У обелиска (сборник) - Перумов Ник. Страница 85

Ульрих молчал, потрясенный. Месяц назад перед отступлением у батальона Карла был приказ подорвать при отходе только самые значимые здания. А теперь – уничтожить все. Его опять затошнило. Он, сделав несколько глубоких вдохов, сдержал позывы и нашел в себе силы ответить:

– В подобной обстановке я и мои люди будем еще более бесполезными, чем «Голиафы», господин штурм-баннфюрер…

– А я надеялся научить вас стрелять, Ульрих… – За мнимым разочарованием Эккехарда унтер-фельдфебель разобрал угрозу. – Вашим людям приказано забрать пригодное в городе, прежде чем тут будет все взорвано.

– Пригодное? То есть разграбить обычные дома?!

– А вы чем раньше занимались? Вы – вор, Ульрих, с какой стороны на это ни смотри.

Ульрих отвернулся. Как нарочно, на глаза ему попался полузасыпанный от взрывов окоп, торчащая из земляного холма белая женская рука. Взгляд в отчаянии метнулся назад к фон Книгге.

– Помогите мне найти ее и спасти! – попросил Ульрих едва слышно. – Я буду делать для вас что угодно. Убивать, взрывать этот проклятый город, чистить ваши сапоги…

– Сапоги мои есть кому чистить, господин унтер-фельдфебель. С этим прекрасно справляются «верные, храбрые, послушные». И убивают они без колебаний.

Ульрих опустил взгляд – черные сапоги эсэсовца, тщательно вычищенные от крови, блестели на солнце. Мельком глянул в сторону команды Шутцманшафта; люди ее с мрачными, озлобленными лицами замыкали отряд Эккехарда. Нашивки с только что процитированной Экке надписью украшали их рукава.

– Остальное вам так и так придется делать согласно приказу.

– Тогда просто пристрелите меня, господин штурм-баннфюрер, – попросил Ульрих. – Или я сам пущу себе пулю в голову, если ее найдут мертвой.

– Да у вас просто трагедия какая-то, – заметил Экке. – Ваша полька-ведьма приворожила вас так сильно, что хочется свести счеты с жизнью? Что же с вами делать?

Смягчившийся, почти сочувствующий тон эсэсовца подарил Ульриху надежду.

– Хорошо, – сдался Эккехард на очередной умоляющий подслеповатый взгляд Ульриха. – Но вы не будете препятствовать допросу. Да, простите, мне все-таки придется расспросить ее о повстанцах. Не волнуйтесь, это будет только разговор. Я же не зверь, господин Ульрих.

Октябрь, 1944 год

Второго сентября Старый город пал. Ровно через месяц повстанцы капитулировали. Сдавшиеся в плен члены польской армии получили статус военнопленных. Их колонной выводили из города, как и оставшихся жителей. Ульрих стоял на краю дороги, по которой их вели, всматривался в лица, надеясь увидеть знакомое. Но поток варшавян иссякал. В конце плелись совсем изможденные люди. Вскоре дорога опустела. Вокруг не осталось никого. Разрушенный город лишился последнего – своих жителей и одновременно – души.

Унтер-фельдфебель, погрузившись в невеселые мысли, зашагал обратно в Старый город. Он и сам не понял, как нашел обратную дорогу. Вокруг грудами битого кирпича лежали дома. Улиц было не узнать. Да и от них мало что осталось. Ульриху казалось, что он идет по кладбищу. Сражавшиеся повстанцы каждый день несли потери, и вдоль фасадов протянулись бесконечные холмики могил. Непогребенных тоже хватало – последствия расстрелов сдавшихся или попавших в плен. В воздухе плыл мерзостный трупный запах. Но в Старом городе месяц назад Эккехард пригнал команду своих «верных, храбрых, послушных», считая, что в такой обстановке его саперным подразделениям невозможно работать – то есть закладывать мины и методично уничтожать дом за домом. Шумавцы сваливали трупы казненных пленных и погибших во время обстрелов в окопы, забрасывали сверху щебнем от разбитых домов.

«И я тоже послушный… Как глупый пес…» – подумал Ульрих, неожиданно поняв, что, как собака на свист хозяина, он идет на звуки взрывов. Саперные подразделения продолжали выполнять приказ.

