Фактор «ноль» (сборник) - Дантек Морис. Страница 13

Мы умеем делать много разных вещей. Но требовать от нас невозможного тоже не стоит. Мы не можем регрессировать по собственной воле. Мы не можем быть совершенно такими же, как вы. Потому что мы такие, какими, быть может, и вы когда-нибудь станете.

Малышка проснулась. Я слышу доносящиеся из ее комнаты шорохи.

Она встала с кровати. Открывает дверь, точнее, приоткрывает.

Потом высовывает голову в щель и видит огромный коридор.

В конце этого коридора стоит человек, который держит в руке одну из своих книг.

Человек, спасший ее из горящей башни, залечивший ее раны. Человек, ни о чем ее не спрашивающий, ну, почти ни о чем. Человек, которому о ней ничего не известно, но который ведет себя так, словно знает ее всю жизнь.

Этот человек готовит ей завтрак, наполняет ей ванну, предупреждает о том, что выйдет прогуляться до Сохо, чтобы купить ей подходящую одежду, пока она будет умываться. Она может посмотреть телевизор. Есть даже игровая приставка «Нинтендо».

Она жадно ест хлопья с молоком, а человек наблюдает за ней, хотя вроде бы даже и не смотрит в ее сторону. Она уже заметила: что бы ни происходило и где бы это ни происходило, этот человек словно живет двумя жизнями одновременно. Есть жизнь, которой он живет. И за этой же самой жизнью он сам наблюдает со стороны. Как будто в его теле действительно соседствуют два человека, то есть две жизни. Две жизни, одна из которых наблюдает за второй. Это не совсем нормально. Но разве можно назвать нормальным и весь этот мир? Башни-самолеты-пожары. Зрелищное убийство в прямом эфире. Они убили ее мать. Они убили ее шесть тысяч раз.

У девочки выступили слезы на глазах. Человек-который-наблюдал заметил это, и губы его проговорили слова, полные самого глубокого презрения:

– Не плачь. Они просто пошлые архитекторы-любители. Они – ничтожества. И всегда ими были. И всегда ими останутся. Твоя мать жива, хотя бы в твоей памяти. А они мертвы… навсегда, для всего мира. Особенно для будущего мира.

Смерть, где твое жало? – спрашивал святой Павел.

Они убили ее мать и еще больше пяти тысяч человек. Они разрушили две башни. Они всего лишь повысили тарифы на рекламу на телевизионных каналах.

Нужно было переходить к другой теме.

– Где твой отец?

Мой голос пробил тишину. Я надеялся, что она перестанет плакать, не дойдя до настоящих рыданий. Я надеялся, что она уничтожит окончательное отсутствие замещающим воспоминанием, хотя бы временно.

Я знал, что ее мать умерла, знал где, знал как.

Я ничего не знал об отцовской линии. Мужчина тоже погиб под обломками Всемирного торгового центра? Она теперь одна на всем свете? Остаются ли у нее где-нибудь родственники? Люди, которым может взбрести в голову ее искать?

Первые, якобы официальные цифры последствий катастрофы уже непрерывно бежали по всем каналам телевидения. Их будут менять почти каждый день, в сторону понижения, пока не установят окончательное число. Учитывая ситуацию, сложившуюся в Северной башне, маленькая Люси Скайбридж очень быстро попадет в число жертв, если уже не попала. Но я должен был знать. По крайней мере, насчет отца.

– У меня нет отца, – ответила она с холодностью, на которую только может быть способна девочка ее возраста.

Простого отрицания мне показалось недостаточно. Я всего лишь получил некоторую информацию, причем непригодную к использованию.

– Он умер? Он находился вместе с вами в башне?

Молчание, разбавленное кукурузными хлопьями «Келлогс».

– Нет. Его не было с нами в башне.

«Очень хорошо, его не было в башне», – подумал я, но это нисколько не проясняло ситуацию в целом. Я начинал понимать, что эта девочка сможет противостоять допросу в полиции.

Тишина по-прежнему нарушалась лишь хрустом кукурузных хлопьев.

– Он не живет с нами. Он никогда не жил с нами.

Это уже не холодность. Это температура, приближающаяся к абсолютному нулю.

