Железная маска (сборник) - Готье Теофиль. Страница 109

В предназначенных для нее новых покоях Изабеллу поджидала все та же угрюмая и необщительная горничная. Но какая разительная перемена произошла в ней! Глаза ее горели странным огнем, на бледном лице блуждала улыбка мстительного торжества. Словно таинственное возмездие за неведомую обиду, переживать которую пришлось в бессильном молчании, из немого призрака превратило ее в живую женщину. С нескрываемой радостью расчесала она прекрасные волосы Изабеллы, заботливо помогла ей надеть ночной пеньюар, а затем, опустившись на колени, принялась разувать ее, как бы искупая излишним усердием прежнюю хмурую безучастность. Исчезло и глухое молчание – теперь с губ этой девушки так и сыпались вопросы.

Впрочем, Изабелла, все еще не оправившаяся от бурных событий этого вечера, не обратила особого внимания на эту перемену. Не заметила она и того, с какой досадой нахмурилась горничная, когда слуга пришел доложить, что шансы на спасение молодого герцога возрастают. При этом известии радость, ненадолго осветившая сумрачное лицо девушки, снова покинула ее и не возвращалась, пока Изабелла не отпустила ее.

Улегшись в необыкновенно удобную и мягкую постель, Изабелла, однако, еще долго не могла уснуть, пытаясь разобраться в противоречивых чувствах, которые были вызваны столь внезапным поворотом ее судьбы. Еще накануне она была всего лишь нищей актрисой, не имевшей даже собственного имени, а только театральное прозвище, стоявшее в афишах, которые расклеивали на перекрестках. А ныне знатный вельможа назвал ее своей дочерью и она, ничтожная былинка, оказалась одним из побегов могучего генеалогического древа, корнями уходящего во времена франкских королей! Отец ее – аристократ, принц, выше которого стоят одни коронованные особы, а молодой герцог де Валломбрез, настолько же прекрасный внешне, насколько развращенный в душе, из одержимого страстью поклонника стал ей братом, и, если ему суждено выжить, эта страсть, несомненно, превратится в спокойную привязанность. Этот замок – ее недавняя тюрьма – стал для нее домом, и слуги повинуются ей с почтительностью, в которой нет ни лицемерия, ни скрытого презрения. Судьба позаботилась о том, чтобы все ее тайные мечты осуществились без ее участия. Из того, что казалось ей бесчестием и гибелью, родилось лучезарное счастье, превосходящее все мыслимые ожидания.

Но несмотря на все эти щедрые дары Фортуны, Изабелла не испытывала ни малейшей радости. То ли она еще не свыклась со своим новым положением, то ли смутно жалела об актерской жизни, но больше всего прочего ее тревожила мысль о бароне де Сигоньяке. Станет ли ближе к ней или отдалится в связи с такой разительной переменой ее бесстрашный и беззаветно преданный друг и возлюбленный? Будучи безродной актрисой, она отказалась выйти за него замуж, чтобы не препятствовать его благополучию, но теперь, став богатой и знатной, она сочла бы своим долгом предложить барону свою руку. Дочь сиятельного принца имела полное право стать баронессой де Сигоньяк!.. Да, но ведь он был прямой причиной ранения и вероятной гибели герцога де Валломбреза. Как могут их руки соединиться над недавней могилой? И даже если молодой герцог останется жив, вполне возможно, что он навсегда сохранит ненависть к победителю и желание отомстить за нанесенную ему рану. Но даже не в ране дело, а в уязвленной гордости, ибо это свойство – главное в его характере. И сам принц, как бы ни был добр и великодушен, едва ли будет благосклонен к тому, кто едва не лишил его единственного сына, и может пожелать для дочери другого союза.

Подумав об этом, Изабелла поклялась в душе, что сохранит верность своей первой любви и скорее примет монашеский постриг, чем согласится сочетаться браком с каким-нибудь герцогом, маркизом или графом, будь он даже красив, как ясный день, и во всем остальном подобен принцу из восточной сказки.

Это решение окончательно успокоило девушку. Изабелла уже начала дремать, как вдруг легкий шорох, раздавшийся в опочивальне, заставил ее вздрогнуть. Открыв глаза, она обнаружила, что в ногах кровати стоит Чикита, задумчиво глядя прямо на нее.