Очередной врыв прогрохотал совсем рядом. Дрогнула под ногами земля, с горы щебня покатились обломки кирпича. Ульрих опасливо обогнул ее и остановился как вкопанный. Перед ним оказался дом, в котором он жил до начала восстания. Абсолютно целый. Стекла, конечно, выбиты. Но ни следов разрушений, ни пожара на нем не обнаружилось. Хотя от соседних остались лишь внешние стены. Взволнованный, Ульрих толкнул подъездную дверь, дошел до своей квартиры на первом этаже, отпер дверь нашедшимся в кармане ключом.

Зашел в полутемное помещение и застыл, когда щелкнул предохранитель автомата.

– Спокойно, господин Ульрих, – произнес голос.

Унтер-фельдфебель почти не узнал его – таким слабым он оказался. Вспыхнул керосиновый фонарь, осветив комнату. На его постели лежала Мартуша. Бледная, с перебинтованным плечом. Сквозь бинты сочилась кровь. Вокруг нее сидело трое вооруженных поляков. Измученных и мрачных. В них он узнал людей с ресторанной кухни.

– Что вы здесь делаете?

– Я должна извиниться перед вами, Ульрих…

– Извиниться?

– И я прошу вас… Нет, я умоляю вас – не выдавайте меня и моих людей…

– Но…

– Погодите. Выслушайте меня сперва. Я должна рассказать вам об Эккехарде…

– Значит, вы все-таки его знали? – с негодованием воскликнул Ульрих, в его мозгу возникли старые подозрения.

– Да погодите же вы! – Мартуша приподнялась на подушках, но тут же со стоном опустилась обратно.

Ульрих смолк, встревожившись, подошел ближе. Поляки отвели от него трофейные немецкие автоматы.

– Эккехард самый страшный мой враг. И не только мой – всего человечества.

– Еще скажите, что он дьявол, – пробурчал Ульрих.

Снял свои очки, достал платок и, слеповато прищуриваясь, торопливо протер их от кирпичной пыли, надел обратно.

– Нет. Он – хуже.

– Что может быть хуже?

– Он не имеет никакого отношения к религии. Он – вне ее.

– И кто же он? Вы будете говорить со мной загадками, когда решается ваша судьба?

– Все, что я могу сказать вам, – он не человек.

Ульрих нахмурился, глянул на поляков, молча спрашивая, не бред ли это и не плод ли воображения раненой. Но мужчины кивнули, подтверждая слова Мартуши.

– Допустим, это так. За жестокость и я бы не стал называть штурмбаннфюрера человеком. Но зачем ему понадобились вы?

– У меня хранится один предмет, за которым он охотится. Еще один находился у моей названой сестры. Он убил ее, господин Ульрих. Безжалостно сжег заживо. Я нашла ее пепел в одном из залов замка месяц назад… И меня он тоже едва не поймал…

Рука Мартуши тронула раненое плечо. У Ульриха глаза полезли на лоб и задрожали от волнения руки.

– Что?! Хотите сказать, что это он в вас стрелял?!

– К счастью, я была очень далеко, чтобы получился меткий выстрел, которым так «славится» господин штурмбаннфюрер. Да и мои люди помогли мне укрыться.

– Когда это случилось? – хмуро спросил Ульрих.

Что-то внутри него не давало поверить в услышанное. И хотя барон однажды говорил о том, что пристрелит полячку, потом пообещал Ульриху найти ее и помочь спасти. Внутренний барьер мешал Ульриху поверить Мартуше. Он был уверен, что офицер СС не смог бы нарушить свое обещание. Но если Эккехард не человек… Голова у Ульриха пошла кругом – разум требовал рационального объяснения происходящего.

– Это было два дня назад, – ответила полька. – Он бродит среди руин по ночам. Ищет наш след.

В мыслях Ульриха мелькнул месячной давности разговор с Карлом, где тот рассказывал, как штурм-баннфюрер накануне восстания среди ночи ушел один в замок. Эккехард искал некий тайник. О котором он словно позабыл после событий первого августа. И хотя, освободив Ульриха из плена, Эккехард сказал, что у них есть неоконченное дело, он больше не возвращался к разговору о подрыве замка. Кроме того, в последнее время эсэсовец выглядел невыспавшимся, мрачным и озадаченным. Может быть, он действительно разыскивал ночами среди развалин Мартушу.

Полька наблюдала за унтер-фельдфебелем. Улыбнулась, увидев, что он готов ей верить и слушать дальше.

– Дайте свою руку, Ульрих.