Ельцин - Минаев Борис Дорианович. Страница 61

Читать это описание довольно любопытно. Ельцин упирался до последнего момента. Кондолиза Райс прилагала титанические усилия для того, чтобы он все-таки согласился подняться на нужный этаж. Ельцин объявил, что без своего помощника Суханова он никуда не пойдет. Это не входило в договоренности и было против установленных правил, но ему тут же сделали уступку. Гостям выдали бирки «Посетитель».

— Я Ельцин, а не посетитель, — проворчал он.

Генерал Скаукрофт проговорил с ним несколько минут, после чего в его кабинет «случайно» зашел президент Буш. Он улыбался, жал руки и стоя приветствовал московского гостя.

Московский гость поднялся со своего места и обнаружил, что Буш такого же высокого роста, как и он сам. «Мы стоим друг друга», — сказал Ельцин.

Встреча продолжалась 16 минут, по записи Скаукрофта. Буш спросил Ельцина о Горбачеве — как он к нему относится? Ельцин ответил, что, как и многие, он восхищается усилиями Горбачева, но важно двигаться дальше и дальше вперед…

Впрочем, все это было уже не важно. Это была победа. Победа явная и безусловная.

«Нам много описывали и вас, и ваши убеждения, — сказал Ельцину телеобозреватель Джим Лерер. — А как бы вы описали ваши убеждения и самого себя?» — «Как меня следует называть? — ответил Ельцин вопросом на вопрос. — Трудно сказать. Я — за радикальные перемены».

За несколько часов до встречи с Бушем в Вашингтоне Ельцин прилетел в Балтимор. И хотя личный самолет Дэвида Рокфеллера, на котором Ельцин прибыл из Нью-Йорка, совершил посадку в час ночи, в номере гостиницы их уже ждал накрытый стол с закусками и напитками. И еще расписание завтрашнего дня: 7.45 — торжественный завтрак, затем — лекция, затем — встреча с высокопоставленными университетскими профессорами и политиками. Взволнованные и переполненные впечатлениями, Ельцин со своими помощниками и друзьями проговорили до четырех утра. В эту ночь он заснуть не смог. Когда в пять утра Суханов узнал, что его шеф еще не спит, он быстро пошел к нему, увидел его несчастное лицо и затем услышал: «Очень тяжело мне. Никак не могу уснуть».

Несмотря на то, что Ельцин был близок к обмороку, помощник Ельцина Ярошенко повел его прогуляться в пять утра по парку. Но и это не помогло. Тогда Ельцин прибег к последнему средству — он принял две таблетки снотворного и заснул как убитый.

Через два часа организатор мероприятия доктор Мюллер приехал за ним, чтобы отвезти на встречу «с балтиморским высшим светом». Ельцин просил отменить все мероприятия. «Борис Николаевич, они говорят, что не переживут такого разочарования», — бубнил переводчик. «Это я не переживу сегодняшний день, скажите им», — ответил Ельцин.

Вскоре Ельцина под руку ввели в переполненный зал. Как только он там появился, глаза его зажглись. «Как будто кто-то включил кнопку», — вспоминал один из его помощников. Но это произошло только через час. Целый час он сидел в кресле и приходил в себя. Дальше он только набирал обороты, выступал все увереннее и агрессивнее. Однако эти несколько часов, во время которых он пытался преодолеть действие снотворного, принятого за два часа до встречи, стоили ему дорого.

…Недобросовестные корреспонденты есть не только у нас. Крошечная заметка корреспондента Пола Хендриксона под рубрикой «Стиль» (!) в газете «Вашингтон пост» пыталась пролить свет на его «неадекватное поведение». Корреспондент поговорил даже с уборщицей той гостиницы, где группу Ельцина ожидал накрытый стол. Она поведала ему, что обнаружила пустую бутылку из-под виски. Оставалось только сделать правильный вывод — Ельцин выпил весь виски в одиночку.

Между тем ни один человек в этот день (включая Скаукрофта и президента Буша) не говорил, что видел Ельцина нетрезвым. Его публичная лекция, видеозапись которой показало затем советское телевидение, говорит о том, что человек, произносящий ее, находится в состоянии крайней усталости, напряжения, перевозбуждения, что ему очень тяжело, что ему трудно говорить, но он говорит тем не менее со все возрастающей силой и энергией.

