Билет в одну сторону - Костина Наталья. Страница 18

Сыр имеет к совести довольно опосредованное отношение, но зато хорошо подходит к мартини. Кроме того, его можно положить на бутерброд и взять с собой на работу. Настоящую работу! Сегодня, кажется, все было хорошо и все к лучшему. И даже особо тяжелых к нам в отделение, кажется, не поступало. Поэтому я безропотно подхватываю рюкзак и пулей вылетаю «на уголок».

Егор

Особняк внушал почтение и трепет. Забор тоже – каменный, высотой метра в два с половиной. Подъезжать вплотную к частному владению Санёк не стал, скромно припарковав нашу фальшивую «скорую» в тени деревьев. Минуту мы стояли – изучали обстановку. Шел второй час ночи, сеял мелкий дождик, было тихо. Плановый обстрел должен был начаться в три, но здесь, в районе престижных коттеджей, разрушений пока не было.

– Ну, чё? – спросил Санёк, но даже по его непроницаемому и неподвижному, плоскому как блин лицу было видно, что он волнуется. – Начинаем, что ли?

– Я с улицы звонить буду. Мне… настроиться надо.

– Да как хотишь.

Я взял его телефон, на котором заранее был набран номер, и выбрался наружу. Мне действительно надо было настроиться… войти в образ, если хотите. Какая-никакая, но все же роль. После роли «добровольца, защитника и освободителя» амплуа похитителя брата матерого украинского фашиста – самое то. Считай, что пошел на повышение. Я покашлял и нажал кнопку вызова. Ответили удивительно быстро – то ли брат того, чубатого, еще не ложился, то ли проснулся перед обстрелом – сейчас у многих поменялся режим жизни. Да и у меня самого тоже.

– Андрей Ильич Жук? – осведомился я отстраненно-вежливо.

– Он самый.

– Я могу поговорить с вами… по поводу вашего брата?

– Кто вы? – в голосе говорящего явно послышалось напряжение. – Что с Лешкой?

– Я врач… с вашим братом все в порядке. Почти… в порядке.

Это неопределенное «в порядке» явно насторожило его:

– Он… жив? Не тяните – жив или нет?!

– Вы не могли бы выйти на улицу? Мы тут подъехали к вашему дому. На «скорой». Может быть, вам из окна видно?

Окна в доме уже не светились, но все равно мне показалось, что на втором этаже отодвинулась занавеска.

– Мне неудобно так говорить… и потом… нельзя его оставлять у нас, понимаете?

Повисло молчание, а затем вдруг пошли короткие гудки. Вначале я растерялся, но сразу же почувствовал что-то вроде облегчения: ну, не вышло, и черт с ним! Сейчас сяду обратно в «скорую» и скажу, что он меня раскусил. Или просто не поверил. Мы покатим на свой блокпост, и Веник оставит эту дурную затею…

Уйти от дома я не успел – неожиданно перед самым моим носом распахнулась калитка, утопленная глубоко в забор, и тут же вспыхнул свет. Я стоял, щурился и молчал.

– Это вы мне сейчас звонили?

– Да, я.

– Алексей… он жив? Скажите правду. Или вы… просто тело мне привезли?

– Жив. Жив. Но… – Я замялся, а потом достал из кармана удостоверение – то самое, которое мы измазали в дорожной пыли и протерли салфеткой с кровью неизвестно кого. – Вот.

Он хотел что-то сказать, но поперхнулся и молча спрятал подделку в карман.

– Деньги нужны?

– Желательно… Хирургу, анестезиологу. И еще… чтобы молчали, понимаете? Лекарства тоже нужны, в больнице почти ничего нет. Но главное – забрать его оттуда как можно скорее.

Я старался не частить, не бегать глазами и не делать никаких жестов, сопутствующих лжи, хотя вряд ли он специально изучал мимику вралей. Маску с лица я тоже сдернул – жест доброй воли и сочувствия. Я уже вошел во вкус и чувствовал прилив самого настоящего вдохновения – но дело чуть было не испортил сам Веник, вылезший из машины в самый неподходящий момент. Я переоделся полностью: под не слишком чистым и в меру измятым халатом на мне были обыкновенные, хотя и слегка коротковатые джинсы и ничем не примечательная футболка. Веник же ограничился тем, что просто накинул халат прямо на камуфляж. А поверх халата на самозваном медперсонале болтался… автомат! Да еще и с привязанной ленточкой! Я чуть не застонал сквозь зубы.

