Замужем за облаком. Полное собрание рассказов - Кэрролл Джонатан. Страница 7
Подвал.
– Ой, Бини, в этом нет необходимости. Там только прачечная и чулан. Мы никогда туда не ходим.
– Я спускалась туда на прошлой неделе посмотреть, и, по-моему, там вы много чем сможете воспользоваться, если захотите. Мне понадобится всего несколько часов, и все будет в полном порядке.
По словам Роберты, все оставшееся утро, пока я не пришел на обед, из этой свалки раздавались какие-то сумасшедшие звуки. Это именно свалка, сказать по правде. Темнота внизу, пытка типа «еженедельный-спуск-с-корзиной-белья-под-мышкой», когда и без того полно дел.
В нашем доме есть два места, куда намеренно швыряют всякий хлам, – чердак и подвал, в таком порядке. Если у вас смутное желание сохранить что-то, но не хочется какое-то время это видеть, оно отправляется на чердак. Если вы больше никогда не хотите видеть эту вещь, но у вас не хватает мужества и решительности вышвырнуть ее на помойку, вы отправляете ее в подвал. Край сырых теней и умерших чемоданов. Будь моя воля, я бы отделил от дома его нижнюю часть, как отделяют первую ступень ракеты, достигшей определенной высоты. Если не считать десятилетней давности стиральной машины, единственной функцией подвального помещения является мимолетно напоминать иногда о детях, резвившихся и вопивших там, играя в прятки или в чудовищ. Дети выросли и покинули нас. Когда они приезжали, их собственные дети были или слишком малы, или им просто было неинтересно там играть.
Дом давит на вас, когда вы стареете. Поскольку вам нужно меньше места, комнаты, некогда наполненные жизнью, осуждают вас неподвижностью своих закрытых дверей: ты дал нам жизнь, а теперь забрал ее. Где дети, праздники, шум и движение, где валяющиеся на полу вещи? Больше никто не смотрится в зеркала; нет ни ароматов молодежных духов, ни запаха подогретой на обед курицы в опустевшей столовой. У тебя больше ничего нет для меня? Так будь же проклят моим молчанием и вечно неподвижными вещами, которые слишком долго остаются чистыми.
Я называю это синдромом подступающего музея – по мере того как мы старимся, все наше имущество, да и мы сами, все больше становится похожим на музей.
– Ого-город!
Я забыл упомянуть об этом. В нашем доме половицы между первым этажом и подвалом не очень толстые. В первый раз услышав этот громкий странный возглас снизу, я посмотрел на сидевшую рядом в кресле жену – не просветит ли она меня. Мы обедали, и у обоих одинаково зависли в воздухе на пути ко рту ломтики жареного картофеля.
– Что такое «Ого-город»?
– Кажется, она издает этот боевой клич, когда находит что-то интересное.
– А. Это значит, я скоро ее увижу? Яичный салат сегодня очень вкусный. Ты положила в него что-то новое?
– Хрен. Бини дала мне рецепт. Разве не хорошо?
– Скотт, вы вернулись! Что это такое?
– Привет. Как видите, это старые журналы «Нью-Йоркер».
– Да, вижу. Вы хотите сохранить их или что? Я нашла их в подвале, но половина так прогнила, что не видно текста.
Она была права, но сварливость в ее голосе напомнила мне мисс Кастбург, мою невыносимую учительницу начальной школы. Это было не самое приятное воспоминание.
– Бини, вы здесь, чтобы убирать в доме, а не чтобы убирать что-то из него. Оставьте журналы, ладно?
– Даже сгнившие? Я могу отсортировать их и…
– Даже сгнившие. Я люблю сгнившие. Осторожнее переворачиваю страницы.
– Вы странный человек, Скотт.
– Спасибо, Бини. И все же оставьте журналы.
Она появлялась еще несколько раз с таинственными или забытыми предметами на вытянутых руках, спрашивая, нельзя ли это выбросить. И каждый раз Роберта и я с энтузиазмом соглашались, что можно.
В последний раз, когда она поднималась по лестнице, ступени прогибались от тяжести. И неудивительно – она несла на голове телевизор и выглядела как африканская женщина, идущая к колодцу с кувшином.
– Бог мой, Бини!
– Ой, Бини, что вы делаете?