Я понял.

– Он бросил нас, когда мне было всего шесть месяцев. Он исчез на долгие годы. А потом мама сказала мне, что он умирает от СПИДа… где-то в Лос-Анджелесе.

Двойной отказ, один из них – роковой. Отец еще жив, но это ненадолго. Скорее всего, он видел свою дочь лишь несколько раз в жизни.

У него нашлись дела поважнее в Городе Ангелов.

Падших Ангелов.

Других родственников она не знала. Ее мать, сирота с рождения, словно генетически передала свою судьбу дочери.

С отцовской стороны, естественно, тоже никого.

Девочка абсолютно одна на этом свете. Она действительно оказалась именно той, ради кого я пришел туда. Она действительно стала той, что тайно спаслась с девяносто первого этажа Северной башни.

– Твоя дата рождения?

Она как будто удивилась. Разговор все больше напоминал допрос в полиции.

Да он им, кстати, и являлся.

– Шестое июня тысяча девятьсот девяносто четвертого года.

«Чуть больше семи лет», – подумал я. Я не сильно ошибся в своих предположениях.

– Баулдер, Колорадо, – добавила она, хотя я ничего и не спрашивал.

Я знал. Но не сделал никаких замечаний по этому поводу.

– Вы с матерью жили в Нью-Йорке?

– Да, она работала на девяносто втором этаже в службе информатики. Мы пришли вместе, потому что должны были идти в школу на родительское собрание… Все внезапно взорвалось, очень быстро загорелся огонь, а под потолком появился дым… Потом потолок на нас упал… и все загорелось на верхнем этаже, и весь этот огонь… упал на нас, пол раскололся, я упала вниз вместе с обломками и… Передо мной была большая дыра… я звала маму…

Я знал. За время своей тысячелетней жизни я не раз видел много людей, сожженных различным образом.

Ее мать осталась на верхнем этаже, там, где образовалось настоящее пекло. А я просто оказался в нужном месте в нужное время.

– Очень хорошо. Прими ванну, я приготовил для тебя халат и чистую майку. Я вернусь где-нибудь через час. На звонки не отвечай, дверь никому не открывай. Телевизор слишком громко не включай. Жди меня.

Я заметил искру беспокойства в ее глазах. Почти сразу после рождения девочка была брошена отцом, в семь лет потеряла мать. Потери начинали представляться ей отправными точками мира.

– Не бойся, я вернусь. Да куда мне и деться?

– Вы… вы в полицию не пойдете?

– В полицию? – спросил я, громко засмеявшись. – Почему в полицию? Ты, насколько мне известно, никаких преступлений не совершала.

– Но… вы можете поднять тревогу… вы знаете… эти люди, которые занимаются такими детьми, как я… я не хочу в приют или в эту… приемную семью, как они говорят. Мама мне рассказывала, что это такое.

– С тех пор все несколько изменилось, но могу тебя уверить, что иду просто купить тебе подходящую одежду, а не кого-то там предупреждать.

Она оглядывалась, пытаясь успокоиться, ее взгляд затуманился от бушевавших внутри ее чувств.

– Доверься мне.

7. Me and my black box [10]

Ну вот, девочка с девяносто первого этажа идет на поправку.

Медицинские процедуры начинают приносить результаты. Новая одежда ей очень идет. В общем, я неплохо справился с задачей.

Типичная маленькая американская девочка начала двадцать первого века.

В Сохо я не скупился. Накупил очень много вещей, да еще в двойном экземпляре.

«Геп-кид», «Дизель», «Гесс», «Ла Сенца-герл» – канадские шмотки, «Найк», «Томми Хилфигер», несколько японских фирм. Космополитично. По-нью-йоркски. По-американски.

Девочка после Нулевой Отметки.

– Мне нужно будет неделю поработать, надо подготовить дом к переезду.

Она пристально посмотрела на меня угольными глазами, полными пламени башен:

– К переезду? Вы уезжаете?

– Мы уезжаем. Нас ждет маленький сельский домик на севере штата. Если ты, конечно, согласна со мной туда отправиться.

Тишина, мучительное ожидание, напоминающее миг до того, как самолет врезался в башню.