Маленький оборвыш (др. перевод) - Гринвуд Джеймс. Страница 16

– Пойдем, – сказал я, перекидывая ногу за стенку фуры, – пойдем туда, где светит солнце, чего нам сидеть здесь в темноте!

– Всякий идет, куда ему дорога, – проворчал Моульди, – иди туда, коли хочешь!

– А вы с Рипстоном разве не пойдете?

– Мы пойдем туда, куда всегда ходим, в Ковент-Гарден. Что там делать около реки?

– Может быть, он идет собирать кости, – заметил Рипстон.

– Хорошее дело! Получать по фартингу за фунт, да только этот фунт еще нужно набрать! А барочники [9] поколотят: они думают, что всякий идет на берег воровать уголь. Ты за костями, что ли, Смитфилд?

– Нет, я этого дела не знаю.

– Так что же ты думаешь делать?

– Мне все равно. Мне надо только чем-нибудь заработать себе на хлеб. Я думал взяться за лаяние, ведь это хорошо, а?

Оба мальчика переглянулись и засмеялись.

– С чего это ты вздумал? – спросил Моульди. – Разве ты уже у кого-нибудь лаял?

– Нет, я так только пробовал, учился, помните, вчера на рынке.

– В самом деле? Э, да у тебя славный голос! – сказал Моульди.

Мне было очень приятно слышать эту похвалу.

– Значит, ты думаешь, – обратился я к Моульди, – мне удастся найти себе хозяина и заработать этим хлеб?

– Хозяина ты, может быть, найдешь, – ответил Моульди, – а уж на счет хлеба… – он сделал выразительный жест рукой. – Мы попробовали это дело, да и многие знакомые нам мальчики пробовали. Ничего в нем нет хорошего, правда, Рип?

– Еще бы, – подтвердил Рипстон. – Что за жизнь! Встанешь поутру, еще совсем темно, должен везти тележку на рынок, потом присматривать за тележкой, пока хозяин закупает разные разности; коли он торгует овощами, надо их мыть и раскладывать, а потом шляться целый день и кричать по улицам.

– Вечером, – подхватил Моульди, – весь товар сложат в одну корзинку, и опять надо бегать с ним да орать, пока не погаснут огни во всех домах. И за все это что получишь? Только что покормят.

– И покормят-то не всегда, – прибавил Рипстон.

Это было далеко не утешительно. Я надеялся сделаться лаятелем, и эта надежда заставила меня бросить отцовский дом и потом идти за Рипстоном и Моульди к Ковент-Гардену. А вот теперь оказывается, что двое мальчиков уже пробовали заниматься лаянием и бросили это дело как невыгодное.

– Чем же вы добываете себе хлеб? – спросил я у своих товарищей.

– Чем добываем? Разными разностями, – ответил Моульди.

В это время мы все трое шли по тому узкому проходу, через который вошли вчера ночью.

– Мы глядим в оба, и что попало, то и хватаем, – пояснил Рипстон.

– Значит, у вас ничего нет определенного?

– Э, нам нельзя быть разборчивыми! – сказал Моульди. – Иной раз так хорошо, что сидим себе да подъедаем жареную свинину, а другой раз куска хлеба не достанем: это дело счастья.

– А всего лучше то, что никогда не знаем, когда подвернется счастье. Вот хоть, например, вчера вечером. За целый день мы не добыли ничего. Не завтракали, не обедали, не съели ни куска хлеба! Нашли в сорной куче несколько кочерыжек капусты, вот тебе и вся еда! Моульди уж и рукой махнул, говорит: пойдем под Арки спать, что тут шляться! А я говорю: «Попробуем еще немного, коли ничего не будет, мы и пойдем». Только я это сказал, вдруг слышим – кто-то кричит: «Эй!» Видим, стоит какой-то джентльмен, хочет нанять карету. Моульди побежал, привел ему карету, джентльмен дал ему шесть пенсов, да извозчик один пенс. Вот мы и разбогатели: пять пенсов проели, а за два сходили в театр. Мы часто бываем в театре. А ты когда-нибудь видел представление, Смитфилд?

– Я видел только в балагане.

– О, это совсем не то! Мы ходим в настоящий театр, где дают славные пьесы: «Капитан-вампир», «Пират пустыни» и разные другие.

В это время мы вышли на набережную; там было очень тихо, церковные часы только что пробили пять.

Моульди остановил нас.

– Слушай, – сказал он мне, – прежде чем идти дальше, ты должен решить, пойдешь ты вниз по реке или в Ковент-Гарден со мной и Рипстоном.