Однако зловредная заметка начала свой долгий путь в Москву. Сначала ее пересказала итальянская газета «Репубблика». А затем перевод из «Репубблики» появился в советской газете «Правда».

«От Бориса Ельцина, народного героя москвичей, Кассандры Горбачева… исходят бесконечные пророчества катастроф, сумасшедшие траты денег, интервью и особенно запах знаменитого кентукийского виски…»

Оказывается, за пять дней Ельцин выпил «две бутылки водки, четыре бутылки виски и бессчетное количество коктейлей». Он купил «новую одежду и обувь, полные коробки рубашек, два видеомагнитофона» (никаких рубашек и видеомагнитофонов он, конечно, не покупал). Ни в «Вашингтон пост», ни в итальянской газете «Репубблика» не было ни слова о том, что говорил Ельцин, с кем он встречался, как его восприняли в Америке. Поэтому обе статьи производили впечатление спущенных сверху, в лучшем случае — недобросовестных.

Публикация в «Правде» вызвала в стране удивление. Уж очень мелко сводились счеты. И мало кто из читателей газеты понимал: Кремль крайне раздражен тем, что Бориса Ельцина приняли в Белом доме.

В материале, перепечатанном в «Правде» из итальянской газеты «Репубблика», не случайно упоминались «мрачные пророчества» Ельцина. Пророчества действительно звучали.

Однако следует отметить, что он был далеко не единственным, кто предрекал советской экономике в ближайшее время тяжелейший кризис и вслед за этим взрыв социального протеста. Точно так же оценивали ситуацию наиболее авторитетные «экономические писатели» того времени: Селюнин и Шмелев, Лацис и Гайдар, Попов и Аганбегян. Однако в устах Ельцина критическая оценка тяжелой ситуации звучала уже не как прогноз эксперта, а как серьезное политическое послание.

Он постоянно говорил о том, что «люди устали ждать», что «если мы не изменим серьезно ситуацию в течение ближайшего времени, в стране будет социальный взрыв». Американцев, слишком благодушно настроенных по отношению к нашим «прекрасным переменам», он жестко предупреждал: «Вы просто не знаете реальной ситуации, не знаете, как живут люди в Советском Союзе».

В науке это называется «алармизм» (от англ. alarm) — состояние тревоги, которое передается от одного ко многим или от малой группы людей к большой.

Эти предчувствия, нарастающая волна беспокойства, раздражения людей проникли в него очень глубоко. Он ощущал их как чувствительный электроприбор.

Ельцина очень часто упрекали в том, что он «нагнетает обстановку». Однако в июле 1989 года он получил серьезный аргумент в защиту своего социального алармизма.

Забастовали шахтеры.

Забастовка шахтеров вновь перевернула представления о том, что можно и чего нельзя в СССР. А когда она перекинулась практически на все шахты Кузбасса и Воркуты, то стала событием и вовсе невероятным. Вместо того чтобы использовать все возможные средства для борьбы с забастовщиками (как это было бы при прежних правительствах) — угрозы, подкуп, применение войск и милиции, использование бесплатного труда зэков, попытку договориться «по-тихому», расчленить единый фронт на несколько частей, замолчать событие, наложить информационное вето на забастовку, — правительство Горбачева повело себя иначе.

К шахтерам выехала специальная комиссия под руководством члена Политбюро Николая Слюнькова. И вот к каким парадоксальным выводам она пришла: требования шахтеров объявлены справедливыми, виновными же в том, что случилось, целиком и полностью признаны местные власти.

Горбачев из Кремля, таким образом, поддержал шахтеров. Их требования и их борьба были признаны проявлением «широкой демократии». И самое главное, четко обозначены враги перестройки: чиновники, бюрократы, аппарат, местные элиты. Для последних это был ужасный сигнал. Ужасен он был еще и тем, что первым из московских политиков шахтерскую забастовку поддержал, конечно, Ельцин. И именно Ельцин стал тем политиком, кого бастующие шахтеры хотели видеть на переговорах в первую очередь, с кем были согласны вести диалог.