У обелиска (сборник) - Перумов Ник. Страница 69
На лестнице свет продолжал гореть. Это было хорошо. Видно ступени. А снаружи мело. Через квартал на ветру раскачивался тусклый фонарь. В домах окна не горели.
Быстрее, быстрее!
Хорошо, что грязь, замерзнув, превратилась в камень. Удобней было бежать…
Вот уж показалась впереди улица Красных Коммунаров. Она все еще оставалась украшена флагами. И фонари здесь стояли чаще. Не так страшно.
Надо мной не было неба – одна непроглядная черная тьма. Тьма клубилась и норовила прижаться к земле. Но свет фонарей пока что не давал ей этого сделать. Свет, да еще снег: он отражал тусклые лучи, делая видимыми палисадники, дома, заборы…
Быстрее!
Я не думала о том, что после шести в больницу посетителей не пускают.
И о том, что ворота наверняка закрыты.
И что не спит, наверное, только дежурная сестра.
Я твердо знала, что мне туда надо.
Ворота были широко открыты, в здании горел свет, а рядом стоял крытый грузовик с красным крестом на борту.
Возле грузовика прохаживались люди в военной форме, с оружием. Несколько человек в белых халатах я увидела у входа.
– …жалко! – донеслось до меня. – Молодой совсем паренек! Ему жить да жить…
Это о ком? Я сбилась с шага. Потом увидела, как подруливает к дверям черная «Эмка». Не раздумывая, я проскочила в вестибюль. Там было людно.
Двое санитаров о чем-то спорили возле каталки. Куда бы спрятаться?
Если сейчас войдет Артем Мамедович, он сразу по-думает, что я здесь не просто так, что я причастна к тому, что тут происходит. А я непричастна.
Неожиданно я увидела знакомое лицо. Профессор Алферов. Как его зовут? Не помню. Обычно я хорошо запоминаю имена.
Но неважно!
– Доктор! Подождите, доктор!
– А вы что здесь… Он ваш знакомый?
– Кто?
– Георгиев… Вы зачем здесь?
– Мне надо поговорить с Виктором. С Цветковым. Понимаете, я, кажется, знаю, из-за чего все…
– Цветков ушел сегодня перед ужином. Подписал больничный и…
– А разве ему можно было?
– Цветков практически здоров по сравнению с… – Он неопределенно кивнул в сторону лестницы. – Так что вы там узнали? Если что-то важное, тут где-то должны быть сыщики из уголовного розыска. А мне, извините, пора. Тяжелое дежурство.
Максимова на улице не было. Я спросила у одного из санитаров, что случилось. Тот неохотно ответил, что один из пациентов выпрыгнул из окна. Сломал ногу.
Я вежливо попрощалась и ушла. Куда теперь?
Попыталась вспомнить Витин адрес, не вспомнила. И вдруг поняла, что уже иду. Что ноги сами выбрали правильный маршрут – мимо дома с корабликом, пустыря и опавшей сирени. На Татарскую.
До знакомой калитки оставалось шагов десять, когда из тени у сарая вдруг появилась темная фигура. Я отстраненно смотрела, как она отделяется от ночной тьмы и движется ко мне. Не то чтобы это было страшно – трясло меня не от страха. Но ощущение необратимости происходящего стало настолько плотным, что казалось, воздух гудит от тревоги. Бессмысленно уже бежать, чего-то делать. Неотвратимое – вот оно. Стоит напротив меня и говорит знакомым голосом:
– Варька, ты что здесь делаешь? Зачем ты здесь?
Витя. Ждал меня? Но почему здесь? Он знает, где я живу.
Он очень быстро оказался рядом. Взял за плечи, тихонько встряхнул. Спросил осторожно:
– Где ты работаешь? Я имею в виду, официально.
– Я… наверное нигде. А зачем ты…
– Не так спросил. Назови свою профессию. Что ты умеешь делать?
Ответы закружились в голове вихрем, но все они были связаны так или иначе с обитателями Татарской.
– Делать перевязки, ухаживать за больными, еду готовить…
– Может, ты медсестра?
Снова вихрь воспоминаний, услужливо подсказывающий нужные ответы. Образы. Далекие, непонятные. Мужчина в белом халате, с круглым зеркалом на лбу. Резкий медицинский запах. Окровавленные перчатки. Чужое. Все чужое. Я затрясла головой.
– Откуда ты родом?
Он говорил быстро, громко, кричал на меня. А я не могла ответить.
