Ельцин - Минаев Борис Дорианович. Страница 86

Был и третий вариант. Горбачев решительно протестует, применяет имеющиеся у него силы (личную охрану, обращается за помощью в СССР и за границу). В таком случае в Москве оставалась группа руководителей “силовых” ведомств, которая должна была сломить его сопротивление… Вариант крайне неприятный, но, очевидно, предусмотренный, судя по тому, что уже упорно распространялись слухи о тяжелой болезни Горбачева… группе московских психиатров было предложено подготовить заключение о психическом заболевании Президента СССР».

Итак.

На первый, «благосклонный», вариант члены ГКЧП вряд ли рассчитывали: все-таки Горбачев не был инициатором заговора. Заговорщики явились в Форос без предупреждения, Горбачев долго отказывался их принимать.

Но и второй вариант — отказ подписать документы, молчаливая позиция М. С. — всех вроде бы устраивал. Генерал Плеханов спрашивает Валерия Болдина, который вышел от Горбачева: ну что?

— Да ничего. Не подписал, — отвечает Болдин. Начальник горбачевской охраны Медведев слышал этот разговор и позднее прокомментировал: «Ответил разочарованно, но спокойно, как будто и предполагал, что так и будет».

Болдин, который работал помощником Горбачева с начала 80-х годов, руководитель его администрации, «тень» генсека, вообще воспринимал встречу с Горбачевым в Форосе весьма своеобразно: он считал, что Горбачев согласился с тем, что ГКЧП «сделает грязную работу», а затем М. С. может вернуться на свое место. «Президент думал о чем-то другом и неожиданно спросил — распространяются ли меры чрезвычайного положения на действия российского руководства? Услышав утвердительный ответ, он успокоился окончательно». Разумеется, Болдин предлагает в своей книге версию, которая устраивает прежде всего его самого, очищает от тяжкого греха предательства. Ни слова он не говорит о том, что Горбачев отказался подписать документы ГКЧП, а на слова своих «гостей» о том, что нужно принимать решительные меры, ответил: «Да, и главная из этих мер: это подписание Союзного договора». Зато привел в своей книге слова, якобы сказанные Горбачевым: «Черт с вами, действуйте!»

Но все-таки вариантов поведения Горбачева было три. Рассмотрим и третий. Сопротивление.

Было ли оно?

«Для меня как начальника охраны, — пишет В. А. Медведев, — главный вопрос: угрожало ли что-нибудь в тот момент жизни президента, его личной безопасности? Смешно, хотя и грустно: ни об угрозе жизни, ни об аресте не могло быть и речи. Прощаясь, обменялись рукопожатиями.

…Ребята (охрана Горбачева. — Б. М.) были у меня под рукой. В моем подчинении был резервный самолет Ту-134 и вертолет. Технически — пара пустяков: взять их и в наручниках привезти в Москву. В столице бы заявились, и там еще можно было накрыть кого угодно».

Из того же посыла исходит и Рудольф Пихоя:

«Отказ Горбачева от сотрудничества с заговорщиками не носил окончательного характера, не привел к разрыву между Горбачевым и делегацией от будущего ГКЧП. По словам Горбачева, он надеялся на их благоразумие; по мнению же заговорщиков, невозможно, чтобы политик такого масштаба сказал прилюдно “да”. Прощание прошло вполне мирно, Горбачев и члены делегации обменялись рукопожатиями, охрана Горбачева не имела никаких оснований вмешаться в эту ситуацию».

Я, конечно, не могу не вспомнить в этой связи слова Наины Иосифовны, сказанные ею во время нашего интервью: невозможно представить себе на месте Горбачева Бориса Николаевича. Он, конечно, не стал бы ждать и не подчинился бы никаким приказам, тем более какого-то генерала КГБ.

Так были эти приказы или нет? Были ли арест, изоляция, ограничивала ли охрана свободу действий президента СССР?

Несмотря на то, что свидетельство начальника горбачевской службы безопасности Медведева выглядит весьма убедительно, другие свидетельства не позволяют доверять ему на 100 процентов. В частности, помощник президента А. Черняев пишет, что ему не позволили выходить с территории резиденции, а когда он настоял, что должен позвонить жене, каждое его слово контролировал сидящий рядом сотрудник КГБ. Есть и другие детали, которые красноречиво говорят о том, что Горбачева и его близких держали в строгой изоляции от внешнего мира. Что же произошло на самом деле?