– Что тебе, дитя мое? – ласково спросила Изабелла. – Почему ты не уехала вместе с мужчинами? Если хочешь, я оставлю тебя здесь, при себе, ведь я у тебя в неоплатном долгу!

– Я тебя очень люблю, но не могу остаться, пока жив Огастен. Знаешь, на клинках из Альбасете вытравливают надпись по-испански: «Я верен одному хозяину». Это хорошие, достойные слова. У меня есть только одно желание. Если ты считаешь, что я отплатила тебе за жемчужное ожерелье, тогда поцелуй меня. Меня еще никто никогда не целовал. А как это, должно быть, приятно!

– С радостью, моя дорогая, и от всего сердца! – воскликнула Изабелла и, притянув к себе растрепанную головку девочки, расцеловала ее смуглые щеки, зардевшиеся от волнения.

– А теперь – прощай! – проговорила Чикита со своим обычным невозмутимым видом.

Она уже повернулась, чтобы уйти, но заметила на столе нож, которым учила Изабеллу обороняться от де Валломбреза.

– Я возьму его, – сказала она. – Тебе он больше не понадобится.

С этими словами она исчезла – беззвучно, как призрак в ночи.

Мэтр Лоран, опытный врач, знал, что говорит, когда поручился за то, что раненый проживет до следующего дня. Его предвидение сбылось.

Когда утренний свет проник в опочивальню, где царил беспорядок, а на столах и на полу валялись окровавленные повязки, молодой герцог еще дышал. Время от времени он приподнимал веки и обводил покой тусклым безучастным взглядом. В тумане полузабытья ему виделась личина смерти, и временами его глаза останавливались на чем-то незримом для остальных, но, несомненно, ужасном. Чтобы избавиться от видения, он опускал веки, и тогда густая бахрома ресниц подчеркивала его восковую бледность щек. Некоторое время де Валломбрез ждал, пока рассеется наваждение, после чего его лицо становилось спокойным, а взгляд снова принимался блуждать. Сознание герцога медленно возвращалась с порога небытия, и врач, приложив ухо к его груди, слышал, как мало-помалу набирает силу биение сердца. Эти медленные и прерывистые удары, однако, были настолько слабыми, что лишь чуткое ухо медика могло их уловить. Между полуоткрытыми губами раненого, сложенными в некое подобие болезненной улыбки, мерцали белизной его зубы, но к лиловому тону губ уже примешивались розовые тона, что свидетельствовало о том, что ток крови постепенно восстанавливается.

Стоя у изголовья постели, мэтр Лоран зорко и проницательно следил за всеми, даже самыми неуловимыми изменениями и симптомами. Он вовсе не бахвалился, называя себя человеком ученым, но до сих пор ему, чтобы добиться признания в кругу маститых коллег, недоставало подходящего случая. Его обычными пациентами было простонародье, а исцеление каких-то там мелких лавочников, солдат, писцов, стряпчих, чья жизнь и смерть ничего не стоят, едва ли могло принести ему славу. Ясно, что для него значило излечение молодого герцога: в этом поединке со смертью наравне участвовали самолюбие и честолюбие. Не желая делить лавры ни с кем, врач резко воспротивился намерению принца вызвать из Парижа самых знаменитых медиков, заявив, что перемена в методах лечения при таком серьезном ранении может оказаться губительной.

«О нет, он не умрет! – размышлял мэтр Лоран, всматриваясь в лицо больного. – Маски Гиппократа [69] я не вижу, конечности мало-помалу разогреваются, он неплохо перенес предутренние часы – время, когда могущество недуга как бы удваивается и предопределяет прискорбный конец. Он должен жить, ибо в его спасении – мое благополучие, и я вырву этого красавца, наследника могущественного рода, из рук Костлявой! Еще не скоро близким придется заботиться о надгробии для него: сперва он должен извлечь меня из этой глухой дыры, в которой я прозябаю. Похоже, пришла пора попробовать восстановить его силы с помощью сильного укрепляющего средства, даже рискуя вызвать лихорадку…»