Маленький оборвыш (др. перевод) - Гринвуд Джеймс. Страница 15

– Это еще ничего, что соломы нет, – проговорил Рип-стон, – главное неприятно то, что проклятая угольная пыль постоянно лезет в нос и в рот.

– Ну, как тебе здесь нравится, Смитфилд?

– Мы здесь ляжем спать?

– Это и есть наша квартира, милости просим, будьте как дома, – любезно проговорил Моульди.

– А где же ваша постель? Ведь есть же у вас постель?

– Еще бы! Целая перина, набитая лучшим пухом, и целая куча подушек и простыней! У нас все есть, только вот беда, не знаю, куда все это девалось!

Моульди принялся шарить по телеге, как будто отыскивая пропавшую вещь.

– Эх, – сказал он потом, – толкуй ты нам о постелях! Вот наша постель, – и он стукнул каблуком о стенку телеги, – жестка она тебе кажется, так полезай вниз, там много мягкой грязи!

– Не слушай его, Смитфилд, – заметил Рипстон, – сегодня здесь хуже, чем всегда, потому что нет соломы. А когда есть солома, так отлично. Придешь сюда этак в холодную ночь, думаешь: какой ты несчастный человек, опять будешь спать на голых досках. Вдруг смотришь – в телеге целый ворох славной, сухой соломы, в которую хоть с головой зарывайся!

И при воспоминании об этой роскоши Рипстон причмокнул губами так аппетитно, точно хлебнул ложку горячего, вкусного супа.

– А вам не холодно, когда вы раздеваетесь? – спросил я.

– Не знаю, – коротко ответил Рипстон, – никогда не пробовал.

– Я раздевался в последний раз в прошлом августе, – сказал Моульди. – Однако пора спать, давайте ложиться. Кто будет подушкой? Смитфилд, хочешь ты?

Я до того устал, что мне было все равно, чем быть, и потому я согласился.

– Да ты, может, не хочешь? Так ты скажи, не стесняйся, – заметил Рипстон, – ведь это как кто любит! Одному нравится, чтобы было мягко, другому – чтобы было тепло. Тебе что лучше?

– Я люблю, чтобы мне было и тепло, и мягко спать! – я не мог сдержать слез.

– Ишь как! И то, и другое! – усмехнулся Моульди. – Ну, слушай, хочешь быть подушкой, так полезай сюда и не хнычь, нам плакс не нужно, напрасно мы взяли тебя с собой!

Я поспешил уверить Моульди, что плачу потому, что не могу удержаться от слез, но что я готов быть подушкой, если он мне покажет, как это делается.

– Тут нечего показывать, – ответил Моульди, смягчившись, – подушка тот, кто ложится вниз, так что другие кладут на него голову. Ему от них тепло, а им мягко, это и просто, и удобно.

– Ну, прочь с дороги! Я буду подушкой, – воскликнул Рипстон и лег в одном конце фургона. – Ложитесь на меня.

– Ложись, как я, Смитфилд, – сказал Моульди, укладываясь спать.

Но подражать его примеру было довольно трудно: он захватил для себя все туловище Рипстона, а мне предоставил одни ноги. Роптать было бесполезно, и я постарался устроиться кое-как.

– Ты хочешь спать, Рип? – спросил Моульди после нескольких минут молчания.

– Хочу. А ты?

– Я никогда не могу спать после таких сражений. Представь себе, что на твой корабль наскакивает трое разбойников, а на тебе всего рубашка, панталоны да два ножа, и никакого другого оружия!

– Да, славные штуки представляют на Шордичском театре! – проговорил Рипстон сонным голосом.

– Прощай!

– Прощай!

Опять наступило молчание, и опять Моульди прервал его:

– Ты спишь, Рип? Рип, слышишь, спишь?

– Ну, уж другой раз не заманишь меня в подушки, коли будешь этак болтать, – сердито отозвался Рип-стон. – Чего тебе надо?

– Странный ты человек! Ты не любишь лежать и разговаривать о том, что видел!

– Ты меня разбудил из-за этакой глупости?

– Я хотел только спросить, как ты думаешь, разбойники бросили в колодец настоящее тело?

– Конечно. Я видел руку сквозь дырку в мешке, – насмешливо ответил Рипстон.

– И ты думаешь, там был настоящий глубокий колодец?

– Еще бы, конечно.

– А я не слышал, как плеснула вода, – настаивал Моульди.

