У обелиска (сборник) - Перумов Ник. Страница 96

– Родные думали, что я умру, когда порез сначала воспалился, потом начал гноиться. Потом почернел, и я перестал чувствовать кости в руке. Он почти свел меня в могилу на заре юности, как принято говорить на Востоке. – Господин Ефремов смотрел на марево над рекой. – Мать нашла какую-то бабку, когда уже врачи от меня отказались. Та пришла с черным петухом в лукошке, велела его зарезать, но и она ничего не могла сделать. Только за руку взяла и выскочила прочь, как ошпаренная. И рубаха новая после нее пропала – меня в ней хоронить собирались. А нет рубахи – нет и похорон приличных. Пришлось мне выкарабкиваться, – пошутил собеседник.

Я слушала его слова о чужеземных магических обрядах и суевериях, улыбалась и смотрела на двух бумажных птичек, кувыркающихся на концах одного тонкого бамбукового прутика. Когда змей в воздухе, с земли прутика не видно, но один стриж без другого не летает. К центру бамбукового прутика привязана тонкая длинная нить. Она в руках у ребенка или старика.

– Если бы Ли Сяо появилась в вашей жизни лишь однажды, вы не искали бы ее сейчас. – Молчание слишком затягивалось, и ничего не сказать было бы невежливо. – Запад и Восток далеко друг от друга, но в центре мира встречаются даже они.

– Ли Сяо сказала примерно то же, когда мы оказались в одном и том же обучающем центре в сорока километрах от Семипалатинска. – Господин Ефремов смотрел на меня как на чудо. Так же как те люди из сна. – Там я получил профессию. Я – военный маг на пенсии, Цай Сяо Ся. И благодаря твоему предыдущему воплощению у меня очень редкая специализация: восточные медитативные метаморфозы с тактильными ментальными суггестиями плюс телепатия.

Я тихонько засмеялась:

– Господин Ефремов, мой мандаринский слишком плох, чтобы понять все слова, которые вы сказали. Вы – русский будда?

– Я – бывший военный разведчик из секретного подразделения «М», девочка, – пояснил лаоши со спокойствием статуи в храме. – Разведчик-волшебник, если хочешь. И своим ненаучным даром я служил Родине! И с тридцать девятого года работал здесь, в Харбине.

Я поняла, почему он оказался в моей стране. Его командиры – мудрые. Если бы я была поэтом, то сказала бы: маленькая Ли уронила однажды на землю зерно, которое проросло. У нее было рисовое зернышко. Но я не поэт, я люблю поезда и хорошо разбираюсь в машинах. Поэтому спросила:

– Какой дар был у Ли Сяо?

Старик поискал нужное слово.

– Хранительница. – Но он не был уверен в точности. – Она как губка могла впитать в себя знания, силы, магию. Огромное количество. Могла повторить умения того, кто с ней рядом. С телепатами – телепат, с диверсантами – диверсант, с медиками – медик. А если рядом магов не было, она тоже была обычной девочкой, только очень умной. И каждый видел в ней – свою. Мы недолго были вместе в отряде под Семипалатинском.

Я спросила:

– Это город, в котором испытывают атомную бомбу?

– Это город рядом с географическим центром Евразии, – ответил старик.

Понятно, там сходятся Восток и Запад. Я представила себе этот лагерь с трудным названием. Длинные корпуса в степи. Много света, мало растений. Дети всех возрастов. Одинаковая одежда. Взрослые в военной форме. Классы и полигоны. Дисциплина. Шаолиньский монастырь по-русски. Все военные организации одинаковы во всех странах. Старшие учат младших, младшие подчиняются. Когда старшие сочтут, что ты готов, – пройди испытание и стань одним из них или выполни другое свое предназначение. На предназначение увозят на черной машине. Кого-то в грузовике, кого-то в салоне люкс. И в спину смотрят тревожные глаза твоих школьных товарищей. Но все молчат, никто не бросается вдогонку с криком: «Не уезжай!» Так и Ли Сяо однажды уехала. И молодой господин Ефремов. Тогда еще был Советский Союз, и к нему обращались: «Товарищ Ефремов».

– Простите, лаоши, я перебила вас. Думаю, вы встретились с девушкой здесь, в Харбине. – Я сама протянула ему руку. Если мы будем долго разговаривать, то он опоздает на поезд. А мне еще нужно зайти на подземный рынок у Софийского собора – успеть купить свежих персиков.

