Живые люди - Вагнер Яна. Страница 42

Вначале виден был только массивный, широкий силуэт, безликий, неузнаваемый, и на мгновение можно было даже подумать, что где-то совсем недалеко, в каких-нибудь десятках метров отсюда, за дрожащей и зыбкой границей рыжего свечения костра, пространство изогнулось, раздвоилось и по ошибке выплюнуло ещё одну копию человека, уже сидящего здесь, рядом с нами, и что сейчас он подойдет ближе и снова сбросит с плеча набитый ягодами рюкзак; но стоило ему приблизиться еще немного, и я узнала Лёню – он тяжело, со свистом дышал, словно большую часть пути с того берега на этот ему пришлось бежать. Он быстро, зло окинул взглядом нас, хмельных и сонных, заманчиво скворчащую в углях форелину, бессмысленно брошенную в сугробе опустевшую бутылку, разве что лишнюю секунду задержавшись на Анчуткином улыбающемся лице, а затем нашарил глазами жену и дальше смотрел уже только на неё – она как раз поднималась ему навстречу, радостно, и начала уже говорить:

– Лёнечка, ну где вы ходите, мы уже и рыбу почти… – и даже успела сделать шаг или два в его сторону, но он оборвал ее, не дав ей закончить.

– Иди в дом, – сказал он сухо, отрывисто, и эта короткая, вполголоса произнесенная фраза заставила ее замереть на месте, как будто это были не слова, а глухой деревянный забор, внезапно выросший у нее из-под ног. Она сделала один резкий вдох – похоже было, что она собирается сказать что-то ещё, но тут Лёня задрал подбородок и сделал одно едва заметное, легкое движение головой, и она послушно повернулась и пошла; он смотрел, как она нетвёрдо, с усилием шагает, словно взглядом подталкивая ее в спину, и, как только дверь за ней, наконец, закрылась, повернулся к Анчутке и не спросил, а просто произнёс с неожиданной свистящей яростью:

– Ты что здесь, сука, делаешь?

– Лёнька! – раздался папин голос откуда-то из-за Лёниной спины. – Ну какого чёрта ты рванул? Дрова бросил, кому их за тобой подбирать. – Появившись из темноты, папа тоже задыхался, как после долгой пробежки, а за ним показались и остальные – Сёрежа, Мишка, Андрей – уставшие, заледеневшие и встревоженные.

– Да он просто ягод принёс, – начала Наташа, тоже поднимаясь, и Лёня, не поворачивая головы, вскинул ладонь, как будто отгораживаясь от всего, что она собирается сказать.

– Я говорю, ты что делаешь здесь, – повторил он в ожидании ответа и только дёрнул плечом, сбрасывая Серёжину примирительную руку.

Анчутка выдержал паузу – долгую, в течение которой снова стали слышны тихие зимние лесные звуки, прерываемые только Лёниным сбившимся, захлёбывающимся дыханием. Потом поднял лицо – не вставая на ноги, и снизу вверх посмотрел на Лёню.

– Не прав, – сказал он серьёзно, без улыбки. – Не подумал. Извини, хозяин. Я и побыл-то всего полчаса – Вовка брусники набрал детишкам вашим, слышишь, поляну нашли под снегом и чего-то так обрадовались, что я сразу и потащил. Надо было до завтра подождать.

Он поднялся и протянул руку, и рука эта несколько мучительных мгновений провисела в воздухе сама по себе, отчетливо освещённая оранжевым светом костра. Наконец Лёня всё же пожал её – они стояли друг напротив друга, одинаковые, большие, сердитые мужики, и в том, как были сцеплены их ладони, не было ничего дружеского, ничего мирного.

Когда скрип Анчуткиных шагов растворился в темноте, Лёня вытер руку о штаны коротким, брезгливым движением и сказал хмуро, как будто сплюнул себе под ноги:

– Ну? Кому ещё тут не ясно, что именно им от нас нужно?

Форель, которой мы так гордились, осталась незамеченной – её просто равнодушно съели, расставив тарелки на драной клеёнке; ни одна из нас четверых не смогла проглотить и куска. – Марина свернулась калачиком в дальней комнате, рядом со спящими детьми, и наотрез отказалась выходить на свет, а спустя минуту после того, как мы вернулись в дом, за перегородкой исчезла и Ира.

– Какого черта ты там устроил? – говорил папа, кромсая беззащитный розоватый рыбий бок алюминиевой вилкой. – Отелло херов. Только наладили всё.

– Правда, Лёнь, – сказал Серёжа, – на фига? Что такого-то? Ну пришёл, ну ягод принёс. Я не понял.

– Зато он понял, – зловеще сказал Лёня, упираясь невидящим взглядом в свою тарелку, прямо в рассыпчатую ароматную мякоть. – Он отлично, мать его, понял.