Скорее всего, увидев, что Горбачев не предпринимает никаких активных действий, начальник его охраны решил выполнять приказы своего непосредственного руководителя, генерала Плеханова [18].

Нельзя доверять на сто процентов и свидетельству Валерия Болдина, который намекает, что Горбачев хотел, чтобы гэкачеписты выполнили за него «грязную работу» и расправились с российским руководством. Помощник Горбачева Анатолий Черняев вспоминает: «Он лежал на постели и делал пометки в блокноте. Я присел рядом и стал ругаться. Он смотрел на меня печально. Сказал: “Да, это может кончиться очень плохо. Но, ты знаешь, в данном случае я верю Ельцину. Он им не дастся, не уступит. И тогда — кровь. Когда я их вчера спросил, где Ельцин, один ответил, что “уже арестован”, другой поправил: “Будет арестован”».

Следователи российской прокуратуры не преминули спросить президента СССР о том самом пресловутом рукопожатии, которым он обменялся с представителями ГКЧП. Горбачев ответил: он надеялся, что его «твердая позиция» их образумит.

Аргумент логичный, но недостаточный. Он не позволяет до конца прояснить ситуацию, которая остается загадкой вот уже больше пятнадцати лет. А прояснить ее можно, на мой взгляд, следующим образом: как и многие другие в нашей стране, Горбачев не верил в то, что систему можно победить индивидуальными, личными усилиями. Больше того, все годы своего правления сам он панически боялся этой системы. Всеми силами стремился уговорить, уболтать, обмануть ее. Поведение Горбачева в Форосе нельзя назвать лицемерной игрой. В рамках своей системы координат он повел себя даже мужественно. Но это было мужество слабого человека, который сразу смирился с поражением.

Гэкачеписты прекрасно это знали. Однако «молчаливое несогласие» Горбачева отнюдь не прибавило им решительности.

Их пресс-конференция, транслировавшаяся вечером 19 августа по Центральному телевидению, показала: заговорщики подавлены. Дрожащие руки, невнятные ответы, скованность.

Вопрос молодой журналистки Татьяны Малкиной: «Отдаете ли вы себе отчет в том, что совершили военный переворот?» — прозвучал на весь мир как приговор. Стало понятно, что это какой-то странный переворот. Какая-то странная хунта. Настоящая хунта, которая готова прийти к власти через реки крови, не потерпит такого вопроса.

Кстати, немаловажная деталь: среди членов ГКЧП — ни одной публичной фигуры, то есть ни одного человека, который бы хоть раз выступил на телевидении или перед съездом с развернутой яркой речью, мог бы отвечать на вопросы из зала, владел хоть какими-то навыками открытого диалога. Даже самый более или менее «разговорчивый» из них, Янаев, запомнился лишь плоской шуткой при утверждении на должность вице-президента СССР (отвечая на вопрос о своем здоровье, он сказал, что «жена не жалуется», вызвав жидкий смех в зале Кремлевского дворца и язвительные насмешки в кулуарах). Единственным исключением в составе «инициативной группы» был Анатолий Иванович Лукьянов, который постоянно вел заседания съезда и Верховного Совета СССР. Но он войти в ГКЧП отказался, заявив, что «пока» должен оставаться в стороне.

Позорная пресс-конференция, где никто из них не смог выступить со сколько-нибудь внятным объяснением, которого ждали все, выявила их полную неспособность говорить со страной.

Однако своя логика в действиях ГКЧП конечно же была. Был свой расчет, причем вполне оправданный. Расчет… на время.

Да, время, казалось бы, работало на «новый режим». Если бы ГКЧП продержался хоть две-три недели (а возможно, хватило бы и одной), ситуация могла бы решительно измениться в его пользу.

Заработали бы старые методы управления, опомнились бы от шока административные и партийные органы на местах, и закрутился бы рутинный механизм жизни, организации производства, привычные слова и привычные реакции на эти слова создали бы нужный фон серому, безликому режиму власти. (Правда, остается открытым вопрос о том, насколько бы хватило ГКЧП экономического ресурса, ведь распределительная экономика трещала по всем швам, стратегические запасы подходили к концу.)