У обелиска (сборник) - Перумов Ник. Страница 98

– Спасибо, товарищ. – Ефремов почувствовал на-дежду. – А тебя как звать-то самого?

– Не помню… Забыл… – ответил мужчина. – Забыл, браток. – Его снова настиг кашель. Он упал на кровать, забился и больше не говорил до поверки. Ефремов дал ему еще праны и стал ждать голоса в голове, контакта.

Ждать пришлось недолго. Открылось квадратное окошко в двери. Глянул желтолицый рябой военный – было видно кусок форменного козырька. Почти одновременно открылось второе окошко-щель. Туда сунули черный ствол «маузера». Он пошевелился из стороны в сторону, фиксируясь на каждом из узников.

– На параверку! Руки в оконо! – сказал без выражения японец.

Ефремов просунул запястья в щель. Почувствовал прикосновение рук в резиновых перчатках, ему проверили пульс, перевернули руки ладонями вверх и прощупали пальцами детский шрам на ладони. И голос в голове зазвучал тотчас же: «Беги!» Григорий посмотрел в окно. Пульс ему проверяла стоящая рядом с охранником закутанная в белый медицинский балахон женщина. Лица не видно под маской, волосы убраны под шапочку, круглые очки на глазах. На Ефремова она даже не взглянула, лишь кивнула и сделала отметку в своем блокноте.

– Дуругой подоходи! – скомандовал военный.

Подошел сокамерник. Процедура повторилась. И снова голос в голове: «Беги завтра!» И вопросительный взгляд соседа по застенку: «Слышал?» Да, Ефремов слышал. И узнал, кажется. Но вот теперь поверить не мог…

Охранник грубо толкнул безымянного и захлопнул оконца.

Безымянный сел на лежанку. Молчали до завтрака – двух мисок риса с овощами. И ели тоже молча. Потом напарник спросил:

– Ты кем на воле был?

– Железнодорожник, – как положено по легенде, ответил Ефремов. – А что?

– Наручники сможешь открыть, железнодорожник?

– Да поглядеть надо сперва. – Но Григорий был уверен, что на пару шурупов его телекинезных силенок хватит.

– Тогда давай сегодня ночью, в темноте. А завтра, к поверке, я притворюсь, что встать не могу, а ты в дверь стучи что есть силы. Пусть прибегут проверять, а там хоть глоток свободы.

– Тебе голос тоже сказал…

– Да, – кивнул безымянный, – сказал, что умру я завтра. Видно, смертельно болен… Но знаешь, земляк, я не сдамся! Я не крыса, чтоб меня резали и уши к жопе пришивали для забавы! Я лучше как человек помру. Эх, жалко только, не признавал я Советов раньше, а они-то ниче, раз немчуру – как положено, по-русски! Значит, и этим долго не простоять! Потому как, Гриня, неправое дело крепким не бывает! Прости, я говорить больше не буду – хочу сил подкопить, на завтрашней свадьбе со смертушкой погулять. К обеду разбуди.

Имени своего он так и не назвал.

Наутро сделали почти так, как договорились.

Всю ночь Ефремов давал парню сил, понимая, что завтра момент истины для обоих. Он не решался поверить в предательство, но факты говорили сами за себя: Ли Сяо, хранительница магии всех видов, отличница, комсомолка, эмигрантка из Китая, курсантка магошколы под Семипалатинском, маленькая девочка из Китайской слободы под Белояровом – предатель. Подлая змея, садистка и убийца. Это объясняет особенность места: Ли Сяо – никакая, с красными – красная, с белыми – белая, с японцами – японка. И забирает силы всех, кто тут есть, и надсущность тут потому и не формируется. Но как, как такое может быть? Как не разглядели ее отцы-командиры?

Но, с другой стороны, почему она бежать велела? Если она – предатель, то Ефремова стоило бы убить быстрее, а самой получить еще силы. Или это такая изощренная забава нелюди – помучить, дать на-дежду, а потом уничтожить? Может, это соус такой магический к жратве чудовища? Что делать, что делать-то теперь?