– Да я бы лучше с вами пошел, кабы вы позволили.

– Чего тут позволять! Всякий может идти, куда хочет! Ты, главное, придумай, за какую работу ты возьмешься.

– Я не знаю никакой работы, я совсем один и не знаю, за что взяться, – ответил я. – Я бы хотел идти с вами, чтобы вы меня научили!

– Да ты сам-то как хочешь? – спросил Рипстон. – Работать сам по себе или идти с нами в долю?

– Я бы лучше хотел идти к вам в долю! – с радостью ухватился я за это выгодное предложение.

– Ну, хорошо, так ты и во всем должен быть с нами в доле: с нами и работать, и есть, и жить.

– Конечно.

– Значит, ты пойдешь с нами и будешь делать то же, что мы, – кивнул Моульди. – Все, что найдешь, все, что получишь, все будешь отдавать нам, ничего не истратишь без нас?

– Никогда, я знаю, что это нехорошо.

– И если тебя поймает полиция, ты не выдашь нас, чтобы самому вывернуться из беды?

– Согласен.

Я на все соглашался, хотя не вполне понимал, чего от меня требовали.

– Ты будешь нам верным товарищем, не струсишь, не изменишь?

– Никогда.

– Ну, так и по рукам. Мы товарищи. Пойдем, примемся сейчас же за работу.

Судьба моя была решена. Пробыв целый день и целую ночь вне дома, я не смел и думать о возвращении туда. Кроме того, жизнь, которую вели мои новые товарищи, казалась мне гораздо приятнее моей домашней жизни: их никто не бил, они делали, что хотели, ели иногда свинину, чего мне никогда не доставалось от миссис Бёрк, и даже ходили в театр.

Эти мысли занимали меня, пока мы дошли до Ковент-Гардена. Мы не вошли в крытую часть базара, а стали ходить по окраинам, где нагружались тележки и тачки. Мы долго ходили таким образом, и я уж хотел спросить, когда же начнется наша работа, как вдруг Рипстон отбежал от нас и кинулся к человеку, стоявшему с поднятым пальцем возле груды салата.

– Куда он пошел? – спросил я.

– На работу, – объяснил мне Моульди. – Ты видел того человека, что стоял с поднятым пальцем? Это значит – ему нужен был мальчик. Кабы он поднял два пальца, значит – работа для взрослого. Рипстонова работа даст нам кофе. Если мы с тобой что-нибудь добудем, мы купим булок, а то без булки кофе – плохой завтрак. Ты смотри в оба, Смитфилд!

Я смотрел во все стороны, но никто не поднимал пальца. Моульди также не высмотрел для себя никакой работы.

Минут через двадцать мы подошли к кофейной, недалеко от базара; туда же пришел и Рипстон. Он заработал полтора пенса, и мы решили, не ожидая, пока добудем себе на хлеб, тотчас же напиться кофе. В кофейной нам дали по чашке слабого, но очень горячего кофе; выпив его, мы почувствовали себя гораздо бодрее и пошли опять искать работу.

Наши поиски и на этот раз оказались неудачными. Мы исходили овощной рынок вдоль и поперек, мы побывали во всех закоулках фруктового базара, но никакой работы себе не нашли. Я не унывал, видя, что Рипстон и Моульди спокойно и весело прохаживаются взад и вперед, нимало не огорчаясь нашим несчастием. Часов в десять утра мы оставили базар и пошли глухими улицами и задворками к Друри-лейн.

– Ну что, Смитфилд, – спросил у меня Моульди, – нравится тебе быть с нами в доле?

– Нравится, – ответил я, – только жалко, что нам было так мало удачи сегодня.

– Ну, не особенно мало, – заметил Рипстон. – Тебе, кажется, Смитфилд, было даже очень хорошо?

Я принял это за шутку и засмеялся:

– Конечно, мне везде хорошо! Так же, как и вам!

Весело и беззаботно шли мы по Друри-лейн до входа в какой-то грязный переулок. Здесь товарищи мои остановились.

– Ну, Смитфилд, – сказал Моульди, – выкладывай!

– Что выкладывать? – удивился я.

– Э, да все, что у тебя есть! – воскликнул Рипстон. – Тот старик, с которым мы ведем дела, живет здесь.

Я решительно не понимал, чего хотели от меня мои товарищи. Моульди принялся обыскивать меня и обшарил все мои карманы. Когда он убедился, что они пусты, лицо его выразило сильнейшую ярость.