Замужем за облаком. Полное собрание рассказов - Кэрролл Джонатан. Страница 66

Тут настала моя очередь усмехнуться.

– Почему же я тебя не узнал?

На мгновение его лицо исказилось злобой. Жестокой яростью, взявшейся неизвестно откуда с пугающей быстротой, как выкидной клинок. Он положил обе руки на стол, словно собирался встать.

– Как хочешь, мудак, можешь не верить. Но послушай: если он тебя заморозит, ты пропал. Знаешь, что с тобой будет? То же самое, что со мной и с Ларри. Знаешь, что я с ним сделал? Убил. Вот так. Пришлось. Знаешь почему? Майкл. Его там даже не было, но он заставил меня это сделать… Вот почему я здесь. На тебя мне наплевать, приятель. Я не хочу умирать. Но знаю, что, если он тебя заморозит, ты придешь за мной. В каждый момент ему нужен только один. А когда закончит пользоваться тобой – как Ларри или мной, – просто подошлет к тебе следующего, и дело с концом.

– Зачем ты был ему нужен?

Клинтон покачал головой, словно я был последним тупицей на земле.

– Потому что в детстве он был жалким дерьмом. Ему нужен был большой брат, ангел-хранитель, щит Гардол и все прочее в одном лице. Я просто не вовремя подвернулся ему под руку, старина.

– Кто такой был этот Ларри?

– Он защищал Майкла до меня, когда тот жил в другом городе. Знаешь, кто он был? Его учитель в третьем классе!

– И зачем ты его убил?

Прежде чем ответить, Клинтон напомнил мне о сигарете в пепельнице – все еще горящей и чадящей, но готовой погаснуть через минуту-две.

– Пришлось. Майкл заставил.

Я понял, что что-то не так, почти сразу же, как только открыл входную дверь. Запахи дома мгновенно узнаваемы и нерушимы. Они лишь до некоторой степени изменяются в зависимости от того, что ты готовил или как давно делал уборку, но даже лук или новая мастика не могут скрыть аромат нашей повседневной жизни, тот колорит, что мы придали воздуху, в котором живем.

Моей первой реакцией было отдернуть назад голову: в последний раз запах здесь был иной, все перешибало дерьмом. Но когда первое потрясение прошло, в мозгу что-то щелкнуло, и я узнал запах оливкового масла, орегано, чеснока. Запахи итальянского ресторана – теплые, насыщенные и соблазнительные.

С тех пор как я стал снова жить один, я держу в вазе у входной двери охотничий нож. Не думаю, что я сумел бы хорошо им воспользоваться, если бы пришлось столкнуться с грабителем, но мне нравилось держать его там. Как можно бесшумнее вытащив нож из укромного места, я прокрался в кухню.

Свет там был включен, кухонный стол накрыт на одного – черная скатерка, белая салфетка, винный бокал, бутылка кьянти. Сбоку – большая керамическая чаша с моим любимым кушаньем, салатом из ракушек. Макаронные изделия в виде морских ракушек, какие в детстве нам всегда готовила мать.

И это не все. Медленно и осторожно обойдя всю квартиру, включая свет и заглядывая в углы, я повсюду находил ракушки. Три среднего размера на комоде в спальне. Посреди моей постели красовался гигантский наутилус, который подносят к уху, чтобы услышать шум моря. К стене прислонена эмблема нефтяной компании «Шелл». [19]

Моя квартира напоминала шизофренический музей ракушек. Настоящих, или пластмассовых, или замысловатых штуковин, в которых не сразу и узнаешь раковину.

В ту ночь я долго бродил по квартире, выискивая множество других ракушек, спрятанных, наподобие пасхальных яиц, в самых неожиданных, хитрых местах: в рулонах туалетной бумаги, под подушкой, на странице 1084 словаря, где находилось слово «раковина» со всем множеством его значений.

Сам того не замечая, я так увлекся поисками, что через некоторое время, как хороший шахматист, стал останавливаться и думать: какой будет следующий ход? Как бы я здесь сыграл? И если удавалось придумать хорошее нелепое место для ракушки, а там ничего не оказывалось, мне было приятно. Как быстро мы поддаемся новому наваждению!

Тот, кто спрятал здесь все это множество ракушек, должен был провести у меня полдня.