– Выношу сокровище! Вы сами-то знаете, что это? Это телевизор «Брукер». Такие вещи собирают коллекционеры! Говорят, «Брукер» был самым лучшим телевизором, когда-либо сделанным в Америке. Надежный, как «форд» модели «Т».
Мы с женой обменялись улыбками.
– Это первый телевизор, который мы купили, и он был ужасен с того самого момента, как его принесли домой. Одни неприятности. Сколько раз он ломался?
Роберта посмотрела на Бини и пожала плечами, словно все эти поломки были ее виной.
– По меньшей мере раз пять. Помнишь того ужасного толстяка, который всегда приходил его ремонтировать?
Воспоминание об этом лице с бородой, как у Ван Дейка, обдало меня, как выхлоп грязного грузовика.
– Крэг Тенни! Я помню имя на его синем комбинезоне. Худший из худших! Другого такого напыщенного телемастера в мире не найдешь. Не говоря о том, что он был к тому же мошенником… Бини, положите эту штуковину. Вы надорветесь.
– Не, неправда. Если класть груз на голову, шея может выдержать почти все. Что вы намылились с ним делать? Не оставляйте его внизу. Говорю вам, работает он или нет, но для коллекционера это лакомый кусок.
– Ну, в таком случае он ваш, если хотите.
Она оценивающе посмотрела на меня:
– Зачем же вы хранили его, если он вам не нужен?
– Наверное, я слишком ленив, чтобы отвезти его на свалку. Нет, правда, если хотите, возьмите его.
– Вы получите свою долю. Я знаю человека, который заинтересуется.
Этот телевизор не попадался мне на глаза много лет. Он столько времени прожил в подвале, что если я даже и натыкался на него, то не вспоминал, потому что он стал невидимым. Вещи умеют становиться невидимыми, когда ломаются или просто больше не играют никакой роли в нашей жизни. И все же, увидев его снова таким вот образом, при свете дня, посреди гостиной, где некогда он притягивал взоры всей семьи, я поймал себя на том, что вспоминаю кое-что, связанное с этим ящиком. Вроде того ужасного телемастера, который обычно с важным видом вещал мне о состоянии мира, якобы ремонтируя эту чертову штуковину.
Но были и приятные воспоминания. Как мы всей бандой после ужина усаживались у экрана, поедая сливочный пломбир и глядя «Посмеемся» и «Звездный путь». В отличие от многих, я в самом деле ничего не имел против телевидения, несмотря на его фундаментальную глупость. Во времена моей юности мы истово внимали таким же дурацким передачам по радио, так что какая разница? Наши дети всегда запоем читали и хорошо учились. Если им нравилось плюхнуться перед телевизором на часик или два после школы или после футбола в выходные – ну и ладно. Я часто усаживался рядом, наслаждаясь как передачей, так и их обществом. Мне также вспомнилось, что первый вопрос о сексе я услышал от моих детей именно сидя у этого телевизора. Однажды посреди «Шоу Дика Ван Дайка» Нора сообщила нам, что слышала от подружки, будто дети получаются, когда мужчина и женщина ложатся в больницу, на отдельные койки, и их половые органы соединяют длинным белым резиновым шлангом, и так далее. Это правда, папа?
Так что эта покидающая нас заноза в заднице была свидетельницей великих событий. Я чуть не попросил ее обратно.
Похоже, Роберта переживала то же самое. В тот вечер за ужином она сказала мне, что тоже думала о телевизоре и связанных с ним воспоминаниях.
– Помнишь, мы включили его, и в этот самый момент Руби застрелил Освальда! Я так хорошо это запомнила. Мир был тогда в трауре. Мы все ходили как одурманенные. Никто не думал, что случится что-то еще. Но прямо перед нами, на экране – это было, похоже, первое публичное убийство, показанное по телевидению!
– Мы видели это по этому самому «Брукеру»? Ты уверена?
– Да.
– Будь я проклят!
Мой сын Дин живет далеко. Они с женой Габи держат таксу по кличке Зип. Премилое существо, но проблема в том, что у соседа жил кролик, которого Зип вечно пытался схватить. Они выпускали кролика побегать по двору и этим сводили собаку с ума. Каждый раз, увидев его, Зип лаял и рыл землю когтями или бросался на разделяющую их ограду. И это вызывало нехорошие отношения между двумя семьями, но что тут поделаешь?