Старший лейтенант Григорий Ефремов, разведрота восточного рубежа отряда «М», решил делать свое дело. Насколько хватит сил. Потому что союзнички даже в инструкции для своих солдат прописали: «Если вы со всех сторон окружены врагом, чтоб сохранить свою жизнь, сдавайтесь в плен». А русские – не сдаются. Потому мы до Берлина дошли, несмотря на все военные машины Европ и тайные знания психических фюреров. Как говорил один одинокий волк в старой книжке: «Это будет славная охота. Хотя для многих она станет последней». Григорий читал в далеком детстве, в школьной библиотеке брал. Хватит соплей. Нужно сосредоточиться, и еще нужна краска для мандалы. Ефремов расцарапал поджившие было запястья и принялся за дело.

Напарник спросил лишь: «Как договаривались?» «Нет, – мотнул головой Ефремов. – Я притворюсь больным, а ты в дверь стучи. Я – свежее «бревно», у меня сил больше охрану вырубить». – «Договорились».

Это был их последний разговор…

… – Нам не удалось убежать дальше своего отсека, – лаоши Ефремов сказал уже просто словами. – Безымянный сокамерник мой поднял бунт и был застрелен через решетку. Мы вырубили охранника, забрали ключи от камер, выпустили всех, кто там был, но вышли лишь смельчаки. Их тоже застрелили. Как людей. Как свободных. Остальных отравили газом. Никто не выжил. Но я услышал, как в обслуге отряда зародилась мысль: «Правда не на нашей стороне». Мы дали сигнал…

– Но вы сидите здесь, на набережной Сунгари, и вы не дух, хоть и не человек. – Я злилась.

– Я – необычный человек. А вытащившая меня Ли Сяо – была совсем не человек. Я не знаю определения ее сущности: дух, фея, богиня, ангел, чунинь. Может быть, она – тысячелетняя лиса или сама Гуаньинь. Хотя нет, ее бы вычислили в центре подготовки. Она была не добро и не зло, а идеальное хранилище для всех знаний, какие могли бы быть. Только она не рождалась – ее кто-то создал. Не знаю, в лабораториях, отрядах, мастерских или монастырях, а может быть, кто-то еще открыл ей глаза на краю неба. Если бы она осталась там, то проводила бы свое время в покое и мудрости, перебирая нефритовые четки. – Лаоши Григорий Ефремов напрасно говорил, что его мандаринский недостаточно хорош. Я редко слышала столько красивых слов сразу. Он продолжал:

– Но она была отправлена наблюдать за людьми, фиксировать то, что мы придумали, собирать и хранить новые знания. А потом сработал первый закон термодинамики: переход количества в качество. Она научилась сочувствовать. Когда началась война, самая страшная в истории человечества, она не смогла стоять в стороне. Ее уникальная способность быть своей для всех сделала ее идеальным агентом разведки или диверсантом. Резидент Ли Сяо, позывной «Гинкго», исчезла из поля зрения всех агентов в сорок первом. И вот в Управлении по водоснабжению и профилактике частей Квантунской армии мы встретились. Во время бунта «бревен», когда японцы впервые увидели людей, а не «материал».

История, рассказанная стариком, была удивительной и страшной. То, что он показал мне, – еще невероятнее. То, что я стояла на краю жизней, чудес, реальностей и историй, не описать словами. И потому я снова протянула руку, чтоб оказаться внутри прошлого…

… – Трусы, подлые твари! Нелюди! Освободите! Выпустите! – Русский кричал сквозь решетку. Несколько китайцев вышли из камер и поддерживали его криками.

Кучка японцев во внутреннем дворе с удивлением смотрела на такое поведение. Сбившись в кучку, в своей кургузой форме, с карабинами в руках, они явно не знали, что делать, и выглядели растерянными. Испуганными.

– Чего он хочет? Что он кричит? Идите, идите в камеры, и мы не будем сердиться, идите по местам… Найдите переводчика… Они же не смогут выйти, да? Там две двери еще заперты. Зачем он кричит?

Григорий усмехнулся. Как они не понимают, что человека нельзя лишать свободы? Да, им не удалось выйти дальше коридора – оглушенный охранник, пока открывали другие камеры, очухался и драпанул. Запер бронированную дверь снаружи. Но даже этого бунта было достаточно для знака. «Хозяева» бестолково суетились.

– Вы обманщики и трусы! Вы обещали работу, а сами нас, людей, как крыс в банку! Душегубы! Ну, стреляйте! Стреляйте, сволочи, ну! Лучше так, чем подопытной свинкой у вас! Я человек, слышите?! – Русский потрясал решетку. Его глаза метали молнии. – Освободите!