Ровесники. Герой асфальта (СИ) - Курносова Елена. Страница 80

Вот так… Казалось, наша интимная беседа длилась несколько часов, а уложилась она на самом деле в одну-единственную большую перемену. Поняла и усвоила я для себя многое, а самое главное – лишний раз убедилась в том, что парня лучше, чем Виталик мне никогда не встретить. И верх безрассудства – бросать его без борьбы, даже не объяснившись с ним как следует, не сказав ни слова в своё оправдание.

Вся беда заключалась в том, что Виталик бегал от меня как от чумы. И в этот и в другие, последующие дни, он так и не дал мне возможности объясниться – приходил в школу раньше всех, однако в класс заходил только со звонком и выбегал на перемену сразу же по окончании урока. Искать его по многочисленным коридорам было бесполезно, да я и не пыталась уже этого делать.

Острая боль в груди постепенно сменилась тупой, хронической. Казалось, теперь она поселилась во мне навечно и с ней вполне можно было существовать: двигаться, разговаривать с окружающими и даже учиться кое-как. Именно кое-как, потому что оба мы – и я, и Виталик словно договорились и задались целью в скором времени превратиться в законченных двоечников. Если я ещё хоть как-то держалась, пытаясь усвоить текущий материал программы, то Виталик словно ополоумел – на моих глазах из урока в урок он систематически хватал пару за парой, и мне казалось, что это ни что иное, как расчётливая месть с его стороны. Ловкий, болезненный удар по моей совести. Что ж, способ отомстить мне был выбран весьма удачно – я невольно представляла, что творится теперь каждый вечер в несчастливой семье Павлецких, и к горлу подкатывался горький комок. Застревал в нём и стоял долго-долго. Это была настоящая пытка. Желая прекратить её, я собиралась духом и начинала бегать за Виталиком. Мне даже удавалось иногда задержать его на несколько мгновений, но не больше. Любая моя фраза, заранее продуманная и отрепетированная, сходу обрывалась коротким, сплюнутым сквозь зубы словом: «Отстань…»

И после этого уже не имело смысла что-либо говорить и оправдываться абсолютно не хотелось. Виталик замкнулся в себе. В эти дни он отдалился не только от меня, но и от всей нашей компании в целом. Этот его поступок ещё можно было понять – как-никак, лидером тусовки являлся Вадим, а все отношения с ним Виталик так же безжалостно разорвал после того злополучного спектакля. Но то, что Виталик, поссорившись с другом, начал вдруг общаться с Толяном Шумляевым, повергло всех нас в шок.

Тем не менее, это было правдой. И в школе, и на улице их всё чаще и чаще видели вместе. Ребята негодовали, возмущались, открыто стали называть Виталика предателем. А я слушала это и сжималась, будто ждала удара в спину, будто оскорбляли меня, а не его. Ведь именно я была во всём виновата. Моя слабость, моя проклятая несдержанность… Ведь стоило мне дать Вадиму отпор с самого начала – там, в подъезде, когда он прижал меня к щитку. Стоило бы дать ему пощёчину и, может быть, он бы не осмелился повторить свой поцелуй в этом проклятом ящике. А так, что его обвинять во всех смертных грехах? Сама хороша. Спровоцировала… И теперь вот, как итог – полная карусель. Всё переставлено с ног на голову. Виталик – в стае шакалов-ренегатов, я вообще сама по себе. Только Канарейка как всегда на высоте. Всё случившееся его словно и не коснулось ни коим образом.

Изредка встречая Вадима то тут, то там, я замечала, что ведёт он себя по-прежнему непринуждённо. Все его привычки остались теми же. Он как будто не замечал меня, только проходя мимо коротко, вежливо здоровался и мне всякий раз хотелось вцепиться ему в рукав, дернуть изо всех сил: «Ты же обещал помирить меня с Виталиком! Когда же ты это сделаешь, чёртов трепач?!»