– Не знаю.
– Родители? Родственники? Хоть что-нибудь!
– Вить, что случилось? Что происходит?
– Вспомни. Пожалуйста. Хоть кого-нибудь…
Но я ничего не могла вытрясти из бедной моей словно бы ватой набитой головы.
А потом он снова, как тогда, у крыльца моего дома, не то чтобы обнял, скорей прижал к себе.
Чтобы сменить тему, я спросила у его кожаной куртки.
– А что магия? Ты ее снова чувствуешь?
– Город, – совершенно серьезно ответил он, – тонет в темноте. И только на Татарской как будто островок нормальной жизни. Но он все меньше.
Вздохнул и выпустил меня на волю. Вне кольца его рук было холодно и одиноко.
Кажется, он что-то еще хотел мне сказать, но не решился. Может, он уже знает о немецком проклятии? И тоже пришел сюда, чтобы поговорить с Евдокией? Или мне просто показалось?
– На кулоне – заклинание, – прошептала я. Вся моя решительность куда-то улетучилась. Наоборот, мне уже хотелось оказаться где-нибудь далеко-далеко. Должно быть, это снова был голос болезни.
Витя хмуро кивнул.
– Ты что же, все знаешь?
По его губам скользнула какая-то кривая, болезненная улыбка. Прежние его улыбки умели врать намного лучше.
– Я придумаю что-нибудь. Ты не бойся. Пусть я сейчас почти ничего не могу, но уж какую-то защиту для одного человека…
Нет, он говорит о чем-то другом. Совсем о другом. Какая защита для одного человека? Зачем? Когда весь город готов погрузиться в непроглядную темень давнего фашистского проклятия.
– Витя. На амулете – заклинание, которое называется «Сумерки мира». Что это за заклинание?
Он помолчал. Взял меня за руку, подвел к фонарю. Вгляделся в лицо, словно надеялся по глазам прочитать правду.
– Варь, кто тебе это сказал? Откуда… откуда тебе знакомо это заклинание?
Что я могла ответить? Приснилось? Увидела в навеянном кулоном бреду?
– Я… не могу сказать. – Приходилось подбирать слова. – Я просто знаю. Видела… слышала… в Берлине. Там был немец… и какая-то лавочка с украшениями…
– Так. Только не плачь. «Сумерки мира»… Я их один раз уже видел. Но они иначе работали… Хотя постой! Все сходится… Вот что. Мне надо поговорить с Евдокией.
– Нельзя!
Этого точно нельзя было допустить. Не сегодня. Не сейчас. Почему – я даже не пыталась задуматься. Нельзя и все.
– Да почему?
Витя шагнул к калитке. Я обогнала его и преградила дорогу. Нельзя!
И тут же услышала, как скрипнула дверь дома.
– Эй, кто это? – Голос у Евдокии Леонтьевны был испуганным.
Я промолчала. Смотрела на Витю. А он отступать не собирался.
– Евдокия Леонтьевна! Это я, Виктор Цветков. Помните меня? Мне надо с вами поговорить. По делу.
– Витя, пожалуйста…
– Варя, я клянусь, я не причиню ей никакого вреда.
Евдокия Леонтьевна уже успела пройти полдороги к калитке и услышала последнюю фразу. Под нее ногой скрипнул снег: она остановилась.
– О чем вы, Витя?
Он зашарил во внутреннем кармане куртки, а потом протянул над калиткой развернутые красные корочки:
– Евдокия Леонтьевна, я сейчас к вам обращаюсь официально, но вы не пугайтесь. Капитан Виктор Цветков, второе управление разведки и контрразведки. Контрмаг…
Евдокия Леонтьевна вдруг схватилась за сердце и покачнулась. Я успела как раз вовремя, чтобы не дать ей упасть.
Витя рванул калитку, но я уже не обращала внимания.
– Она подумала, что ты из-за Сережи…
– Черт.
Мы вместе довели Евдокию Леонтьевну до крылечка.
– Беги за врачом, – потребовала я.
– Не нужно. Сейчас…
Он осторожно положил ладонь на лоб Евдокии Леонтьевны. Сосредоточился. Мне показалось, он считает в уме. Дыхание пожилой женщины немного выровнялось.
– Ну вот. А теперь отведем ее в постель, и пусть отдыхает.
И в этот момент по Татарской, с двух сторон, освещая окрестности фарами, подкатило два автомобиля: довоенный, переделанный в автобус ЗИС и знакомая уже «Эмка».