– Под Харбином, – уточнил Ефремов. – Пинфань, управление по водоснабжению и профилактике частей Квантунской армии.

Я не успела отдернуть руку…

…Пинком из машины выталкивают солдаты, а падаешь в руки призракам. Бурая форма харбинской жандармерии и белые балахоны работников Управления. Теперь Григорий во власти призраков без лица. Руки в резиновых перчатках надевают наручники на его запястья. Это легче, чем тугие веревки в участке. Тычут в спину маузером – иди вперед. Он поднимает голову к небу: много звезд в темноте, а луны нет. И самая черная сила – тут. Много. Смерти много и боли. И какой-то мертвый квадрат видится. Но магии – нет. Только слабые проблески. По шкале Громова-Кили даже не ноль, а минус получается. Очень большой минус. Такого же не может быть!

– Хотелось солнышко увидеть напоследок, – слова самому себе. Хоть и сказал с улыбкой белой фигуре. А за них – тычок от полицая. Звериный окрик. Ох и лающий у них язык, на наш русский слух. Еще четверо вместе с ним входят в узкие ворота в толстых бетонных стенах. Здание приземистое, сплюснутое сверху. «Тяжелокостное», – хотелось сказать Ефремову. Не умеют азиаты строить высокие здания – все у них словно к земле пригнутое. Привыкли сами кланяться всяким бонзам и дома такие же строят. Еще тычок в спину – нечего мечтать, пора в реальность. Больно, черти, тычут. Прямо в сломанные ребра. И Ефремов идет вместе со всеми.

– Новая партия бревен для папаши. Пять штук, как договаривались. Оплату не задерживай, – слышит Ефремов за спиной японское рыканье. Конечно, он понимает по-японски. Но только никому об этом знать не надо.

Призраки в медформе ведут всех через внутренний двор к зданию почти без окон. Никто не разговаривает с ними. Даже между собой фигуры в белом не говорят. Люди, которых привезли вместе с Ефремовым, боятся. Страхом от них разит больше, чем смрадом внутри стен. А дышать тяжело, ветер тянет от высокой трубы. Семенящие рядом не знают, что делать, куда попали, кто вокруг – живые или мертвые. Ефремов чувствует – под белыми одеждами обычные люди. И на крышах, с карабинами – обычные люди. Но боль везде, боль и смерть и бессилие. И тот самый минус, который вводит в ступор.

Любой маг знает, когда много людей собирается в одном месте, образуется новое сознание, надчеловечская сущность, но без личности. Много ментальной энергии в один сгусток сливаются, и с ним можно работать. И тогда каждого, кто туда хоть мысль послал, коснется изменение в этом сгустке. Братания, массовые дезертирства, бунты персонала, саботаж, диверсия, переворот, «прозрение». Много чего можно сделать, если подсадить в насущность элементала с нужным зарядом. Это как отравить колодец или, наоборот, обеззаразить источник, из которого пьют все защитники неприступной крепости. Главное – найти этот колодец и подобраться к нему. Для того и пошел сюда старший лейтенант Григорий Ефремов, разведрота восточного рубежа отряда «М», специальность «Ментальные диверсии». А как тут работать, если нет надсущности?! Яма, а не бугор! Не этого ждал Ефремов, растерялся, тут-то его и размазало!

Отчаянье охватило Ефремова. Вцепилось в горло, накрыло. Он умрет здесь, как все. Он напрасно попал сюда: не выбраться из этой могилы. Нет сил, нет на-дежды. Никакой пользы ни себе, ни Родине. Только мука смертная ждет тебя здесь и равнодушная безносая тощая тетка с косой заберет тебя, Гриня, в сыру землю. Выть, выть захотелось Ефремову. И сил не стало, руки не поднять, в горло душегубам этим не вцепиться! Напрасно все, зря, зря, зря! Ох, хоть бы солнышка дождаться, да еще денек пожить! Или чтоб сразу к стенке.

– Записывай, Оцука. Тридцатое июля, четыре часа двадцать минут. Партия бревен, пять штук. Две штуки «плюс»: номера три тысячи девятьсот восемьдесят семь и три тысячи девятьсот восемьдесят семь. Три штуки «меньше», номера четыре тысячи триста восемьдесят восемь, восемьдесят девять, девяносто. Возраст – стандартный. После дезинфекции и первичного осмотра расположены согласно внутреннему распорядку: здание «ро», корпус «семь» и «восемь». Усиленное питание и предварительное лечение не нужны. Материал пригоден для использования немедленно.