? – нахмурился правитель. – Не княжье дело – диковины на себе пробовать! Не бывать такому!

– Чего?! – не понял Булыцкий.

– А того, – повысил голос великий князь Московский. – Тебе же вон Некомат и золота сулил, и почестей. Или путаю чего? Или не так все?!

– А чего не так-то?! – разозлился вдруг Николай Сергеевич. – Все так! Сулил! Говаривал: тут не верит никто, да то и дело порубом грозятся или, чего хуже, на кол посадить. А еще, говаривал, что хоть и Московию спас, а живу с монахами в ските, хотя и во дворце с дожами мог бы. Князь не ценит, мол. Спасибо даже не сказал.