Железная маска (сборник) - Готье Теофиль. Страница 110

Так как помощник хирурга, бодрствовавший большую часть ночи, спал на походной кровати, мэтр сам извлек из ящика с медикаментами несколько флаконов с разноцветными жидкостями – красными, как рубин, зелеными, как изумруд, золотисто-желтыми и совершенно прозрачными. К каждому флакону была прикреплена этикета с сокращенным латинским названием снадобья, звучавшим для профана словно каббалистическое заклинание. Но как ни был мэтр Лоран уверен в себе, он не раз и не два перечитал сигнатуры на отобранных им флаконах, посмотрел содержимое на свет – благо, первые лучи солнца уже пробились сквозь щели в занавесях, затем отмерил с помощью серебряной мензурки необходимые дозы и смешал их, составив некую микстуру, рецепт которой он хранил в тайне от всех.

Затем он разбудил ученика и велел ему приподнять голову де Валломбреза, а сам разжал шпателем его зубы и влил в рот микстуру. От ее пряной горечи неподвижные черты раненого исказила легкая судорога. Капля за каплей снадобье проникало в горло пациента и вскоре, к большому удовлетворению врача, вся порция была принята. По мере того как де Валломбрез пил, на щеках его появился слабый румянец, глаза прояснились, а рука, неподвижно лежавшая на одеяле, слабо пошевелилась. Раненый вздохнул, словно пробуждаясь, и почти осмысленным взглядом обвел комнату.

«Я играю в очень опасную игру! – пробормотал про себя мэтр Лоран. – Зелье это непростое, оно способно либо убить, либо воскресить. Но на сей раз, похоже, оно воскресило больного! Слава Асклепию, Гигейе и Гиппократу!»

В этот момент чья-то рука осторожно раздвинула занавес у входа и появилась седая голова принца. Лицо его, измученное страшной и тоскливой ночью, казалось состарившимся на десять лет.

– Ну, что он, мэтр Лоран? – тревожно спросил принц.

Врач приложил палец к губам и указал на молодого герцога. Тот лежал высоко на подушках и уже не походил на умирающего – так подействовало на него жгучее снадобье.

Беззвучными шагами, свойственными тем, кто привык постоянно ухаживать за больными, мэтр Лоран приблизился к все еще стоявшему на пороге принцу и, отведя его в сторону, проговорил:

– Как вы сами видите, монсеньор, положение вашего сына заметно улучшилось. Разумеется, он еще не вне опасности, но, если не случится какое-нибудь непредвиденное осложнение, которое я всячески постараюсь предотвратить, думаю, он поправится и продолжит свой жизненный путь, совершенно забыв об этой злополучной ране.

Лицо принца просияло. Он устремился было в опочивальню, чтобы поцеловать сына, но мэтр Лоран почтительно удержал его.

– Позвольте мне, монсеньор, воспротивиться этому вашему желанию, каким бы естественным оно ни было. Увы, медицина – самая суровая из всех наук. Не входите сейчас к герцогу. Он еще настолько слаб, что ваше присутствие может встревожить его и вызвать нервный припадок. А любое волнение способно порвать ту тонкую нить, которой наш раненый привязан к жизни. Пройдет несколько дней, рана начнет заживать, силы мало-помалу вернутся к нему, и тогда вы сможете беспрепятственно наслаждаться общением с ним.

Доводы врача показались вельможе разумными, и он, несколько успокоившись, удалился в свои покои, где и занимался чтением до самого полудня, когда дворецкий явился доложить, что обед подан.

– Просите мою дочь, графиню Изабеллу де Линейль – таков отныне ее титул – пожаловать к столу! – велел принц дворецкому, и тот поспешил выполнить распоряжение.

По пути в столовую Изабелле пришлось миновать зал с неподвижными рыцарями в доспехах, которые так напугали ее ночью. Но теперь, при дневном свете, в них больше не было ничего пугающего. Все покои были проветрены, ставни открыты, на стеклах высоких окон играло солнце. На решетках каминов пылали вязанки можжевельника и сосновые поленья, изгоняя отовсюду застоявшийся запах пыли и плесени. Вместе с хозяином в уснувший замок вернулась жизнь.

Столовая также стала неузнаваемой. Стол, который еще вчера казался предназначенным для сборищ призраков, был накрыт великолепной скатертью и сервирован старинным столовым серебром, украшенным богатой чеканкой, эмблемами и гербами, богемским хрусталем в золотых звездочках и бокалами венецианского стекла на витых ножках. Блюда, накрытые колпаками, наполняли помещение ароматами пряностей. Камин весело потрескивал, распространяя вокруг приятное тепло, его пламя бросало красноватые отблески на драгоценную утварь в буфетах и на золотое и серебряное тиснение обоев из кордовской кожи.