– Они нам завтра обещали помочь венцы разобрать, – начал Серёжа, – нормально же всё.

– Машину тебе жалко, да, Лёнька? – с полным ртом проговорил Андрей и улыбнулся. – Вот и дружбе конец.

И тогда Лёня вдруг подался вперёд, резко, неожиданно, – мне показалось, что он сейчас с размаху грохнет кулаком и непрочный кривой стол лопнет пополам, развалившись в щепки, – но он просто навалился на край, широко расставив локти, тарелки жалобно звякнули, какая-то мелочь поехала, покатилась в стороны, рассыпалась по полу:

– Какая. На хер. Машина. – произнёс он раздельно, яростно, и в конце каждого его слова отчетливо слышна была точка, как будто он перешел на азбуку Морзе. – Какая. Дружба. Ты дружить с ним, блядь, собрался? Он таких, как ты. На обед. По три штуки. Ты в глаза ему заглядывал? Вашу мать, ну откуда вы такие пионеры взялись? – Лёня вскочил и пнул злополучный стол ногой – и одна из тарелок хлопнулась-таки вниз, разметав по чёрным доскам жирные перламутровые рыбные дольки.

– Не ори, детей разбудишь, – сказал Серёжа, нагнувшись, и принялся собирать осколки.

– Ладно, – сказал Лёня – он стоял теперь, тяжело свесив руки, посреди тесной комнаты, которая словно была ему сейчас мала и трещала по швам. – Я не знаю, как вам еще объяснить. Остальные двое – плесень, мелочь, но за этим чёртом надо следить в оба глаза. Не нравится он мне. Ой как он мне не нравится.

– Да кому он нравится-то? – отозвался Серёжа раздражённо – снизу, с пола, не поднимая головы. – Что ты предлагаешь? Мы не стали с ними воевать. Это надо было делать вначале – и мы не стали. А сейчас повод нужен посерьезней, чем мешок ягод.

– Ну что вы несёте, – неожиданно устало сказал Андрей из своего угла. Он больше не улыбался. – «Мы не стали с ними воевать», – передразнил он Серёжу, – можно подумать, у нас бы получилось. Давайте совсем откровенно, а? Кишка у нас тонка просто так их взять и перебить. Я боюсь, даже если б у нас был настоящий повод, а не вся эта херня с консервами и ягодами – мы всё равно жевали бы сопли, мирились там с ними как-то, находили общий язык. Ну, разве что морду там набить – но ползти через озеро с ножами, чтоб их перерезать ночью, – да ладно, это кино уже какое-то, категория «зет». Это вообще не про нас. – Он с трудом выбрался из-за низенького стола и заходил по комнате, слепо натыкаясь на стены и кровати – два шага в одну сторону, два – обратно. – И неважно, кто они, эти черти, может, и правда зеки, а может – обычные мужики, простые, не знаю, военные, – не в этом дело, понимаете? Дело в нас. Мы кто такие? За каким хером в этом сраном лесу сейчас нужна твоя высшая математика, Андреич, или Форекс, или Серёгина хай-энд аппаратура? Мы и сами здесь не нужны. Мы ни черта не можем. Мы вымираем, как динозавры, мы почти уже вымерли.

– За себя говори, – хмуро сказал Лёня. – Я – не вымру.

Андрей живо повернулся и уставился на него с любопытством, словно увидел впервые.

– Ты, кстати, может, и правда не вымрешь, – сказал он после паузы и опять уселся на ближайшую кровать. – Слушай, я всё хочу тебя спросить – а ты кто? Ну, чем занимался до того, как всё случилось?

– Кто-кто. – ответил Лёня и поглядел себе под ноги. – Издательство у меня. Учебники там, детские книжки. Буквари. Раскраски.

Первым засмеялся Мишка – положил голову на стол, на перекрещенные локти, и мелко задрожал плечами, завсхлипывал, сначала беззвучно, потом всё громче и громче, а за ним захохотали остальные – задыхаясь, хлопая себя по ляжкам, утирая слёзы и кашляя, облегчённо выплёвывая вместе со смехом усталость, разочарование и страх, который так долго душил нас, что мы почти перестали его чувствовать. «Да что смешного-то, – неохотно, сконфуженно отбивался Лёня. – Бизнес как бизнес, ну чего вы ржёте?» Серёжа, всё ещё сидящий на полу, поднял к нему лицо. «Раскраски, – простонал он беспомощно, – рас-крас-ки!» – и нырнул назад, к расколотой тарелке, к разбросанным кусочкам форели. – «Ну да, раскраски, блин!» – возмущённо отозвался Лёня, но широкая его физиономия уже дрогнула, уже разъехалась в улыбке, и спустя мгновение он тоже зафыркал и затрясся, перегнувшись пополам, глотая воздух.