– Это кто? Фельдшер ваш? – сразу же насторожился тот, которого я должен был заманить в машину.

И здесь я каким-то седьмым, актерским чувством понял: вранье не проканает. Поэтому весьма натурально скривился:

– Какой там фельдшер! Это из этого их ополчения. Стали нам давать их на ночные смены – по городу теперь опасно. Толку, конечно, от них никакого, но с ними нас хотя бы не тормозят. Ну и защита… от них же самих.

– А-а-а… понятно. – На лице моего визави отчетливо читалось облегчение.

– Я ему сказал, что за другом заехать надо. У вас нет… выпить чего-нибудь? Для него.

– Ждите здесь, – быстро сказал Жук. – Я сейчас. Возьму деньги и водки… этому ублюдку.

Калитка хлопнула, свет погас. Слышно было, как человек по ту сторону забора сначала быстро пошел, а потом перешел на бег. С нашей же стороны ограды ко мне подскочил Веник:

– На хера ты его отпустил?!

– Спокойно… все должно быть достоверно. Он щас вернется. А вот ты на хера выперся из машины в своей форме и берцах? Еще и автомат прихватил! Чуть не спалил нас тут всех, млять, на хер! – окрысился я, не думая, что пять минут назад только и мечтал о том, чтобы наша операция сорвалась, и этот, да пусть он сто раз фашист и бандеровец, просто не вышел бы из своего трехэтажного особняка.

– Да, млять… не дотумкал, – сплюнул Веник. – Так чего – поедет он или как? Чего он опять домой похерачил?

– За баблом и за выпивкой. Деньги на лекарства и врачей, водка – для тебя, – зло сказал я. – Ты – ополченец. Врачи на «скорых» ночью ездят в сопровождении ополчения. Такой теперь порядок. Не знал?

– Ну, Грек, ты и здоров врать! – восхитился Веник и заржал.

– Все врут, – сказал я тоном доктора Хауса, вышедшего на поклон на красную дорожку. Я чувствовал, что свою часть работы выполнил хорошо. Свою роль я отыграл блестяще. Этот Андрей Жук сейчас выйдет и сядет в машину – сам, без каких-либо насильственных действий с нашей стороны. А дальше… о том, что будет дальше, думать не хотелось. Хотя что я действительно корчу из себя чистоплюя? Война есть война. Или мы их, или они нас. И здесь, как говорится, все средства хороши.

Дневник женщины, оставшейся неизвестной

– Эй, где вы тут? Встречайте гостью! Я Устинову принесла! Новую!

– Маруська, мы здесь! – изо всех сил заорала я, потому что было как раз три часа дня, вот-вот должно было начаться ежедневное «трах-бах-тарарах».

Именно по этому поводу мы с моей гостьей – Маруськиной тезкой Марьей Васильевной, нашей школьной «русичкой», и спустились в погреб, потеснив Женьку, увлеченно резавшую что-то из бумаги, и приготовились коротать три часа артобстрела.

Собственно, в нашем незавидном подвале пожилая и не приспособленная лазить по крутым лестницам Марья Васильевна оказалась совершенно случайно: героически преодолев своими отекшими артритными ногами километр от своего дома до моего, чтобы обсудить «некоторые аспекты педагогического процесса, потому как первое сентября – оно только кажется далеким, а на самом деле уже не за горами», моя престарелая коллега оказалась перед дилеммой – или преодолеть не внушающую доверия стремянку, первая ступенька которой, едва моя сослуживица на нее ступила, угрожающе скрипнула, или же пересидеть обстрел в кухне либо в доме. Разумеется, я предложила составить ей компанию, но Мария Васильевна, надевшая по случаю визита выходное платье с кружевным воротничком, гордо отказалась:

– Если вы, моя дорогая, не спуститесь и с вами или с Женюшей что-то, не дай бог, случится, я себе по гроб жизни не прощу!

Гроба жизни я не желала никому, тем более милейшей своей сотруднице, и поэтому она, пыхтя и стеная, преодолела все семь скользких и местами подгнивших перекладин и буквально кулем свалилась с последней прямо на тренькнувшие под ее массой подушки старой софы.

– Походной погреб надо было строить! Походной, как у меня! – горестно восклицает она, потирая ушибленную ногу.