Через два дня по дороге на работу я попал в пробку, грозившую не рассосаться никогда. Одна из приятных особенностей мотоцикла заключается в том, что, если попадешь в такую пробку, ты можешь вилять между машинами или потихоньку продвигаться к свободе, объезжая их справа. Но на сей раз даже этот трюк позволил объехать лишь несколько машин, а потом и я застрял так же, как и все прочие.

Убедившись, что поблизости нет полиции, я сделал непозволительное: выехал на тротуар и поехал по нему, пока не добрался до переулка, по которому смог вырваться на параллельную улицу.

Крайне довольный собой, я понесся по Детройт-стрит и, как образцовый законопослушный гражданин, остановился у светофора.

Передо мной промчался автомобиль, и через мгновение я понял, что на пассажирском сиденье – Блэр Даулинг и это тот самый автомобиль, который я видел на днях припаркованным возле ее дома. Мужчину за рулем я, естественно, принял за ее мужа. Он был в темных очках, с подстриженными ежиком волосами. Больше я ничего не рассмотрел, хотя определенно хотел – мне хотелось рассмотреть человека, которого Блэр выбрала, чтобы провести с ним всю оставшуюся жизнь. Человека, зашибавшего большие деньги, но не сумевшего сделать мою старую подружку счастливой.

Никто из них не заметил меня, царственно проплывая мимо в своем антрацитово-черном «мерседесе». На заднем бампере была наклейка Андоверской академии.

Я стоял у перекрестка, глядя вслед машине, пока она не скрылась из виду. Несмотря на неудовлетворенность Блэр, какой завидно надежной и уравновешенной казалась ее жизнь в этот момент! Она отличалась от моей так же, как ее «мерседес» от моего мотоцикла. Автомобиль был внушителен и надежен, хотя и немного скучноват, а мотоцикл выглядел бешеным и, казалось, обещал увлекательные приключения, но на самом деле был неудобным и, конечно, никак не защищал от стихии.

Когда я добрался до радиостудии, мой продюсер подошел ко мне и бросил бомбу:

– Ты знаком с этим пацаном, что на днях приходил к тебе сюда? Вчера вечером я видел его с Майклом Биллой, они вместе ужинали в ресторане у Лаури. Кто этот пацан? Знаешь, у Лаури приличное заведение, а парень был в той же футболке, в которой приходил сюда. Ему что, больше нечего надеть?

– Вместе? Ты действительно видел их вместе? Они разговаривали?

– Вместе? Да они вдвоем уплетали величайший из антрекотов, какие только бывают. А когда не ели, то хохотали. Похоже, они большие друзья.

Я горжусь своим умением понимать других людей и сопереживать им. Когда ведешь такое необычное ток-шоу, как «За гранью», начинаешь соображать, что зачастую другие воспринимают жизнь не так, как ты. К тому же сама жизнь лишь настолько последовательна, насколько ей хочется быть таковой день ото дня – а возможно, от часа к часу.

Читая о людях, отрубающих головы детям или умирающих вместе с тысячами других, когда в Бангладеш переворачивается пароход, мы разводим руками перед безумием человечества или глупостью жизни.

Но давайте посмотрим фактам в глаза: в глубине души мы знаем, что всю нашу жизнь в нескольких дюймах от сердца, чудом не задев, свистят пули, одна за другой. Тут нет никакой справедливости или доступной пониманию схемы, а есть лишь отсрочки.

Рано или поздно каждый расшибается о стену или бежит на красный свет и попадает под грузовик, который, мы знаем, уже выехал за нами. Напишите на борту этого грузовика слово «рак», или «боль», или «утрата». Молитесь, чтобы выжить после столкновения. И в конечном счете эта молитва звучит так: «Господи, пожалуйста, убереги меня от неизбежного».

Когда случилось землетрясение и я вытащил Гленна из-под развалин нашего дома и нашей жизни, какой-то мой внутренний голос, один в хоре многих, был спокоен, как во сне. «Ну и что? – говорил он. – Пришел и твой черед. Это должно было случиться».

Но когда я узнал, что Билла и Клинтон Дайкс заодно в каком-то жутком садистском заговоре против меня, переварить это было чуть ли не труднее, чем смерть Гленна. Смерть неизбежна, но боль и жестокость – нет.