Фактор «ноль» (сборник) - Дантек Морис. Страница 12

Он снабжен арсеналом, обнаружить который не способна ни одна земная машина, даже та система, чьим секретным резервом Дом является.

Это третий круг, он же последний. Но на самом деле – первый. Поскольку он есть и альфа, и омега.

В долю секунды любой объект, расцененный как чужеродный, будет буквально расщеплен на атомы и останется от него лишь горстка пепла. Методы выбираются в зависимости от обстоятельств, применяются различные излучения, выбор средств неисчислим. В результате несколько более сложных действий нарушитель может быть также перемещен в любую точку во времени и в пространстве. Он может оказаться на орбите Ганимеда, в жерле вулкана на Земле или на Венере, на глубине три тысячи метров водного или гелиевого океана, а то и в клинической обсервационной матрице Материнского Корабля.

В любом случае, нарушитель исчезает из Дома, никаких следов его пребывания не остается.

Он никогда туда не входил. И не мог из него выйти.

Такое случалось несколько раз.

Я прожил в этой ловушке десяток лет. Для нас это, в общем, норма – десять лет в зоне наблюдения. Когда я воскрес в августе 1945 года, то шесть лет провел в Альбукерке, в Нью-Мехико, где был авиационным механиком, потом, после краткого пребывания в Лас-Вегасе, где я ознакомился с новыми системами наблюдения, поработав в нескольких казино, уехал в Хьюстон, в Техас. Там до 1959 года я трудился в компании, специализировавшейся на воздушной безопасности, а сразу после работал на субподрядчика компании «Локхид» в Колорадо. Летом 1966 года я проехал через Атланту, что в Джорджии, потом до начала семидесятых жил в Сан-Франциско. В самый разгар «власти цветов», когда Хэйт-Эшбери заполонили хиппи, я работал инженером-акустиком, затем отправился в Нэшвилл, где оставался до конца десятилетия и открыл собственную фирму по производству средств электронного наблюдения, оснастившую большинство звукозаписывающих студий города. Затем, после краткого визита в Вашингтон, перед поездкой в Сиэтл, последовали целых три года, проведенные в качестве военного контрагента, в Миссуле, в Монтане, потом я ненадолго заскочил в Чикаго – это было в 1992-м – и, наконец, переехал в старый добрый Нью-Йорк.

Я проехал Соединенные Штаты с востока на запад и с севера на юг, вдоль и поперек.

Жизнь на Земле для нас, Наблюдателей, двойственна. С одной стороны, это интеграция в наблюдаемое общество. Наше мнимое существование. С другой – тайна. Правда.

С одной стороны, невероятная жестокость человеческой судьбы, с другой – некий кибернетический комфорт, регулирующий все, что касается нашей нечеловеческой жизни.

Мы не ведаем бытовых забот. Мы знаем, что специальное агентство, служащих которого, Фальсификаторов, мы никогда не увидим, неустанно изготавливает для нас всевозможные виды удостоверений, вплоть до свидетельств о смерти и о рождении. Они открывают и закрывают наши банковские счета, занимаются нашими паспортами, биографиями, школьными, налоговыми, медицинскими документами, нашими переездами, а главное, нашими домами, где мы возрождаемся в эмбриогенетических лабораториях. Все необходимое куплено заранее анонимной компанией, находящейся в налоговом или каком-нибудь другом раю, по специфическому контракту, дающему нам право пользования жилищем.

Когда Материнский Корабль посылает мне задание сменить зону наблюдения или тело-жизнь, Фальсификаторы уже работают, подготавливая мой переезд в другой, ожидающий меня мир.

Мне важны только детали, внешняя сторона. Я занимаюсь лишь тем, чем занимался бы любой обычный человек.

Отсюда, из дома на Уокер-стрит, я девять лет наблюдал за жизнью жителей Нью-Йорка конца двадцатого столетия. Я уже понимал, что начинается новая эпоха, и, конечно, мне на смену пора прислать нового Наблюдателя.