Однако приходилось сдерживаться. Не хватало ещё привлекать внимание окружающих и снова становиться притчей во языцех. Голова шла кругом. Ворочаясь с боку на бок бессонными ночами, я без конца задавала себе один и тот же Чернышевский вопрос: «ЧТО ДЕЛАТЬ?» Как вернуть Виталика – пусть даже не к себе, а хотя бы в компанию. Ведь то, что он сделал, было ужасно. Шумляев с двумя своими дружками – Генкой Ковальчуком и Викингом, на полном серьёзе, оказывается, считались отморозками, лишёнными самых простых человеческих качеств – честности, порядочности и справедливости. От того-то было всем дико видеть в их обществе Виталика Павлецкого, обладающего вышеперечисленными достоинствами в полной мере. Это больше всего мучило меня, лишало покоя и аппетита, медленно сводило с ума.

Мама, с первого же дня заметив моё состояние, теперь не отставала от меня, требовала объяснений, и я, совершенно неожиданно для самой себя, вдруг рассказала ей всю правду. Терять мне, в конце концов, было уже нечего. Исповедь моя была долгой и красочной. Я описала маме своё знакомство с Вадимом и Виталиком в тот памятный ноябрьский день, каждому из них дала подробную характеристику, а потом переключилась на историю междоусобицы со Звёздным Городком. Здесь имела место несчастная любовь некоего Севы Пономарёва к сестре Вадима – Варваре Канаренко. Здесь была страсть Толяна, похотливая и порочная – к ней же. С глубоким чувством я доказывала маме, что Виталик, эталон доброты, больше всех мечтает о прекращении боевых действий, однако волей судьбы вынужден был идти вместе со всеми. И, наконец, безжалостно и решительно я сорвала с Вадима ширму золотого юноши, поведав ошарашенной маме о том, как он, пьяный, затащил всех нас в Звёздный Городок и как вёл себя в милиции.

- А Виталик спас меня! – Почти кричала я, задыхаясь от переизбытка эмоций, и мама слушала меня, не перебивая. – Он взял мою вину на себя, когда я окно разбила! За это его родители платили штраф, и отец его за это дома избил! Виталик – самый лучший парень на свете, он за меня жизнь отдаст, не задумываясь!

Во мне действительно пропадал талант профессионального адвоката. Удивительно, где он был раньше, и почему я только теперь решилась амнистировать Виталика в маминых глазах? Ведь вполне могло так случиться, что встреч у нас с ним больше не будет. И, тем не менее, именно сейчас мне больше, чем когда бы то ни было хотелось очистить репутацию Виталика от всей той грязи, в которую он вляпался во имя дружбы и любви.

Я была очень убедительна – кажется, мама мне поверила. По мере того, как я говорила, выражение её лица менялось словно картинки в калейдоскопе. Она не проронила ни слова, однако её мысли и отношение к ситуации я легко могла угадать по глазам – то изумление вспыхивало в них, то растерянность, то откровенный укор. А я была рада тому, что теперь мне нечего скрывать. Я упивалась извергающейся из меня правдой так, будто где-то внутри моего существа лопнул, прорвался, наконец, долго нарывающий гнойный абсцесс. Даже не подозревала я до сих пор, насколько приятно иногда говорить правду. Конец моей повести, правда, дался мне тяжелей, но, взяв себя в руки, я преодолела и этот барьер.

- Я не знаю, что мне делать, мама. Я так запуталась…Я смертельно обидела Виталика, я его предала, и он меня теперь никогда не простит. Как мне быть?

Мама долго молчала – как тогда, забирая меня из милиции. Но теперь я хорошо чувствовала – молчание её не было тяжёлым. Она, казалось, целиком погрузилась в мою проблему и усердно пыталась её решить, поэтому и выглядела такой отрешённой.

- Хочешь, я схожу к Виталику и сама с ним поговорю? – Предложила она, в конце концов, и я, заливаясь слезами благодарности, упала маме на грудь. Никогда, пожалуй, я не любила её так сильно, как в эти минуты!

- Спасибо, мамуля… Не надо… Я сама должна… Я и Вадим… Он обещал помочь…

- Он обещал? И ты веришь этому лицемеру? – Мама очень обиделась на Вадима за разыгранный им маскарад и прощать его, видимо, в ближайшие лет десять не собиралась. Что ж, как говорится: от любви до ненависти один шаг. Я всхлипнула, оттирая ладонью слёзы со щёк:

- Знаешь, верю… Ты ведь ещё не поняла, какой он человек… Конечно, он лицемер в каком-то смысле…Но он… Он удивительный парень, необыкновенный…

Мама нахмурилась, перебивая меня: