Живые люди - Вагнер Яна. Страница 52

Я стояла, разглядывая лепестки облупившейся рыжей краски на дверном косяке – новые вроде дома, а краска уже слезает, и некому будет поправить ее весной, и нечем будет ее поправить, – и представляла себе Серёжино лицо, если бы вдруг я сказала ему – если бы я вышла сейчас наружу и сказала – «я остаюсь. Уходи».

– Холодно, – сказала я, – он там замёрзнет сейчас, на улице, – и толкнула дверь; Анчутка убрал руку и вышел вслед за мной по ступенькам.

На скрип петель Серёжа обернулся к нам.

– Здорово, хозяин, – весело сказал Анчутка. – Что ж ты не заходишь? Я по твою душу. – И пошёл навстречу, издалека ещё протягивая ладонь.

Спустя десять минут мы снова сидели внутри, прихлебывая принесённый Вовой слабо заваренный, полупрозрачный чай.

– В Гимолы я бы не совался, – говорил Анчутка, – мы туда ездили пару раз, пока снегоход еще бегал, напрямки через лес и по озеру отсюда не так чтобы далеко, километров двадцать, но пешком если – это впритык, и там заночевать если только. А ночевать там неохота, – он криво, невесело улыбнулся. – Поселок, конечно, – так, название одно, но магазин у них, детский садик, мы набрали кой-какой еды, бензина даже слили чуток. А по домам не стали ходить – ребята мои забоялись.

– Это когда же вы там были? – спрашивал Сережа, разглядывая Анчутку с завистью и даже с каким-то восхищением.

– Да с месяц, наверно. Но это ладно. Там у них озеро огромное, слышишь, и две турбазы больших, больше этой, домов по пять. Одна пустая – чай, спички, соль какая-то, а на второй зато – тушенка, масло подсолнечное, водки ящик, макароны, картошка даже – померзла, правда, вся. Мёд, – добавил он и коротко взглянул на меня.

– А живых? – спросил Серёжа. – Живых вы не видели никого? Хоть раз?

– Не было живых, – ответил Анчутка просто. – Жмуров видели, это да. В Гимолах, ну и на базе этой второй. Близко не лезли – один раз пронесло, и слава богу.

– Турбазы, – произнёс Серёжа с отчаянием и потёр лоб, – вот я мудак. Я же знаю про эти турбазы, я всё время про них знаю.

– Я чего и хотел с тобой поговорить, – сказал Анчутка. – Ты же вроде местный почти? И карта у тебя есть. Может, тут в округе еще поищем? Я катался, катался, не нашёл ни черта, а если пешком – надо точно знать, куда идти.

– Так, – быстро сказал Серёжа. – Так. Только вместе пойдем, да?

– Вместе, вместе, – ласково согласился Анчутка. – Ну?

– Была пара охотничьих домиков на Маткозере, тут недалеко – маленькие, правда, совсем. Не найдем ничего. Можно в Лубосалму сходить. Там точно база. Точно.

А потом мы возвращались назад, перепрыгивая ледяные надвиги, и Серёжа, забывший обо всём, буквально тащил меня на себе и говорил без остановки, возбуждённо: «Анька, всё будет хорошо, Анька, если не в Лубосалме – я еще пару мест вспомнил, подальше немного, ну и что, найдем еду, найдем, нам бы только успеть, пока лед не вскрылся, туда-обратно два дня максимум, завтра и пойдем». Он отмахивался ото всех моих испуганных возражений: «А что, если этой базы там нет, если она сгорела, например, это далеко, вы придете к вечеру, где вы будете ночевать?» «Палатку возьму, – говорил он, – спальник зимний, пойдем налегке, с Лёнькой, ты только подумай, они целый месяц, гады, таскали еду у нас под носом, а мы как идиоты». «А если там будут трупы, – говорила я, – если там тоже?» «Респираторы возьмем, – отвечал он беззаботно, – у них же полно респираторов». «А что, если вы не успеете вернуться и лёд вскроется? Если вы там вообще ничего не найдёте, никакой еды, ничего?» «Ну всё, хватит, – сказал он, потому что мы подошли к мосткам; новый наш, маленький недостроенный дом янтарно и весело смотрел на нас пустыми оконными проёмами. – Хватит. Ты ужасная стала пессимистка, ты в курсе?»

Он легко взобрался на мостки и, нагнувшись, подхватил меня и выдернул вверх, как ребёнка. «Подожди, – сказала я; края мостков, на которых мы теперь стояли, не было видно из окна, – подожди, постой немножко, – и обхватила его руками; он был так весел, он буквально вибрировал от радости, я сто лет не видела у него этой улыбки, – подожди, – повторила я, – подожди». «Ну что, – он нетерпеливо, едва заметно дёрнул плечом, высвобождаясь, – ну что ты, потом, Анька, потом, пошли скорей».

Лёня принял Серёжино предложение безоговорочно и с восторгом – в точности так же, как вечность назад он мгновенно и с радостью согласился бросить свою осквернённую кирпичную крепость и рвануть из нашей тихой деревни чёрт знает куда по заметённым снегом, опасным дорогам – не задавая вопросов, по-детски доверившись чужой воле. Он всего-то и спросил только – далеко? «Да нет, километров пятнадцать, за день дойдём, там заночуем, назавтра – обратно», – ответил Серёжа, и этого оказалось достаточно для того, чтобы сделать Лёню немедленно горячим Серёжиным союзником. «Конечно, пошли, – сказал он, широко улыбаясь, – прошвырнёмся, не кончим, так согреемся, эх, твою мать, Серёга, что ж тебе раньше это в голову не пришло, я думал, тут на сто километров ни хрена нет».

На самом же деле, у нас просто не было другого выхода. Это ясно было мне, это ясно было всем остальным – даже папе, который, насупившись, долго разглядывал карту, озабоченно чесал бороду, а потом задал Серёже два десятка вопросов, ненамного отличавшихся от тех, что пришли мне в голову, пока мы переходили озеро. «Да ладно, пап, – отвечал Серёжа терпеливо, – что такое пятнадцать километров, даже без лыж – реально за день пройти, а не успеем – так палатка же есть. Их двое, нас двое – поместимся, ничего. А лёд ещё с неделю точно простоит – мы успеем, пап. А вы пока с Мишкой стропила закончите, положите рубероид – у вас своих дел полно».

У нас действительно не было другого выхода, и потому весь оставшийся день мы провели в сборах – палатка, спальные мешки, ружья, Серёжины охотничьи ножи, термос с мутным рыбным бульоном, и в разговорах – глупых, полных надежды фантазиях о том, сколько прекрасных и нужных вещей может найтись в этой неизвестной Лубосалме, о существовании которой никто из нас ещё вчера не имел ни малейшего понятия. Мы, обречённые вяло сидеть на месте и дожидаться их возвращения, больше не спорили с ними и не возражали – разве что ночью, лёжа без сна под горячей Серёжиной рукой, я услышала вдруг тонкие Маринины всхлипывания, «не ходи, Лёнечка, не ходи, ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не ходи, не оставляй меня», – повторяла она еле слышно, и он что-то отвечал ей, монотонно, успокаивающе, только я так и не сумела разобрать его слов потому что сонный ровный стук Серёжиного сердца под моей лопаткой заглушил внезапно все остальные звуки. Не ходи, подумала я громко, почти вслух. Не ходи. Серёжа глубоко вздохнул во сне и убрал руку.

Поднявшиеся затемно Лёня и Серёжа плотно упаковались в походное своё снаряжение и прямо с рассветом ушли, переполненные нетерпением и энтузиазмом. Как только за ними закрылась дверь, Марина сложила пальцы щепотью и перекрестила непричастное дощатое дверное полотно, мелко, три раза. «Господи, – забормотала она торопливо, захлёбываясь, – господи, если ты есть. Пожалуйста. Пусть он вернётся. Чёрт с ней, с едой, пусть он вернётся, пусть он просто вернётся, ладно?» – и заплакала, некрасиво ссутулившись, свернув вперёд узкие плечи; Ира сказала недовольно: «Маринка, ну хватит, ты как на войну его провожаешь, тут пятнадцать километров всего, тоже мне, кругосветка, это как Ленинский проспект, слышишь? От Юго-Западной до Якиманки». «Не знаю я никакой Якиманки, – сказала Марина, не отворачиваясь от двери. – При чём здесь Якиманка?» «Ну хорошо, – устало ответила Ира, – какая у вас там в Ростове самая длинная улица?» Лицо у нее было бледное и измученное, и это значило, что и она тоже этой ночью совсем не спала.

Мы должны были их отпустить. Мы правильно сделали, что отпустили их, – но тревога, придавившая нас еще ночью, накануне их ухода, с каждым часом ожидания делалась всё сильнее, несмотря на то, что бессмысленно было рассчитывать на их сегодняшнее возвращение, – «пятнадцать километров в одну сторону, девочки, это на целый день, – сказал папа спокойно, – ничего, там переночуют, волноваться можно начинать завтра вечером, не раньше. Успеете еще. Глупо торчать у окна, давайте-ка, давайте быстро, сети надо проверить, детей накормить. Мишка, пошли, крыша ждёт – прибьём рубероид, а после окнами займемся». Список монотонных ежедневных забот – рыба, сети, растопка печи – иссяк слишком быстро, чтобы надолго занять нас и отвлечь, так что уже к полудню мы снова застыли, парализованные и пассивные, как сонные осенние мухи, и папа, забежавший ненадолго за очередной порцией кипятка, опять принялся тормошить нас – «чего сидим, – сказал он сердито, – переезжать скоро, вещи не собраны, посуду – поделить, одеяла, одежду. Ира, Аня, у вас тут дел на неделю, мы достроим раньше, чем вы соберетесь».