Я наблюдал за их жизнью до последней секунды. До секунды, в которую Нью-Йорк принес свое тело в жертву начинающемуся веку. Да, несомненно, пора было уезжать. Тысячу лет я провел в Европе, в Азии, в обеих Америках, в Африке. Добрых полвека прожил в сердце Нового Света, который создавали для себя люди. Пятьдесят лет ездил по территории всех возможностей, включая самые худшие. Пятьдесят лет расшифровывал карту изменений, порой отвратительных. Пятьдесят лет колесил по Соединенным Штатам из конца в конец. Пятьдесят лет пробыл среди человечества, пережившего атомную молнию. Пятьдесят лет, которые словно впитали в себя, извратив, все предшествовавшее им тысячелетие.

В Америке, что бы с вами ни происходило, вы никогда не теряете время зря. Америка – первая цивилизация, которая живет со скоростью света. Цивилизация, которая, скорее всего, так же быстро и погибнет.

И я тоже жил с ее скоростью, в вечном свете ядерной вспышки. Я превратился в существо, куда более худшее, чем обычный американец. Я превратился в планетарного американца.

Я приближался к катастрофе с профессионализмом опытного пилота истребителя и беспечностью молодого камикадзе.

Я собирался стать в большей степени американцем, чем сами американцы. Я собирался пережить Северную башню.

Иногда я подвожу итог моим многочисленным жизням, проведенным на Земле, особенно последнему – американскому – воплощению. Понятно, что именно здесь я должен был закончить свои дни на этой планете.

Некоторые периоды нашей жизни не являются действительно неотъемлемой частью Миссии наблюдения. Они служат для укрепления формирующейся личности, помогают скрыть тайну, дают возможность лгать, говоря правду.

До приезда в Сиэтл, где я работал в отделе защиты программных обеспечений «Майкрософт», я действительно жил в Монтане. Я мог описать Скалистые горы не хуже любого флатландца [9], я мог совершенно безбоязненно затеять разговор с уроженцем тех мест, я мог даже случайно встретить человека, с которым там познакомился. Точно так же дело обстояло и с пребыванием в Атланте, которое предшествовало прибытию в Калифорнию, и с Чикаго, после которого я отправился в Нью-Йорк.

Это служило во благо основной цели Миссии – Наблюдения за Миром Людей, то есть было небесполезно.

И это помогало скрыть еще одну серьезную тайну.

Дело в том, что единственная настоящая проблема для нас – метаболизм.

Я хочу сказать, дело в возрасте. Если я вам сейчас открою количество прожитого мною времени в эквиваленте земных лет, вы, скорее всего, не сможете или не захотите мне поверить. Вы поверите мне, если я скажу, что своими глазами видел, как люди, жившие по берегам великих ближневосточных рек, начали возводить странные здания из камня в форме пирамид? Что вы скажете, если я поведаю о том, что также наблюдал – правда, еще очень юным – за людьми, которые впервые нарисовали контур своей руки на стене темной пещеры на юге Франции?

Не важно.

Наша основная проблема заключается в том, что в глазах вашего племени, имеющего в распоряжении самое большее несколько столетий, мы не стареем.

При помощи наших геронтогенных ускорителей нам в лучшем случае удается взять несколько тысяч лет. Это десять, пятнадцать лет по вашим меркам. Ничего значительного. Поэтому Материнский Корабль программирует нас на время смерти, правдоподобное с точки зрения человеческого общества, и создает всю эту невидимую структуру с Фальсификаторами. До сотого дня рождения мы дотягиваем без труда, это несколько месяцев нашей истинной жизни, простая формальность. Но потом Материнский Корабль приступает к нашему перевоплощению. Если пятидесятилетний человек, только что закончивший университет, просто привлекает к себе внимание, то девяностолетний старец, который выглядит моложе сорока лет, вызывает уже настоящие подозрения. Применение косметической микрохирургии все чаще становится необходимостью.

Поэтому во время исполнения Миссии мы всегда умираем молодыми, редко в более зрелом возрасте, чем средняя продолжительность человеческой жизни в соответствующий период.