– Ты плохо слушал. Колодец-то ведь глубокий, сразу не услышишь, а я услышал уж минуты через три.

Моульди замолчал, но он дышал очень тяжело. Видно, что ему хотелось поговорить. Он попробовал покликать Рипстона, но тот вместо всякого ответа громко захрапел; он позвал меня, но мне не хотелось разговаривать, и я притворился спящим.

На самом деле мне не спалось. Прижавшись мокрой от слез щекой к коленям Рипстона, я думал о своем прошлом и о том, что ожидает меня в будущем. Лучше бы я выдержал потасовку миссис Бёрк! Лучше бы я вернулся домой, когда Джерри Пеп схватил меня! Отец отстегал бы меня ремнем, но теперь все было бы уже кончено, я лежал бы в теплой постели и баюкал бы маленькую Полли. Конечно, боль от побоев еще не прошла бы, но в эту минуту я готов был вынести всякое мучение, только бы меня перенесли в Фрайнгпенский переулок, в дом № 19, и простили мне все мои прегрешения.

Бедная маленькая Полли! Я не мог думать о ней без слез, и между тем она не выходила у меня из головы. Особенно сильно плакал я, припоминая, какая она была миленькая ночью, когда я одевал ее, уверяя, что мы идем гулять, как она прижималась ко мне и целовала меня после того, как миссис Бёрк приносила ей второй кусок хлеба с маслом и била меня за то, что я будто бы съел первый. Что-то теперь делает моя милая Полли? Где-то она спит? С отцом ли, или одна на нашей постели? Правду ли говорил Джерри Пеп, что она здорова? Ему нельзя верить: он обманщик. Может быть, она больна. Может быть, она переломала себе руки и ноги, и они теперь перевязаны у нее тряпками и вставлены в лубки. Может быть, она даже умерла! Тогда понятно, отчего отец так сердился на меня и обещал шиллинг тому, кто меня поймает.

Может быть, она убилась о каменные ступени лестницы и теперь лежит в комнате одна, без движения, мертвая. Эта последняя мысль была так ужасна, что остановила мои слезы. Я вспомнил свою мать, тот вечер, когда она умерла, и день, когда ее похоронили.

Вдруг послышались тяжелые шаги. Молодые люди и мальчики, игравшие в карты, бросились в телеги, крича друг другу.

– Тушите свечи! Идут крючки!

Я знал, что крючками называют полицейских, и мне вдруг стало страшно. Наверное, миссис Бёрк донесла полиции о моем побеге, и теперь меня разыскивают! Зачем я не лег подушкой! Тогда меня не было бы видно из-под других! Шаги приближались. Трое полицейских подошли к нашему фургону. Я задрожал всем телом, и на лице у меня выступил холодный пот. Один из полицейских вскочил на колеса и осветил наш фургон ярким светом фонаря…

Но вот он соскочил вниз, и я вздохнул свободнее. Все трое ушли, разговаривая о своих делах, и шум их шагов слышался все слабее и слабее. Мало-помалу все звуки стихли, кроме храпения спящих и писка крыс. Я заснул.

Глава XI. Я вступаю в товарищество с Рипстоном и Моульди

Я еще спал крепким сном, когда «подушка» вывернулась из-под меня и моя голова ударилась о дно телеги. Я протер глаза и заметил, что Моульди уже встал. Кругом было полутемно, мне казалось, что полицейский осветил нас фонарем всего минут пять тому назад. Я чувствовал себя усталым и измученным, как будто совсем не спал, и потому опять свернулся в углу, подложив себе руку под голову.

– Чего же ты, Смитфилд! – закричал Рипстон, – поворачивайся! Разве ты намерен целый день сидеть здесь?

– Да теперь еще не день, – проворчал я, – какой же день, когда так темно!

– Глупости ты мелешь! Вставай и смотри, как светло! Солнце уже взошло, полезай сюда, так сам увидишь!

С этими словами Рипстон взлез на стенку телеги, где уже сидел Моульди, и я тоже взобрался к ним.

Кругом нас все было темно; но там, куда указывал Рипстон, видно было что-то, с первого взгляда похожее на блестящий серебряный шар. Присмотревшись поближе, можно было заметить, что это просто круглое отверстие, в которое врываются солнечные лучи. Через это светлое отверстие видна была вода реки, подернутая мелкой рябью и сверкавшая под лучами солнца; виден был клочок голубого неба и нагруженная сеном барка, медленно двигавшаяся по течению.