Когда Изабелла вошла сюда, принц уже восседал в кресле с высокой спинкой. Позади кресла стояли двое лакеев в парадных ливреях, готовые исполнить его любое распоряжение. Девушка приветствовала отца скромным реверансом, совершенно не похожим на те утрированные реверансы, которые приходится видеть на театральных подмостках. Слуга придвинул ей кресло, и она заняла место напротив принца, на которое он указал ей радушным жестом.

После супа мажордом принялся нарезать на буфетной доске жаркое, а лакеи подавали его уже разделанным на стол.

Стоявший рядом слуга подливал вина? в бокал Изабеллы, но она едва прикасалась к вину и кушаньям, так как все еще была слишком взволнована событиями минувшего дня и бурной ночи, потрясена внезапной переменой в своей судьбе и обеспокоена состоянием раненого брата. Но больше всего ее терзали мысли о бароне Сигоньяке и его участи.

– Вы ничего не пьете и не едите, графиня! – заметил принц. – Позвольте предложить вам хотя бы крылышко куропатки!

Услышав этот титул графини, произнесенный ласково, но вполне серьезно, Изабелла вопросительно вскинула на принца свои прекрасные голубые глаза.

– Да-да, я не оговорился, – кивнул он. – С этого дня вам надлежит зваться графиней де Линейль. Де Линейль – название поместья, которое я дарю вам. Моей дочери не подобает носить одно лишь имя «Изабелла», как бы красиво оно ни звучало!

Охваченная властным душевным порывом, Изабелла поднялась, обогнула стол, опустилась на колени перед отцом и поцеловала его руку в знак благодарности.

– Встаньте, дочь моя! – растроганно произнес принц. – Все это вполне справедливо. Судьба не позволила мне сделать это раньше, и я усматриваю руку провидения в том невероятном и страшном стечении обстоятельств, которое нас воссоединило. Ваша добродетель не позволила свершиться ужасному преступлению, и я люблю вас за ваше целомудрие, хотя оно и могло стоить жизни моему сыну. Но я верю: Господь спасет его, чтобы он мог раскаяться в том, что оскорбил столь непорочную чистоту. Мэтр Лоран обнадежил меня, да и сам я, глядя на герцога де Валломбреза, больше не вижу на его челе печати смерти. А уж ее-то мы, люди военные, умеем узнавать безошибочно!

После того как была подана вода для омовения рук в позолоченном сосуде, принц смял салфетку, отложил ее и направился в гостиную, подав Изабелле знак следовать за ним. Там пожилой вельможа сел в кресло у камина, а его дочь устроилась рядом на складном стуле. Когда лакеи удалились, принц взял руку Изабеллы в свои руки и некоторое время безмолвно созерцал лицо дочери, обретенной таким удивительным образом. В его глазах радость смешивалась с печалью, ибо, несмотря на заверения врача, жизнь де Валломбреза все еще висела на волоске. Принц был счастлив в одном и несчастлив в другом, но прелестное лицо Изабеллы, словно озаренное светом изнутри, вскоре развеяло эти печальные думы, и он обратился к новоиспеченной графине:

– Поскольку судьба свела нас таким странным, почти сверхъестественным образом, у вас, дорогая моя, вероятно, возникла мысль, что на протяжении всего этого времени – с вашего раннего детства и до сего дня – я не искал вас и лишь случай вернул утраченное дитя отцу. В действительности это не так. Вы знаете, что Корнелия, ваша мать, отличалась гордым и неуступчивым нравом и любое ущемление своего достоинства воспринимала крайне болезненно. Когда соображения государственной важности принудили меня, вопреки влечению сердца, расстаться с ней, чтобы вступить в брак по воле самого короля, она, преисполнившись гнева и обиды, наотрез отказалась от всего, что могло облегчить ее положение и обеспечить ваше будущее. Поместья, ренту, деньги, драгоценности – все это она отвергла с презрением. Пораженный ее бескорыстием, я тем не менее оставил у своего доверенного лица отвергнутые ею деньги и ценные бумаги, чтобы она могла воспользоваться ими при необходимости. Однако она упорствовала и, сменив имя, перешла в другую театральную труппу. Вместе с актерами она стала кочевать по провинции, всячески избегая Парижа и тех мест, где могла бы встретиться со мной даже случайно. Затем ее след затерялся, а король назначил меня послом, и мне пришлось надолго уехать на Восток. Вернувшись, я узнал от верных людей, которым поручил собрать сведения о Корнелии, что она умерла несколько месяцев назад, а следы ее ребенка затерялись. Постоянные переезды провинциальных трупп и то, что актеры в них выступают не под собственными именами, а под псевдонимами, чрезвычайно осложнило поиски. Сам я не мог ими заниматься, а наемные посредники не слишком усердствовали. И все же им удалось обнаружить в некоторых труппах малолетних девочек, но обстоятельства и время их рождения не совпадали с вашими. К деньгам, оставленным мною, никто так и не прикоснулся. Я полагаю, что таким образом Корнелия решила отомстить мне, скрыв дочь от отца…